«Подниму персоналу на двадцать процентов зарплату, — рассуждал я. — Заслужу таким образом их уважение. С важным видом буду появляться в пекарне по вечерам, забирать выручку. Сколько её будет — не так уж и важно. Ты припрятал достаточно денег, мэтр, для того, чтобы я пока не переживал о финансах. Но в идеале было бы выйти на самоокупаемость предприятия. А персонал… если люди знают своё дело, то пусть себе спокойно трудятся. Лишь бы не слишком много подворовывали».
* * *
Лисий переулок встретил меня шелестом больших кленовых листьев, запахом навоза и звонкими голосами ребятни (босоногие детишки походили на бездомных). Улица оказалась совсем узкой: вряд ли здесь сумели бы разминуться повозки. Хотя если судить по следам на мощённой булыжником дороге, лошади в этот переулок время от времени заходили.
Пекарню отыскал быстро — подсказали дети (парнишка молча указал пальцем на неприметный дом). Не увидел рядом с ней толп покупателей, не заметил рекламных баннеров и указателей около дороги, не отыскал на фасаде здания никакой вывески, извещавшей о том, что в этом невзрачном двухэтажном строении выпекают хлеб. Не почувствовал и аромата свежей выпечки.
Я свернул на широкую посыпанную листвой тропу, подошёл к массивной деревянной двери — о том, что за ней находилось, можно было только гадать.
«Вот интересно, — сказал я. — Как они привлекают в свою пекарню новых покупателей? Могли бы хоть табличку какую над дверью приколотить. Написали бы: «Хлеб». Или повесили картинку с нарисованным калачом. Здесь и захочешь хлеба купить — не найдёшь, где. Что думаешь об этом, мэтр?»
«Мне кажется в данном случае, работает то, что в вашем мире называли сарафанным радио, — сказал профессор Рогов. — Люди знают, где поблизости продают хлеб, и подсказывают другим. Не уверен, что от большой вывески в этом глухом переулке была бы польза. Да и не разглядели бы её за этой густой листвой».
«Есть много других способов привлечь клиентуру и помимо вывески. Например… Впрочем, это неважно. Мне ведь и не нужны здесь толпы народа: большие продажи заставляют много работать. А вкалывать с утра до утра — не моя цель. Я хочу купить это предприятие не для того, чтобы тратить на него всё своё время».
Я решительно потянул на себя дверную ручку. Ожидал, что над головой раздастся звон: многие торговцы подвешивали над дверями своих магазинов железки, чтобы те предупреждали о появлении потенциальных покупателей. Но услышал лишь скрип дверных петель. Перешагнул порог. Уловил, наконец, в воздухе аромат свежего хлеба и запах дрожжей.
После яркого солнечного света мне почудилось, что в похожем на тесную каморку магазинчике царил полумрак. Свет сюда проникал лишь через давно немытое окно; да ещё светился тусклый фонарь на стене — коптил, что говорило об экономности или жадности владельцев пекарни. Я заморгал, привыкая к скудному освещению. Поздоровался с русоволосой конопатой девицей — мой громкий голос вспугнул с полок десяток мух.
Продавщица встретила меня усталым, скучающим взглядом больших доверчивых коровьих глаз. На вид я ей дал бы лет двадцать, но в этом мире женщины зачастую выглядели старше своих лет. Она разглядывала меня без любопытства, молча, под аккомпанемент громкого жужжания метавшихся у потолка насекомых. Стояла за невысоким прилавком, скрестив на груди покрытые веснушками тонкие белые руки, переминалась с ноги на ногу.
«Улыбка бесплатно» — девиз не этого заведения, — отметил я. — Не находишь?»
«Продавщице незачем вам улыбаться, — не поддержал мою претензию профессор. — Девочка наверняка с утра тут стоит. Вы не первый и даже не десятый, кто сюда зашел — судя по пустым полкам. Не до улыбок ей уже».
«Улыбаться можно и во сне — точно тебе говорю. И при встрече с грабителями, и в ответ на шуточки тёщи. Нужно лишь поработать над собой: выработать соответствующий навык».
Тесную комнатушку я осматривал уже не как покупатель хлеба, а почти как новый владелец пекарни. Отметил, что в магазин необходимо добавить свет. Не помешало бы отдраить от грязи стены и потолок, перестелить пол и обновить мебель. Да и серые караваи хлеба за спиной продавщицы выглядели не слишком привлекательно: при таком ракурсе обзора они походили не на аппетитный продукт, а на горы коровьих лепёшек.
«Хотя… и так сойдёт».
Я мысленно махнул рукой.
— Уважаемая, — обратился я к продавщице, — не подскажете, как я могу увидеть хозяина этой пекарни господина Потуса?
Девица трижды взмахнула длинными ресницами.
— Так эта… умер наш хозяин, — сказала она. — Уж полгода как.
Тоскливо вздохнула.
Спросила:
— Мож хлеба вам, господин хороший? Есть чернушка. Утрешний. Вкусный! Такой вы можете только у нас купить. И недорого! А пшеничного уже нету. За пшеничным приходите завтра с утреца. Полуша его мало печёт: уж больно дорогими караваи из пшеницы выходят. Не всем нашенским покупателям они по карману.
— А Полуша… это кто? Новый хозяин?
Щёки девицы налились румянцем.
— Нееет, — протянула она. — Полуша — это наш пекарь. Раньше он помогал мастеру Потусу. А теперечи работает один. Получается у него не так хорошо, как у покойного хозяина. Но хлеб Полуша печёт вкусный! Не хуже, чем другие. Купите один каравай, господин хороший, не пожалеете!
— Я хотел бы увидеть нынешнего хозяина пекарни. Мне сказали, что ею теперь владеет старший сын мастера Потуса. Это так? Как я могу его найти? Мне сообщили, что он желает продать это предприятие. Передайте ему, что мне хотелось бы обсудить с ним условия сделки.
Над моей головой раздался грохот: в комнате на втором этаже что-то упало. На меня с потолка посыпалась известь. Потревоженные мухи снова принялись наворачивать круги.
Продавщица побледнела, испуганно вскинула взгляд вверх, прислушалась.
Я указал пальцем в потолок.
— Господин Потус сейчас у себя?
— Н…наверное, — с трудом выдавила из себя продавщица. — Злится.
«Надеюсь, он не напился до невменяемости. Мне кажется, или он там крушит мебель?»
«Судя по звуку, упало что-то небольшое, — ответил профессор, — но тяжёлое и с приличной высоты: возможно со шкафа или даже с потолка».
— Позовите его, будьте так любезны, — попросил я.
Девица снова помахала ресницами.
— Так… хозяин умер, — сказала
