— Не переживайте Валерий Петрович, никому не скажу. Что я не понимаю? Я же не дура какая, — уверяет доктора девушка.
Тихонько скашиваю глаза на грудь. Вижу багровый вздувшийся шрам.
— Так, что мне можно уже выписываться доктор? — мой охрипший и ослабший голос еле слышен. И тембр у него другой. Раньше у меня баритон был, а тут что-то непонятное.
— Он нас слышал, — вырывается у медсестры и она в ужасе прикрывает рот ладонью.
— Какой там выписываться. Не выдумывайте, молодой человек, — отвечает пришедший в себя доктор, — Полежите ещё, полечитесь, придете в себя, а мы вас понаблюдаем.
— Как скажете, док, — соглашаюсь с врачом. И сразу же ощущаю дикий голод. Сильно сосет под ложечкой, во рту обильно выделяется слюна. Если бы привстал, всю постель бы закапал. Я бы сейчас бройлера сожрал вместе с костями или кило шашлыка легко умял.
— Доктор, а покушать чего-то есть? Очень хочется, — делюсь проблемами с Валерием Петровичем.
— Вам сейчас нельзя, сначала пройдете обследование, — категорично отвечает врач, — в капельнице все необходимые минералы и витамины есть. Этого пока достаточно.
— Док, я сейчас буду одеяло грызть, — равнодушно сообщаю доктору, — Есть хочется так, что челюсти сводит.
Врач откидывает одеяло и внимательно осматривает шрам. Его пальцы касаются груди.
— Больно?
— Нет, — равнодушно отвечаю я.
— А здесь? — пальцы смещаются и давят чуть сильнее.
— Ничего. Никакого дискомфорта, — я с интересом наблюдаю за перемещениями руки.
— Это черт знает что, поверить не могу, — ошеломленно бормочет Валерий Петрович.
— Согласен, — поддерживаю врача, — Между прочим, наволочка невкусная, а кусочки нитей будут застревать в зубах. Мне можно начинать её есть или вы что-то придумаете?
— Ладно, — вздыхает доктор, — Лена вам манную кашу со столовой принесет. Там она должна быть.
— Чего-то посущественнее нельзя?
— Нельзя, — Валерий Петрович суров и непреклонен, — Или манка, или ничего. Выбирайте.
— Несите уже свою манку, — я обессилено закрываю глаза и откидываюсь на подушку, — Изверги.
Док удалился, попросив меня не напрягаться и во всем слушаться медсестру. А потом Лена принесла манку. Каша оказалась с комками и с сероватым оттенком. Но мне было уже все равно.
Я послушно открывал рот, а девушка аккуратно ложечкой заливала туда манку, не забывая промокать мои губы чистой влажной тряпочкой. Расстегнутый на две верхних пуговички халатик позволял оценить внушительный бюст медсестрички. Я с интересом рассматривал колышущиеся передо мною два упругих молочных полушария, чувствуя себя турецким султаном в спальне любимой наложницы. Чтобы шоу ни на минуту не останавливалось, быстро проглатывал очередные порции каши, скользящие комками по пищеводу и опять открывал рот, стреляя глазами в вырез кофточки Лены.
Медсестра поймала мой жадный взгляд, испуганно отшатнулась, поставила почти пустую тарелку с кашей на тумбочку и запахнула халатик до горла.
— Манку доедать будем? — сухо спросила девушка.
Я удрученно помотал головой, продолжая пожирать взглядом аппетитную грудь, рельефно обтянутую халатиком.
— Больной вам нельзя так перенапрягаться, — в голосе медсестрички звучат иронические нотки.
— У вас такие выдающиеся, эээ, достоинства, что любой мужчина перенапряжется.
Девушка хмыкает, гордо вздергивает носик, и удаляется, прихватив пустую тарелку.
Откидываюсь на подушку, прикрыв глаза. Что-то не то со мною происходит. Вроде никогда таким озабоченным не был и девчонок так явно не клеил. Может, вторая личность на характер влияет?
А пока с любопытством разглядываю палату. Белые стены с тонкими линиями разветвляющихся трещинок, грязно-голубые стены. В палате ещё три широкие реанимационные кровати с подвешенными цепях крюками-рукоятями сверху, чтобы больной мог принять сидячее положение, ухватившись за них.
Внимательно оглядел себя. Болезненно худое тело, тонкие, но жилистые руки, татуировка на груди с оскаленной мордой быка, на указательном пальце выколот синий перстень с белым крестом, а на среднем — с черным квадратом.
