Ирина Мирошкинична остановилась перед запертыми воротами амбара, староста стремглав бросился с ключом к большому замку, отпер, поклонился, широко распахнув створки.
— Заходи, — обернувшись, боярышня обдала Михаила синей небесностью глаз, так, что мурашки по коже… Какой там меч времен!
Молодой человек вошел… и обмер.
Посреди амбара, на чисто подметенном земляном полу, стояла широкая лавка, на которой, привязанная по рукам и ногам, лицом вниз лежала Марьюшка. На девушке не было никакой одежды, а на дворе стоял октябрь, и первым желанием Михаила было броситься к ней, освободить от пут, защитить, обогреть…
— Староста не соврал, ты испытываешь к ней какие-то чувства, — негромко промолвила Ирина Мирошкинична. — Впрочем, мы их сейчас испытаем… Кнут!
— Я здесь, моя госпожа! — в руках садиста стремительной ядовитой змеей извивалась плеть из воловьей кожи.
Слабая улыбка — от которой мороз пробежал по коже! — тронула губы боярыни:
— Милый Кнут, поведай-ка нам, что ты можешь сделать одним ударом?
— Все, что угодно, моя госпожа! — здоровяк покраснел от удовольствия. — Могу рассечь кожу — так, что никогда не срастется, могу слегка ожечь — больно, но того не более, могу же с одного удара рассечь хребет и тогда…
— Ожги! — быстро приказала боярыня. — Покуда — слегка.
Взмах кнута. Короткий удар. Крик…
Михаил бросился на садиста, ударив того головой в грудь… эх, жаль, руки связаны…
Его тут же схватили, ударили поддых…
— Хватит! — тут же распорядилась Ирина Мирошкинична и, подойдя к Мише, нежно погладила его рукой по щеке. — Ты ведь не будешь больше ни на кого кидаться? Иначе…
— Не буду, — Михаил хмуро опустил голову. — Только и вы…
— Мы тоже не будем, — боярыня улыбнулась со всей вежливостью и теплотой, в синих глазах заплясали веселые искорки. — Нет, клянусь… коль тебе так дорога эта… Так мы с тобой поговорим?
Михаил скрипнул зубами:
— Так я же сказал! Спрашивай! Зачем было…
— Затем, чтобы ты мне не лгал. Не сердись, так было нужно, — боярыня резко повернулась на каблуках. — Оставьте нас! И закройте, наконец, ворота — дует.
Зябко поежившись, Ирина Мирошкинична подошла к стоявшей в углу жаровне, протянув ладони к углям…
— Моя госпожа, — он может быть опасен, — закрывая ворота, услужливо предупредил Кнут, в бесцветных глазах его сверкало лютое пламя.
— Я сама — опасна, — боярыня мягко улыбнулась Мише. — Ты ведь помнишь, неправда ли?
О, эти глаза! Синие, как море, как высокое летнее небо, как сверкающая молния, как смертный огонь василиска. Они притягивали, эти глаза, властно, всепоглощающе, ощутимо, словно два омута…
Со скрипом захлопнулись тяжелые двери, и теперь быстро наполняющийся теплом жаровни амбар освещали лишь угли да медный светильник, укрепленный на дальней стене.
Рядом с жаровней, у стены, стояла широкая лавка, накрытая мягкой медвежьей шкурой.
— Садись… — светски — словно ничего такого здесь и не происходило — пригласила боярыня. — Я буду спрашивать, а ты — отвечать — хорошо? Что ты так смотришь на эту девку? Хочешь ее? Так можешь взять. Прямо здесь — я отвернусь и, клянусь всеми святыми, вовсе не буду подглядывать!
Она явно забавлялась, опасная, словно змея. Играла словами. Потом вдруг снова стала серьезной, подсела к Михаилу ближе:
— Я давно хотела спросить тебя — кто ты?
Миша непроизвольно вздрогнул:
— Неужто не знаешь? Рядович я. Онциферовичей человек, боярич Борис о том ведает.
— Боярич Борис еще слишком юн и знает не все. Что молчишь о тысяцком?
Тьфу ты… И это знает! Черт…
— Да, ему я тоже служу.
— Сразу двум господам?
— Так уж вышло. Слуга двух господ — разве плохо?
— А ты мне нравишься! — боярышня неожиданно рассмеялась. — Нет, в самом деле. Слуга двух господ… и слуга самого себя! Что ж, ты быстро нашел нас…
— Выполняя поручение своего господина.
— Ага… — глаза боярышни вновь сверкнули огнем. — Только ты сейчас не все говоришь… ведь ты — человек оттуда!
— Откуда — оттуда? — Михаил сделал вид, что не понял.
— Мне позвать Кнута? — Ирина Мирошкинична кивнула на несчастную Марьюшку.
Кстати, та еще не проронила ни слова — не стонала, не просила помиловать — ничего.
— Не надо Кнута… Я скажу все.
— Славно. Знаешь, как я догадалась? Борис рассказал мне, как ты действовал там… в чужом, не нашем мире. Никаких сомнений: тот мир для тебя — свой!
— Борис…
— Красивый и наивный мальчик. Кстати, он меня очень любит и готов на все.
Молодой человек усмехнулся:
— Я думаю — и не он один.
— Верно думаешь.
— Что ты с нами сделаешь?
— Тебя убьют, — спокойно пояснила боярыня. — Ты — слишком уж большая угроза.
— Но я ведь могу…
— Служить мне? Увы, ты — чужак. А я не доверяю чужим… впрочем, как и своим тоже.
— А…
— А девка твоя может остаться жить… Нет, в самом деле! На что мне она? Продам… ты знаешь, куда… или даже оставлю здесь, на усадьбе.
— Последнее было бы лучше, — Михаил сжал за спиной кулаки. — Что для этого сделать?
— Любить меня, — обняв Михаила за шею, Ирина Мирошкинична властно притянула его к себе и властно поцеловала в губы. — Чем лучше будешь любить, тем добрее я буду…
Привязанная к скамье девушка застонала, заплакала…
— Цыц! — злобно выкрикнула боярышня. — Я ж тебя предупреждала — будешь нам мешать…
Синий, подбитый соболем, плащ, тихо шурша, упал к ногам женщины. Полетело к жаровне платье… повойник… нижняя, красного шелка, рубашка…
Шел проливной дождь, настоящий ливень, все небо затянули низкие плотные тучи, похожие на серый овсяный кисель. Порывы холодного ветра бросали холодные брызги прямо в лицо часовому на надвратной башенке, тот отворачивался, но коварный ветер подбирался с другой стороны. На дворах починка было пусто — холопы с закупами работали в овине и на конюшне, челядь занималась обычными домашними делами — все под крышей, не было особой нужды идти на дождь.
Вечерело, в слюдяных оконцах хором заплясали оранжевые блики свечей. Рядом, в курных избенках, зажигали лучины, заводили песни — собирались девушки, пряли.
Стражник — молодой кудрявый парень — завистливо прислушался и с тоской посмотрел на небо: стоять ему еще было долго, до самой полуночи. И дождь не унимался, наоборот, полил еще сильнее. Конечно, имелась над головою крыша, до что толку — ведь не было стен, и ветер бросал в лицо тяжелые брызги. Вот снова порыв…
— Эй, стражник!
Показалось…
— Да ты там спишь, что ли?
Часовой обернулся и вздрогнул, узнав высокую гостью, боярыню Ирину Мирошкиничну. Синий, подбитый соболем плащ падал мокрыми складками на круп гнедого коня, волосы были убраны под богато украшенную жемчугом шапку. Гостью сопровождал слуга — да, судя по неказистой одежке — слуга — сильный высокий парень с черными, блестящими от дождя волосами.
— Открывай! — кивнув на ворота, боярыня махнула рукою.
Стражник опасливо поежился — с одной стороны, кто она такая, чтоб ему приказывать? А с другой — гостья вела себя здесь по-хозяйски, и молодой господин, боярич Борис, похоже, потакал ей во всем. Может, тятенька, старый боярин Софроний Онциферович, решил оженить сынка?
— Что, нагостились уже? — спускаясь вниз, негромко поинтересовался страж у слуги — боярыню, естественно, опасался спрашивать — не его поля ягода.
— Да, домой пора… А то дороги раскиснут.
Часовой понятливо кивнул:
— Уж тут это разом. Ну-ка, помоги с засовом… Чего, все ваши сейчас выедут?
— Да они давно уж отъехали, госпожу-от, только и ждут, — слуга хохотнул, — С утра еще. А те из наших, кто еще здесь — до утра пробудут, завтра им важных гостей встречать.
— Ага, — снова кивнул стражник, — понятно.
Ворота со скрипом открылись, и, пришпорив коней, двое всадников скрылись в серой промозглой мгле.
Пожав плечами, часовой посмотрел им вслед, пока не скрылись из виду и, поплевав на руки, принялся запирать ворота. А дождь все лил.
Дождь все лил, и копыта коней разъезжались, тонули в грязи.
— Ничего, Марьюшка! — перекрикивая шум дождя, «слуга» обернулся к «боярыне». — В такую погодку вряд ли кто раньше времени на двор выйдет.
— А куда мы сейчас? — Девушка поправила на голове богатую боярскую шапку, и Миша невольно залюбовался своей подружкой: ладненькая, красивая, ничуть не похожая на приниженную рабу. Да уж, боярское платье ей пришлось впору, как и шапка, и сапоги, и плащ…
Немного, конечно, жаль Ирину Мирошкиничну… да уж, делать нечего, пусть немного полежит голенькой да привязанной к лавке, до утра не замерзнет — в жаровне углей хватало. В конце концов — виновата сама, просто не оставила другого выхода.
