В этот раз голове Думы пришлось изрядно поработать посохом, добиваясь тишины, – уж больно возбудились государственные мужи от таких новостей.
– Второе же дело касаемо устроения казенных хлебных амбаров.
Родовитые тут же поскучнели, а троица князей так даже и моментально загрустила. Допустивший на сегодняшнем заседании изрядную промашку Петр Иванович Шуйский, явно бодрящийся Иван Андреевич Шуйский и сильно похудевший в последнее время Федор Скопин-Шуйский совсем не рады были царскому вниманию. Потому что не ждали от оного ничего для себя хорошего. Зато явственно встрепенулся молчавший до того митрополит Московский и всея Руси Макарий, а вслед за архипастырем проявил заинтересованность и государь-наследник Димитрий Иоаннович.
– Из тридцати пяти к назначенному сроку будут полностью готовы лишь осьмнадцать. Еще три достроят чуток попозже. Остальные же…
Новый свиток перекочевал с поставца в сильные мужские руки.
– Только ямы под основания и откопали.
Отбросив бумагу обратно, царь сжал резные подлокотники трона и с пугающей мягкостью в голосе осведомился:
– И как же это понимать?..
Стольник и кравчий великий литовский, каштелян трокский, староста белзский, ошмянский и пуньский, а также глава Великого посольства Литовского Юрий Ходкевич слегка нервничал. И одновременно был преисполнен крайнего любопытства. Разумеется, подобная двойственность чувств у опытного воина и политика имела под собой очень веские основания, и первым из них были верные сведения о бушевавших в боярской Думе прениях между сторонниками мира и приверженцами войны. Кто возьмет верх, пока было неясно – особенно из-за того, что сам великий князь Московии еще ничего определенного не решил. Это литовского дипломата одновременно и тревожило, и давало определенные надежды: если бы государь московитов твердо хотел войны, то предложения мира отвергли бы сразу. Или нет? Ведь если подумать, то царским войскам тоже не помешало бы небольшое перемирие, дабы подтянуть свежие силы и основательнее укрепиться на захваченной земле.
– Стой.
Вторым же основанием, вернее причиной крайнего любопытства, был царевич Димитрий. Какие о нем ходили слухи!..
– Оружие!..
Недовольно нахмурившись, родовитый магнат[16] земли Литовской невольно покосился на свое сопровождение, держащее на руках широкие серебряные блюда с дарами. Но все же послушно (и даже без малейших пререканий!) снял с себя оружейный пояс, одновременно наблюдая за тем, как его особо доверенных слуг быстро обыскали. Нет, конечно же глава Великого посольства мог и возмутиться подобным гостеприимством… Но тогда аудиенции ему не видать как своих ушей.
– Прошу.
А увидеть того, о ком ходило просто дикое количество сплетен и совсем уж невероятных побасенок, хотелось весьма сильно, особенно в свете того, что сам Юрий Ходкевич был очень верующим человеком. Правда, с точки зрения католической церкви – не вполне хорошим христианином, ибо исповедовал лютеранскую ересь. Но ведь для юного православного царевича это обстоятельство должно было быть несущественным? Ему что католики, что лютеране, что кальвинисты – все без разницы, все на одно лицо. Или все же нет? Отбросив несвоевременные сомнения, каштелян трокский вошел в распахнутую перед ним дверь, мимоходом огляделся и… замер, пораженный прямо в сердце, потому что зеркало, которое он увидел, было просто чудовищно больших размеров. В человеческий рост!!!
– Езус Кристос!..
Недоверчиво огладив гладкий подбородок и длинные усы, мужчина вгляделся в невероятно чистое отражение, в первый раз за всю жизнь так четко видя себя со стороны. Редкие нити седины в волосах, заметные морщинки вокруг глаз, волевой и властный взгляд, гордая осанка… Ставшая еще заметнее и горделивее.
– А ну пшел…
Напомнив сквозь зубы слуге, позабывшему все на свете при виде такой диковинки, его место (ишь что вздумал, рожу свою в зеркало совать!), родовитый шляхтич привычно хватанул ладонью воздух рядом с левым бедром и тут же вспомнил, что верная карабель осталась в руках дворцовой стражи. С некоторым трудом оторвавшись от своего отражения, достойный представитель рода Ходкевичей продолжил путь, успев подметить усмешку провожатого.
– Радный пан[17] Юрий Ходкевич к государю-наследнику!..