Захотелось нецензурно выругаться. Мастер вселил меня в тело отпетого уголовника. А если он ещё и наркоман? Эта мысль заставила меня похолодеть. Внимательно осмотрел руки. Вены чистые, «дорог» нет. Облегченно выдохнул.
Думать ни о чём не хотелось. Было ощущение сильной усталости. Сомкнул веки и моментально вырубился.
* * *
На следующий день меня перевели из реанимации в обычную палату. Я даже сам ходить смог, тяжело, еле передвигая ногами и задыхаясь при каждом шаге, но мог. Гордо отказался от утки и добрался до туалета с помощью медсестры Наташи, поддерживающей меня за локоть.
В палате меня никто не беспокоил. Один больной, пожилой колхозник, в этот день выписался. К другому, молодому парню, получившему производственную травму руки, пришла девушка, и парочка пошла подышать свежим воздухом в сквере, примыкающем к больнице.
А потом ко мне пришел первый посетитель.
Когда я отдыхал после похода в уборную, дверь резко распахнулась. На пороге стоял мужчина лет 30-ти.
— Елизаров Михаил Алексеевич? — уточнил он.
— Наверно, — лениво ответил я, с интересом осматривая гостя. Серый безликий костюм, советские черные туфли, похожие на гробы, белая рубашка с расстегнутым воротником. И тяжелый цепкий взгляд, выдающий принадлежность гостя к органам правопорядка.
— Что значит, наверно? — нахмурился милиционер, — Ты что, Елизаров, издеваешься?
— Нисколько. Просто не понимаю, чего вам от меня нужно, — зевнул я.
— Ты получил ножевое ранение. Я обязан снять с тебя показания, — сухо проинформировал сотрудник милиции, — Хватит придуриваться.
— Да я не придуриваюсь. Только вы товарищ милиционер не по закону действуете.
— Ты меня ещё учить закону будешь, уголовник недорезанный?! — побагровел мужчина.
— Буду, — твердо ответил я, — Во-первых, вы обязаны представиться и сами изложить цель своего визита. Во-вторых, при допросе пострадавшего, свидетеля и даже обвиняемого у вас должно быть разрешение врача. Вдруг я сейчас разволнуюсь, кровотечение откроется, и отправлюсь к праотцам? И кто будет в этом виноват, угадайте с трех раз?
— Ты, ты, — мент хватает ртом воздух, — Вообще оборзел Елизаров?
— Нет, я просто хочу, чтобы были соблюдены процессуально-правовые нормы. Итак, приступим. Ваше имя, фамилия и звание, и чего вы тут у меня забыли? Четко, кратко и по делу, пожалуйста. У меня здоровье ещё слабое, нервничать нельзя, и нет времени с вами лясы точить
— Я не понял, кто кого здесь допрашивает? — изумляется милиционер, — Ты, что, сявка, совсем берега попутал?
— Вы разговаривайте, как какой-то уголовник, — укоризненно посмотрел я на милиционера, — Как вам не стыдно? Советский милиционер должен обладать высоким моральным обликом. Он переводит маленьких девочек через дорогу, помогает подносить ветеранам авоськи, достает котиков из горящих домов. Вы, что дядю Степу не читали? Фу, таким быть.
— Понятно, — выдыхает сотрудник правопорядка, — ты надо мною издеваешься, плесень блатная.
Железная рука хватает меня за горло.
— Слушай, скотина, — шипит милиционер, наклоняясь ко мне, — Будешь выделываться, прямо из больницы в обезьянник поедешь. Не шути со мною, понял?
Я хриплю, ухватившись ладонями за запястье мента. Мои руки ещё слишком слабы, чтобы снять железный захват с горла.
— Немедленно выйдите из палаты! Кто вы такой? Что себе позволяете? Кто вам разрешил сюда заходить?! — на пороге стоит разъяренный Василий Петрович.
— Старший лейтенант милиции Владимир Самойлов, — представляется гость, показывая медику красную корочку.
— Это все равно не дает вам права врываться в палату без разрешения врача и подвергать больного физическому насилию, — доктор и не думает понижать тон, — Выйдите вон, и знайте, что я буду жаловаться вашему начальству.
Милиционер прожигает меня многообещающим злым взглядом и стискивает челюсти. Мне кажется, что слышу, как скрипят его зубы. Самойлов отворачивается, и быстрым шагом покидает палату.
