— Евдокия Леонтьевна, — неуверенно обратился я к Капитоновой, быстро пристроив на свою физиономию личину сдувшегося ссыкуна. Искателя правды, отчаянно борзанувшего, но попавшего впросак и испугавшегося своей выходки, — Выходит, у меня была неверная информация? И этих проклятых колготок из ТОРГа на наш РОВД не выделяли? Как же так, товарищи⁈ — я растерянно начал озираться по сторонам, ища поддержки у сослуживцев. — Действительно, ведь как-то нехорошо получилось!
Народ разочарованно отворачивался от меня, стараясь не встречаться со мной глазами. Никому не хотелось касаться проигравшего даже взглядом. Только майор Тютюнник не дал слабины и мужественно улыбался, не пряча своей радости за оказавшуюся честной партийной членкой Евдокию.
— Посмотрите, товарищи, на это жалкое ничтожество! — любимым жестом своего коммунистического идола указала на меня Дуся, — Кто-то еще сомневается, что этому лживому подлецу не место в нашем коллективе? Ну, разумеется, Корнеев, ты верно сказал, никаких колготок ТОРГ нам не выделял! И запомни, лейтенант, то, что нам было выдано, я всё, и до последней палки колбасы уже раздала сотрудникам райотдела! Сазонова, Гайсина, встаньте!
Во втором ряду послушно поднялись две инспекторши паспортного отделения.
— Подтвердите этому сплетнику, что все полученные продукты еще до вчерашнего вечера были распределены среди сотрудников райотдела! И что никаких колготок среди коробок и ящиков с продуктами не было!
Паспортистки, не очень громко, но по очереди и перебивая друг друга, принялись заверять присутствующих, что всё так и есть. Как и говорит Евдокия Леонтьевна. Что все сотрудники всё, им положенное, получили. И, что никаких колготок они среди полукопченой колбасы и охлаждённых кур не видели.
Дуня смотрела на меня, как на лобковую вошь, только что пойманную ею в самом потаённом месте своего междуножья. За десять минут перед долгожданным свиданием, пойманную. От этого её взгляда любой другой лейтенант сейчас вскочил бы и, заламывая руки, убежал вешаться в туалете первого этажа. Где под потолком тянется удобная для суицида труба.
Было понятно не только мне, что совсем скоро мне отольются кровавыми слезами все недружественные эпитеты, которые она от меня услышала. Да еще услышала их прилюдно! Она даже стала почти привлекательной в этой своей торжествующей ненависти. Амазонка от КПСС, твою бога мать! С жопой пятьдесят восьмого размера. Н-да, не хотел бы я попасться ей в глухом лесу и крепко связанным. При таком-то её настроении…
Моя богатая фантазия заставила меня зябко поёжиться. Но встряхнувшись и в очередной раз поощрительно погладив через молодой скальп свои ветеранские мозги, я полез в карман пиджака. Не обращая внимания на нарастающий со всех сторон гул и ропот разочарованных сотоварищей-ментов. Добром поминая свою привычку подстраховываться бумажками.
— А как быть вот с этими документами, уважаемая Евдокия Леонтьевна? — с особой страстью, как большевистскую прокламацию, поднял я над головой накладную с синей печатью. — Здесь, товарищи, вот эта самая сидящая перед нами Дунька-прощелыга, расписалась в получении семидесяти пар колготок! Тех самых гэдээровских, от которых она только что в вашем присутствии так бессовестно открестилась! — я охотно и не чинясь, показывал всем желающим, из рядом сидящих, роковой для политручки документ. Со всеми необходимыми реквизитами учета товарно-материальных ценностей.
— Итак, что вы на это выразите, товарищ? — это я уже обратился к самой главной виновнице сегодняшнего торжества. — Дуня, ты же лучше всех здесь понимаешь, паскуда, что эта накладная настоящая! И, что в ТОРГе все без исключения, официально и под протокол подтвердят, что колготки ты с их склада получила!
