– Миша! – к нам подскочила Тамара. – Что тут происходит?
К нам потянулись ещё другие студенты. Конечно же всем было интересно – что за шум и гам?
– Да вот, Тамара, Борис пытался на нас свои грехи переложить, – показал я на хмурого Гребенщикова.
– Это не моё! – проскулил Гребенщиков голосом подстреленного волка. – Не моё…
Жалко ли мне было его? Да вот ни хрена подобного. Он пытался подставить меня, а попался как в старой пословице в ту же яму, которую копал для другого.
Вскоре подъехала милиция. Всех опросили, записали данные, забрали Гребенщикова и уехали в ночь.
Когда его увели я повернулся к Тамаре:
– Ты иди в зал, а мы сейчас с Серёгой покурим и я тоже присоединюсь.
– Так ты же не куришь, – захлопала глазами Тамара.
– Ага. И не собираюсь. Вон Серёге надо, видишь, какой бледный? – я показал на чудом спасшегося барыгу.
Правда, «чудом» был я, и «чудо» вовсе не собиралось его так просто отпускать.
– Да? Только не стой там слишком долго, а то простынешь ещё, – по-матерински покачала головой Тамара.
– Есть не стоять слишком долго! – козырнул я дурашливо. – Буду стояние перемежать с лежанием и сидением!
Она улыбнулась в ответ и упорхнула в сторону танцпола. Я же повернулся к барыге:
– Идём. Бери свою куртку и на выход.
То ли он понял, что опасность присесть на годок миновала, то ли почувствовал во мне родственную душу, но в его движениях снова проснулась уснувшая было пружинность Челентано.
Ну что же, скоро придется эту самую пружинность вновь убирать. Нам выдали нашу верхнюю одежду. По последней моде я носил серое пальто ниже колен и с отложным воротником. Носил я его с поясом, чтобы подчеркнуть ширину своих мужественных плеч. Без пояса был похож на человека, зачем-то напялившего обрезок трубы от котельной…
Декабрьский ветер встретил нас радостным швырянием мелкого снега в лицо. Я подхватил барыгу под локоток и потащил его прочь от освещённого входа в университет.
– Идем-идём, а то не хватало, чтобы нас ещё и тут запалили, – говорил я, увлекая барыгу за угол, подальше от возможных глаз.
Мы остановились за черными воротами, где нас вряд ли кто смог разглядеть с освещённой улицы. Мрачные окна соседнего здания смотрели на нас неодобрительно, как будто мы тут собрались лишние желтые прорехи оставлять в снегу. Этих самых прорех тут скопилось немало. Похоже, что этот закуток облюбовали те, кто был не прочь остограмиться перед танцами. Набраться храбрости, как мой друг Андрюха.
Барыга тут же полез за пазуху со словами:
– Ох, я уж думал, что всё… кранты… Нет, меня бы отмазали, но всё-таки… Лихо же ты его, лихо! А ведь он меня к тебе послал, сказал, что ты интересуешься… Меня, кстати, Женька зовут, а то всё Серёга да Серёга.
Я выслушал сбивчивый монолог, а когда на свет показалась новая партия наркоты, то коротко ударил барыгу в левую скулу. Приземлился мордой точно в желтый снег.
Фу, конечно, но что же поделать – сам выбрал такую судьбу.
– Ты чего? Чего? – начал отплевываться барыга по имени Женька.
Плевки красными кляксами падали на снег, прожигали его слегка, чтобы потом замерзнуть лепестками роз. Я схватил барыгу за ворот и встряхнул как следует, чтобы тот на секунду потерял ориентацию в пространстве. После этого заехал открытой ладонью по уху. Голова мотнулась, в глазах поплыл туман. Вот теперь клиент готов меня выслушать.
– Я тебя сейчас тут завалю, мудила вафельный! – подпустил я металла в голос. – За всю твою наркоту и за всю грязь, что ты с собой таскаешь! Кабзда тебе пришла, Челентано хренов!
Металл в голосе и немного гипноза сделало своё дело. Сейчас я в глазах барыги представился вовсе не худощавым студентом, а каким-то уголовником, которому зарезать человека как высморкаться.
– Не надо! Не надо! Я всё отдам! Только не убивай! Не надо!
Ещё одна пощёчина прервала начинающуюся истерику. Встряхнул и снова уперся тяжелым взглядом в переносицу барыги:
– На кого работаешь? От кого товар получаешь?
– Я… я не могу сказать. Я… Я только недавно этим занимаюсь… У меня мама больная… На лекарства деньги нужны… – проныл-промямлил наркоторговец Женька.
Вот почему всегда начинают сразу маму вспоминать? Как толкали дурь, так маму не вспоминали – ни свою, ни чужую. А сколько матерей пролило слёз от потери детей из-за наркоты? Да Неву наполнить можно было этими слезами!
И теперь на жалость давит. Типа, не бейте, лучше обоссыте…
– Говори, сучонок, а то мама не дождется тебя сегодня! – рыкнул я и взмахнул рукой, как для удара.
Женька сжался, сразу ссохся, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. В его голове сейчас всё перемешалось. Так и нужно было, чтобы он боялся меня больше того, кто его отправил барыжить.
Тут только не перетянуть, а то сломается и вообще сознание потеряет. Но и спуска давать нельзя – сразу почует слабину.
Он что-то снова заныл неразборчиво, пришлось встряхнуть для острастки:
– Говори, ссссука! Завалю!
– Гога Рябой! – выпалил барыга. – Я у него беру. Деньги ему отдаю, а что сверху – себе оставляю. Он сам ходит под какой-то важной шишкой. Там то ли Черешенский, то ли Вишневский… Я не помню!
Во как… А вот это уже интересно.
– Вот так бы сразу и сказал, – проговорил я, а потом присел рядом и, глядя ему в глаза, начал внушение: – Я тебе ничего не сделаю. Я твой друг. Ты тоже мой друг. Я тебя выручил. Ты мне благодарен. Но я не всегда буду рядом. Я не всегда смогу тебя выручить. Зато ты сам сможешь выручить себя. С этой минуты ты больше не будешь торговать наркотиками. Ты будешь учиться, найдешь работу, будешь помогать маме. Ты же любишь маму?
– Д-да, – проговорил Женька.
– Вот и хорошо. Мама тоже любит тебя. Она очень огорчается, когда ты задерживаешься. И очень огорчится, если узнает, что ты связался с плохими людьми. Зато она будет счастлива, если ты будешь хорошим человеком. Ты же хочешь, чтобы твоя мама была счастлива?
– Да, – ответил Женька увереннее.
– Вот и хорошо. Ты сейчас пойдешь к Гоге Рябому и скажешь, что никогда больше не будешь торговать наркотиками. Потому что ты хочешь вступить на путь добропорядочного человека. Ты будешь учиться, работать, найдешь девушку. У вас будут дети, а потом и внуки. Внуки будут называть тебя дедушкой и проситься в гости. Ты будешь счастливым. Ты же хочешь быть счастливым?
– Да, – Женька уже улыбнулся.
Ну что же, три «да» получены, теперь мои слова отпечатались в мозгах Женьки как собственное решение.
– Тогда встань и иди, – я поднял его на ноги. – Никогда не забывай, что всё, что ты делаешь – должно приносить добро людям, а не зло.
Женька пошел прочь, слегка пошатываясь. Да уж, установку он получил мощную. Теперь вряд ли когда будет барыжить. Будет стараться нести в народ светлое, доброе, вечное. По крайней мере до тех пор, пока что-нибудь более мощное не снесёт мою установку.
Надеюсь, что это произойдёт нескоро и он успеет впитать в себя принципы советского гражданина. А если не успеет… Что же, каждый отвечает за свою судьбу. И даже в самых сложных ситуациях человек должен оставаться человеком. Если же он ломается, то за это тоже ответственен только он сам.
Я дал направление, указал на вектор развития. Вряд ли в тюрьме ему чем-нибудь помогли бы, скорее наоборот – вышел бы более озлобленным и готовым к большему риску.
Что же до Гребенщикова… Его папашка, директор опытного завода Балтийского пароходства, и матушка, юрисконсульт Ленинградского дома моделей, не дадут любимому сыночке нюхнуть баланды и забиться под шконку. Они приложат все усилия для того, чтобы тот получил даже не условный срок, а административное наказание.
Судьба Гребенщикова меня вообще ни разу не волновала. Он вырыл мне ямку, сам же в неё чухнулся и теперь будет знать, что со мной связываться не стоит. А если ему этого покажется мало, то я сумею и по-другому объяснять.
В актовом зале продолжалось веселье. Моего отсутствия как будто никто и не заметил. Только Тамара вопросительно взглянула на меня, но я только махнул рукой:
