— Знаешь, друг мой, есть такая поговорка. «Кто счастлив сражениях — несчастлив в любви!»
— Много бы я отдал, чтобы быть таким «несчастным», — горестно вздохнул Шахин, после чего с надеждой посмотрел на меня. — Ваше величество, научите?
— Не прибедняйся, царевич, опыта у тебя на десятерых хватит. И если уж ты до сих пор жив, значит и счастья для тебя немало отмерено на небесах. Что же касается, предстоящих сражений, то я думаю так. Твои враги — местные беи и турки. И для того, чтобы совладать и с теми и другими тебе понадобятся стойкая пехота и пушки.
— Где же их взять? Даже те немногие, что были в Крыму, теперь хотят уйти прочь с моих земель.
— Ничего страшного. Пока ты будешь верен нашему союзу, мои полки по первому твоему зову будут приходить из Керчи и Азова на подмогу.
— Вы оставите Керчь за собой?
— Да. И Тамань. А еще степь от Дона на запад до реки Молочной и дальше до Днепра.
— Но это наша земля!
— Взамен, я отдам тебе Кафу и все турецкие города в Крыму кроме Керчи, Балаклавы и всей долины до речки Бельбек.
— Османы не потерпят этого!
— Вам в любом случае придется воевать. Но если берег будет подвластен тебе, у них не получится высадить большой десант, а с малым ты и сам справишься.
— Без пехоты и пушек?
— Позови на службу запорожцев. Я тоже пришлю помощь. Вместе одолеем.
— Моим беям нужна добыча, — закинул удочку будущий хан. — Нужно будет ходить в походы.
— А кто тебе не дает? Вон ляхи зажиточно живут, черкесы, тоже говорят, не бедствуют. Да, хоть бы и турок режь. Ходи куда хочешь, только не в мои земли. Иначе пожалеешь!
— В степи много джигитов, за всеми не уследишь!
— А ты постарайся! — жестко посмотрел я на Шахина.
— Я понял тебя, великий царь.
В итоге возникла некоторая непонятность. Отправлять Шахина с тремя тысячами его всадников вслед за калмыками и ертаулом Михальского — рискованно. Как бы ойраты сгоряча татар не покрошили. А самому с ними идти тем более не понятно. Для пехоты это долгий и ненужный марш, да и я сам не до конца залечил рану. На коня пока садиться не стоит. Да и просто оставлять буйного чингизида без присмотра представилось мне неразумным.
Решение нашлось само, когда утром в мои покои ворвался Бурцов, и тут же застыл на пороге, увидев нас с Юлькой.
— Не вели казнить, надежа-государь, — пробормотал он, стараясь не смотреть в сторону натянувшей на себя простыню девушки.
— Чего еще? — рявкнул я. — Не видишь, я тут важными государственными делами занят!
— Вижу, батюшка, — с готовностью кивнул спальник. — Только к гавани нашей флот подходит.
Какой еще флот? — удивился я.
— Большой, ладей в двести!
— Ни хрена себе, — подскочил я с кровати. — Неси умыться и одежду!
— Слушаюсь, — кивнул он, после чего перевел все-таки глаза на Юлдуз, и нерешительно добавил, — сейчас нести, или через пять минут?
— Сколько?!! — возмутился я. — Казню, за поношение государевой чести, сволочь!
Потом выяснилось, что ничего страшного не произошло. Как оказалось, это был караван купцов, вернувшийся из Азова после очередного рейса. Вот на эти самые корабли мы и загнали татар вместе с лошадьми, после чего вместе с конвоем из галер и «Святой Елены» взяли курс на запад.
Спустя два дня мы с рассветом вышли к цели нашего плавания. Утренний бриз ласково наполнял паруса кораблей эскадры, а мы, стоя на полуюте могли лицезреть и море, и скалы южного берега во всей из фиолентской красе. Справа — узкое горло балаклавской бухты и полуразваленная генуэзская крепость Чембало на горе, слева, пока теряясь в дали, ахтиарскская бухта, называемая по мелкой рыбацкой деревеньке, расположившейся в глубине ее. И только я один во всем свете знал, что со временем здесь возникнет город, порт и крепость — Севастополь.
Удостаивать своим посещением Балаклаву я не стал, просто отрядил туда пару галер под началом Селиверстова, здраво рассудив, что и этого за глаза, поскольку никакого сопротивления ожидать не стоило.
Основные же силы флота с десантом прямиком направились к Южной бухте, которую, конечно же, так еще никто не называл. Не спеша, промерив глубины, выбрали удобный участок берега для высадки, и пошло поехало.
А пока армия и «союзные» татары Шахин-Гирея выгружалась, я, уже привычно оставив Панина и фон Гершова заниматься рутиной, сам вместе с Митькой, Петькой и капитан-командором решил на ялике пройтись до Херсонеса, а заодно еще раз в подробностях осмотреть окрестности.
— Ваше величество, — с неожиданной торжественностью обратился ко мне Петерсон, — могу вам смело объявить, подобной еще гавани не видал, и в Европе действительно таковой хорошей нет. А вы знаете, я, за свою жизнь успел немало повидать таковых. Вход в сию гавань самый лучший, какой только можно вообразить. Можно подумать, что природа сама позаботилась разделить бухту на разные гавани, военную и купеческую; довольная в каждом лимане глубина, положение ж берегового места хорошее и надежно к здоровью, словом сказать, лучше нельзя найти к содержанию флота место! Тут и сто галеонов можно укрыть от любой непогоды и самого жестокого шторма!
— Верно мыслишь, Ян. Знаешь, вот гляжу вокруг и понимаю, нельзя такую силищу никому отдавать! Все одно России без морского флота не бывать! А коли так, то и база для него требуется. Выходит, нам нужно закрепиться разом в трех местах. На Азовском море — в Таганроге и Азове. Раз. Боспорский пролив — Керчь и Тамань. Два. И здесь. В Балаклаве и Севастополе. Три.
— Простите, государь, как вы сказали, севасто..?
— Севастополь.
— Это какое-то греческое название? — проявил эрудицию Петер.
— Точно, — взлохматил я его вихры. — Сможешь перевести?
— Севасто полис, — задумался мальчишка, — известный город?
— Город Славы! — выпалил Митька.
— Вот так мы и назовем город в этой прекрасной бухте!
Дождавшись окончания высадки, мы присоединились к своим войскам, и я впервые за последнее время решился-таки сесть в седло. Уж больно неудобно было передвигаться по местным косогорам на носилках. Путь до Бахчисарая мы прошли почти прогулочным маршем. Шахин-Гирей которому явно было невтерпеж упылил со своими джигитами далеко вперед и ближе к четырем часам дня от него прилетел вестник, сообщивший, что город подчинился воле нового хозяина.
Впрочем, этому изрядно поспособствовали и калмыки, и головорезы Михальского, успевшие дотла выжечь Карасу-Базар, Эски-Кырым и Ак-Мечеть (будущий Симферополь) — резиденцию калги Девлет-Гирея, ныне все еще воюющего под Хотином с поляками.
Ужас, охвативший татар, при вестях о страшных монголах, вторгшихся в их степи, намного перекрыл даже мою мрачноватую славу русского шайтана. Калмыков тут же записали в иблисов, злых порождений бездны. Ну, это и не плохо. У страха глаза велики.
Большая часть моего пешего войска осталась за чертой города, заняв южные ворота, конница расположилась у северных границ ханской столицы, закрепившись на воротах и там, а я сам во главе полка мекленбуржцев и в сопровождении воссоединившегося со мной Михальского с его хоругвью, поехал прямиком во дворец.
Мерно покачиваясь в седлах, мы ехали, стремя в стремя с бывшим лисовчиком и беседовали.
— Рад тебя видеть, господин генерал. Ну, рассказывай, как было дело?
— Согласно вашему повелению, государь, — начал доклад польщенный обращением Корнилий, — прошлись огнем и мечом по всему Крыму. Пленников освободили больше двух тысяч. Добычу опять же взяли богатую.
— Сильно пограбили местных?
— Да не так чтобы. Тех, кто не особо не сопротивлялся, старались щадить. Иные же пострадали больше.
— Христиане тоже?
— Зато они почти все живы остались, — дипломатично отозвался начальник моей охраны.
— Добрый ты человек, Корнилий свет (отчество?). Какие потери?
— Так боев и не было почти, — пожал плечами бывший лисовчик, после чего добавил с явным уважением к союзникам, — калмыки и впрямь славные воины! Где бы ни появились, татары так пугались, что о сопротивлении и не думали. Ей богу, хорошо, что они на нашей стороне!