Трагикомедия с немецким капроном и дохлыми курями, поймав своё второе дыхание, начала свой пикирующий заход на новый виток. Народ, начисто позабыл, что уже десять минут, как настал священный обеденный час. И ленинский колизей покидать никто не спешил. Офицерский состав Октябрьского РОВД жаждал зрелищ и колготок. Ментовские леди, воодушевлённые повторной и более депрессивной растерянностью Дуськи, почти утратили страх, и чинопочитание к иошнице. Чтобы подогреть страсти, я даже пустил по рядам злосчастную накладную, которая свою главную роль уже отыграла. Дождавшись, когда бумажка, поджигая милицейские умы, прошла два ряда, я отправил вслед за ней и вторую накладную, где черным по белому было указано количество продуктов. Из расчета на триста наборов.
Ропот в рядах усилился. И усилился существенно. Если интимные детали дамского туалета будоражили только часть умов, то от лишней курицы или от дополнительной палки колбасы не отказался бы никто. Ни один из борцов с преступностью, пришедших в ленкомнату за политическими знаниями ни при каких обстоятельствах не отрёкся бы от дополнительных харчей.
Всё чаще и всё громче из разных углов начали раздаваться ругательные эпитеты. Большинство из них транслировались в непечатной форме и сопрягались они неизменно с именем и фамилией и. о. замполита Октябрьского РОВД.
Лицо Дуньки снова превратилось в морду, а карета в тыкву. В том смысле, что, судя по её визуально заметной трясучке, душевный покой она утратила всерьёз и надолго.
— А где остальные продукты? — неслось со всех рядов в сторону кумачового президиума и графина, за которым безуспешно пыталась скрыться красная физиономия колбасно-куриной воровки.
— Я не понял, а большая банка кофе, она должна была быть? — различил я в революционном гомоне голос старшего эксперта-криминалиста Сытникова, — И где импортная ветчина позвольте вас спросить, Евдокия Леонтьевна⁈
Дунька, оказывается, тоже расслышала вопрос про мифическую ветчину и, уцепившись за эту частность, как за соломинку, начала с пеной у рта доказывать законную очевидность её отсутствия. Ссылаясь, в том числе, на всё еще блуждающую по рядам накладную. Но распаленный народ, уподобившись голодным матросам «Очакова», уже не руководствовался разумом. Вырвавшись из липкой паутины преклонения и страха, служивый люд жаждал справедливости. То есть, дунькиной крови, сверхлимитных кур и колбасы. Особо эстетствующие мужики и все без исключения женщины, требовали еще и немецких колготок. Прямо здесь и прямо сейчас, как недавно выразилась мадам Капитонова. Никто уже не сомневался, что та, которую вопреки субординации и партийному этикету, я назвал сукой, а потом еще и паскудой, всем этим званиям полностью соответствует. И, что немецкие колготки она таки скомуниздила, бессовестно заменив их нудными речами о единственно верном на планете марксизме.
В происходящем хаосе я едва не проглядел, как бочком-бочком ленкомнату тихо покинул Захарченко. Интересно, он слинял, чтобы сообщить о курино-колготочных волнениях Дергачеву? Или же зам по опер заопасался, что в его присутствии рассерженные милиционерки примутся таскать Дуньку за вихры? Впрочем, совокупность этих предположений так же имела право на жизнь, как они же, но по отдельности.
Я начал опасаться, что недовольство недооколбашенных и неоколготочных может выйти за рамки дозволенного. И тогда зачинщиком беспорядков неизбежно буду назначен я. Со всеми вытекающими из меня последствиями.
— Товарищи, я предлагаю выбрать из присутствующих рабочую группу и пусть они вместе с Капитоновой пройдут к ней в кабинет и там займутся делом! Пусть разберутся, чего, кому и сколько! И куда делись эти чертовы колготки! — заорал я, пытаясь перекричать сотню глоток.
— Где колготки, сука?!! Говори здесь, тварь! — женский, неконтролируемый визг из-за спины оглушил моё левое ухо. — Говори, иначе мы прямо сейчас коллективное заявление на тебя напишем! Даже генерал не спасёт тебя, сволочь!
Мне стало очень неспокойно на душе. Да, я хотел чего-то подобного и всё сделал, чтобы ситуация дошла до перитонита. Но такого накала страстей я не ожидал. Таки да, прав этот фурункулёзный Маркс, сформулировавший постулат, что бытие определяет сознание. Тут не поспоришь, ибо тотальный дефицит уродует людей настолько, что ради обычных бытовых мелочей они готовы идти почти на всё. Что мерзавка Дуня, что обобранные ею тётки.