Неторопливо проговаривая все положенные слова приветствия, мужчина откровенно разглядывал хозяина покоев, сразу же отметив для себя, что в одном слухи точно не врали – наследник престола московского был очень красив. Даже слишком красив! Нежная кожа лица и рук, аккуратно расчесанная грива серебряных волос, ровные и явно УХОЖЕННЫЕ ногти… Ха, да если бы не мужские одежды, царевича можно было бы перепутать с царевной!..
– Нравлюсь?
Опомнившись и растерянно кашлянув, радный пан легко поклонился, скрывая тем самым возникшую неловкость. А затем и вовсе ненадолго отвернулся, подзывая одного из дворцовых служек (интересно, а куда это делись его слуги?..) с блюдом, на котором лежал первый дар:
– Сие чудо, государь-наследник, родилось в испанском Толедо и проделало немалый путь…
Взяв в руки затейливо изукрашенный пояс, он слегка напоказ надавил на один из рубинов рядом с пряжкой довольно несуразного (и малость потертого) вида.
Щелк!
И в руках литовского вельможи оказался уже и не пояс, а тяжелая шпага в богатых ножнах. Наполовину вытянув клинок, блеснувший золотистыми коленцами булата (и подметив краем глаза, как к нему шагнула дворцовая стража), он с небрежной гордостью добавил:
– С равной легкостью рубит и шелковый плат, и добрую кольчугу.
Вернув шпагу-пояс на блюдо, Юрий Александрович с немалым огорчением увидел, что его дар совсем не заинтересовал тринадцатилетнего царевича. Неужели в нем нет извечной мужской тяги к красивому оружию? К тому же немалой редкости и возрастом едва ли не в сотню лет! Впрочем, никак не выразив охватившее его разочарование, стольник и кравчий великий литовский подозвал к себе второго служку с блюдом:
– Позвольте также поднести вам несколько книг.
Вот теперь магнат подметил все признаки явного интереса, отчего тут же слегка приободрился и продолжил вещать:
– Первая и вторая есть древние исторические хроники, третью же сравнительно недавно написал Сигизмунд Герберштейн…
– Как же. Довольно забавное произведение эти его «Записки о Московии».
Замолчав, но ничуть не обидевшись на то, что его перебили, глава Великого посольства проследил, как лежащие на блюдах книги уплывают по направлению к хозяину покоев. У которого сквозь высокомерное равнодушие наконец-то проступил легкий интерес, а значит, гость все делает более чем правильно!..
– Сочинение декана капитула собора Святого Вита в Праге Козьмы Пражского, поименованное «Чешскими хрониками»[18]. Год тысяча сто девятнадцатый от Рождества Христова.
Бережно вернув первый из трех потрепанных томов на блюдо, красивый юноша взял следующий исторический труд (тоже, кстати, представленный тремя книгами, причем заметно большего размера):
– «Хроники и деяния князей и правителей польских»[19]. Составлено скромным бенедиктинским монахом Галлом в году от Рождества Христова одна тысяча сто двенадцатом.
Еще один слух о царевиче получил свое подтверждение, ибо современную латынь знали многие (собственно, почти вся шляхта и немалая часть русских бояр), а вот бегло читать на старой латыни удавалось только монастырским грамотеям, и то далеко не всем. Тем временем, небрежно повертев в руках творение австрийского барона и дипломата фон Герберштейна, наследник отчего-то сильно им заинтересовался:
– Кто выбирал дары?
– Я сам, государь-наследник.
Одним лишь взглядом услав вон служек и двух из четырех стражей, царевич медленно пролистал «Записки о Московии».
– Хороший выбор… Хм, несколько страниц слиплось. Видимо, кто-то пил пиво во время чтения?
В первый раз за все время аудиенции улыбнувшись, юноша жестом предложил гостю приблизиться и сесть, одновременно с этим начав листать «Чешские хроники».
– Опять эти страницы!..
Вновь улыбнувшись, тринадцатилетний любитель книг спокойно попросил:
– Радный пан, вы мне не поможете?
Недоумевая от такой прихоти, Юрий Ходкевич бережно разделил пожелтевшие от времени пергаментные листы. Кстати, последние такой разлуке заметно упрямились, и, чтобы не порвать тонкие страницы, ему пришлось пару-тройку раз лизнуть кончики пальцев языком, чтобы те не скользили по гладкой велени.
– Благодарю.
Отложив книги в сторону, юноша едва заметно улыбнулся, и литовский дипломат тут же использовал благоприятный момент:
