Мы грузились великолепным кардифом со склада, принадлежавшего английской торговой компании. А через час после окончания погрузки, когда угольные ямы были заполнены на три четверти (вполне достаточно для следующего перехода), мы отошли от Александрии и взяли курс на Порт-Саид. Следующей точкой нашей экспедиции должен был стать Суэц, где я обязан был посетить нашу военно-морскую базу и форты местной крепости.
В двенадцати милях от Александрии в недрах «Дмитрия Донского» раздался взрыв! Корабль аж подпрыгнул на волнах, многие, в том числе и я, попадали со своих мест, кто-то свалился в воду. Взорвался один из котлов, погибло двое матросов. А еще двое получили ожоги паром. Очень быстро в котельной стало невозможно дышать. Будучи вахтенным мичманом (до конца вахты мне оставалось пол склянки), возглавил аварийную команду, надо было спуститься вниз, чтобы оценить повреждения и узнать, нет ли течи. Осколком котла пробило борт, но это было выше ватерлинии, а наш крейсер не нес всего боезапаса, да и угольные ямы не были заполнены доверху. Это и спасло корабль. После остановки удалось предотвратить и разгорание пожара, и быстро залатать пробоину, и даже закупорить несколько мелких отверстий, из которых начинала поступать забортная вода. Очень медленно и осторожно «Дмитрий Донской» вернулся в Александрию. При ревизии угля были обнаружены еще четыре подозрительных куска, по запаху сильно отличающихся от углерода. Это были куски динамита. Это было оценено как покушение на корабль Российского Императорского флота, и на члена семьи Романовых. За мужество при спасении корабля мне присвоили вне очереди звание лейтенанта и отозвали в Москву, в распоряжение Главного Морского штаба.
Глава тридцатая. Спас на крови
Глава тридцатая
Спас на крови
Санкт-Петербург, Малая Морская улица.
13 февраля 1888 года
По дороге подлости нельзя сделать только один шаг.
(Петр Тодоровский)
ЕИВ Михаил Николаевич
13 февраля 1888 года в городе Санкт-Петербурге, бывшей столице Российской империи, должно было происходить освящение собора Воскресения Христова. Я знал, что народ назовёт его «Спас на крови». Он был заложен в память о страшном взрыве, произошедшем восемь лет назад, похоронившем большую половину семейства Романовых, вместе с императором Александром Николаевичем, его супругой и цесаревичем. В этот момент я появился в этом мире. Какое-то время я думал, что целесообразным было бы снести Зимний дворец и построить храм на месте взрыва, но потом решил сделать иначе. Церковь была заложена неподалеку от места происшествия: в квартале на пересечении Малой Морской улицы и Кирпичного переулка. Зимний к этому времени восстановили, в нем было решено создать музей-мемориал семьи Романовых с демонстрацией коллекции произведений искусства, принадлежавших царской семье. Кстати, я приказал перекрасить Зимний в тот самый, знакомый мне с детства цвет: белый с голубым. Оказалось, что голубой пигмент намного дороже красного или кирпичного, которыми выкрашивался дворец ранее. Вот и весь секрет! Открытие Мемориала было решено провести через сорок дней после освящения собора.
(Спас на крови — современный вид)
Я ехал в первую столицу с тяжелым сердцем. И всё потому, что Ольга Фёдоровна не могла приехать: у Алексея неожиданно случилась сильная простуда с жаром, возможно, чахотка не собиралась сдаваться. Курьер вёз императрице антибиотики, пока что они производились в очень небольшом количестве, хотя на подходе было создание первых реакторов, в которых пенициллиновый грибок мог выращиваться в достаточно серьезных количествах. Да, Сандро семь лет назад нарисовал такой реактор. Но чертеж — это одно, а вот создать оный на современном технологическом уровне — задача была не тривиальная, а ещё более сложной оказалась проблема создания технологической карты процесса! Вполне естественно, что заботливая и любящая мать, императрица осталась в Крыму. Я же поехал в Питер в гордом одиночестве. Надо сказать, что я сильно устал и в дороге немного промерз — дважды выходил на перрон, когда паровоз заправлялся топливом или водой. Что-то подспудно терзало меня, но что именно? Я пока что не понимал. Пришлось отогреваться горячим чаем. Вспомнил свое появление в этом мире, как меня отпаивали чаем, а я смотрел на развалины зимнего и тоже ничего толком не понимал.
У меня было желание уехать куда-то и побыть одному, хотя бы несколько дней. Я чувствовал, что реформы, которые я проводил начинали тормозиться. Просто никто не понимал, зачем они нужны. А у моих сторонников сил было немного. У кого я нашел поддержку? У части интеллигенции, которая увидела в прогрессе уникальную возможность серьезного социального лифта. У рабочих, которым удалось улучшить условия работы. При этом у большинства промышленников и банкиров моё правление вызывало серьезное сопротивление. Армия была за меня. Флот? В принципе, тоже, хотя его вынужденное сокращение и мое увлечение москитными силами многих мореманов раздражало. В общем, флот фифти/фифти. Часть еврейской общины и староверов — это мой плюс. А вот католики, особенно польские, серьезный минус. Враги. Церковь? Очень неоднозначно. Дворянство? Частично друзья, больше враги. Аристократия — против меня, пусть не полностью, но, тем не менее… Купечество? Очень много недовольных монополией государства на торговлю зерном, золотодобычу. Крестьянство? Самая большая моя боль… Почему-то их мои реформы вообще не затронули. Этот, самый большой слой населения не хотел перемен! Максимум — получить больше земли! Новые инструменты? Сохой справляемся. Зачем нам дорогой плуг? Агрономы? Деды так делали, нечему нас учить! И вот эту инерцию пока что не удалось разорвать. Переселение шло медленно. Очень медленно. Во-первых, не хотелось человеческих жертв из-за непродуманности программы, воровства и чиновничьего произвола. Люди, отправляющиеся за тридевять земель очень уязвимы. И мы брали излишки человеческие только из регионов, в которых гулял царь-Голод.
Ранним утром я приехал в зимний Санкт-Петербург. Город встретил меня метелью. Небо было свинцовым, тяжелым, громоздкие тучи величественно ходили почти над головами. На площади перед собором собралась толпа обывателей и почти весь петербургский бомонд. Конечно, многие переехали в Москву, но значительная часть знати не собиралась покидать облюбованные места. Инерция мышления? Не знаю. Впрочем, сейчас меня интересовало совершенно другое: я хотел сразу после ехать в Менделеевский комитет, чтобы как-то подтолкнуть развитие радиотехники. Что-там у Попова шло не всё так гладко, как хотелось. Искровый передатчик уже был, работал, приоритет был запатентован и объявлен всему миру. Но дальность и устойчивость связи пока что оставляла желать лучшего. Как сегодня все-таки душно! Наверное, перепад атмосферного давления, будет метель… Службу ведет митрополит Новгородский, Санкт-Петербургский и Финляндский Исидор, старичок, которому почти девяносто лет исполнилось, здоровьем он слаб, но эту службу посчитал невозможным отказаться вести. При всем при том, ясного ума человек, один из немногих, кто отнесся к реформам в церковной области с пониманием. Молитвы возносятся к небесам, которые смотрят на неразумных людишек грозным оком. Неужели все эти действа столь неугодны Господу?
* * *
Кронштадт
13 февраля 1888 года
Около Александровского собора толпился народ. Поутру произошло необычное явление: настоятель собора, отец Иоанн, называемый в народе Иоанн Кронштадский, босой, в одной только рясе стоял на коленях на площади и молился. Лицо его было возбуждено, из глаз текли слезы. Он смотрел в небо и истово произносил слова молитв, одно за другим, крестясь и отбивая земные поклоны. Это продолжалось уже около часу. За это время у места моления собралась довольно приличная толпа: не только обыватели, но и моряки, да и морские офицеры были в немаленькой уже толпе, наблюдающей за сим необычным человеком, которого при жизни многие считали за святого. Внезапно священник вскочил, поднял руки к небесам, в его глазах появилась решимость, и он громко закричал:
