Стараниями Фреда я оказался в вагоне СВ. Хотя поезд дневной, проходя с хвоста поезда по платформе, я не заметил сидячих вагонов. Может быть и есть, ближе к локомотиву. А может, для удобства погранслужбы, только купе и СВ. Чтоб, если что, было легче всех винтить по одному.
Моим соседом по купе оказался дядя из Петрозаводска. Представился Александром Васильевичем. Какой-то чиновник по лесоповалу. Едет в Хельсинки подписывать годовые акты и прочие сверки. Сразу же начал знакомиться, и проявлять ко мне интерес. Не в смысле гомосятины. Он подозревал, что я из органов, еду в поезде, чтоб следить и докладывать. Наверное поэтому, он попросил у проводника чаю, и принялся рассказывать мне, чем занимается, и куда едет. В мою версию, что еду к родственникам, по приглашению, явно не поверил.
Советский Союз поставляет в лесную Финляндию строевой лес. В огромных объемах. Александр Васильевич рассказал, что странно это. У финнов заскладированы наши поставки еще с семидесятого года. Не продают, и не вывозят. Говорят, что сушат. И будут сушить еще лет десять. А на экспорт они оправляют свой лес.
Я вполуха слушал его, и вспоминал, что именно в нулевые финны начнут этот лес продавать по конской цене. В том числе и в Россию. Это не считая знаменитых домов «Хонка», которыми застроят элитные места Подмосковья, и Ленобласти. «Хонка» будет строить дома именно из этого леса.
Попутчик ехал не первый раз, и просветил, что пограничники сядут в Выборге, а сойдут в Бусловской. В Вайниккала сядут финны. Они не особо строгие. Если все нормально оформлено, то штампуют без проблем. Могут спросить что-нибудь. Но скорее из любопытства, а не чтобы докопаться.
Разговор иссяк к тому моменту, как мы допили чай. И я, испросив разрешения, завалился спать. Сказал, что покемарю чуток. Разулся, и улегся, подложив под голову рюкзачок. Я и вправду немного замотался.
В середине января я приехал к маме. Разговор вышел непростым. Но и не особо сложным. Я рассказал ей, что появилась возможность съездить в Финку. Похожий разговор у меня с ней был в другой жизни. Тогда в Москве проходил фестиваль Next Top. Мы с Сурковым затусовались с голландцами, и собрались с ними валить из Союза. Я тогда маме сказал, что вот, приглашают в Амстердам. А она проницательно сказала, что ты ведь не вернешься, Коль. Я засуетился, начал говорить, что даже не собираюсь. Но она тогда меня потрясла. Делай как считаешь нужным, сынок. Тебе жить. А за меня не переживай. Уйду с этой собачьей работы, хоть цветочки повыращиваю. А то света белого не вижу. У меня тогда, кстати, не срослось. И впервые я выехал на Кипр в девяносто втором.
В это раз разговор был похожим. Только мама еще и сказала, что глупо не использовать шанс, пока молодой. Я обнял ее, не зная, что сказать. Ведь через несколько месяцев в стране все начнет меняться. И все это не обязательно. Но действительно, сейчас у меня шанс. А дальше мама начала меня троллить в своем фирменном стиле. Что внуки от негритянки — это то, что повергнет кубанское село в прах. И наша бабушка станет по статусу близка к небожителям. И что лавочка у забора нашего дома станет центром вечерней бабко-тусовки на долгие месяцы. Так что, Колька, очень-очень черную. Понял? И не волнуйся из-за меня. Я давно хочу Гришку Красильникова (начальник местного ГБ в нашем городе) послать на три буквы. И если ты мне дашь такой шанс, сынок, то все нормально. Она вроде бы как смеялась. Но глаза были грустные. За всеми этими мыслями я сам не заметил как уснул.
Разбудила меня вагонная трансляция. Что, просим товарищей пассажиров приготовиться к паспортному контролю. Не покидать купе, и ожидать. Но я успел сходить умыться.
Насколько я понял, два пограничника встали с обоих концов вагона. Кажется, в коридоре еще был таможенник. А еще четверо прапорщиков пошли по купе. Мой сосед, до вопросов, выставил на стол три бутылки водки. Я положил на стол свой паспорт.
Прапору-пограничнику я не понравился. Фирменно переведя взгляд с фоты в паспорте на меня, он окинул взглядом меня в целокупности. Зимние кроссовки, джинсы, свитер. На плечиках висит аляска. Рядом распахнутый рюкзачок. В нем виднеется чистая футболка, трусы, и пакетик с зубной щеткой. И все.
— Запрещенные предметы, валюту вывозите? — кроме родного запаха гуталина с тройным одеколоном, он внес, этим вопросом, привычную советскую шизофрению. Я, видимо, под его суровым глазом, должен заплакать и предъявить пачки долларов и наркотики. И, чтоб не зря это все, пять бутылок водки. Чтобы пограничники потом порадовали себя конфискатом, после поимки врага.
— Ничего запрещенного. Есть разрешенная к вывозу валюта.
— Предъявите.
Достал бумажник, и вытащил из него сорок пять долларов, и пятнадцать рублей трешками. Я купил максимально возможное количество валюты. Исходя из полутора долларов в день, разрешенных туристам вроде меня. И вообще, официально, дороже всего стоила выездная виза. Двести рублей. И трешник паспорт. И, я не понял почему, но мне почему-то не продали финских марок. Сказали, что и доллары нормально. А теперь во взгляде молодого прапора читается подозрение, что это неспроста, и я, скорее всего, на сорок долларов немедленно улечу в Парагвай.
Тем не менее, он положил паспорт на стол, шлепнул колотушкой, пожелал счастливого пути, и вышел. Немного погодя стало слышно, как они вышли из вагона на улицу. Поезд тронулся и пересек границу. Выпустили.
Поезд немного проехал и снова остановился. Потом снова поехал.
— Он не мог понять, почем ты водку не везешь, — открыл рот сосед.
— А что, все везут?
— У меня командировочные — восемь марок в день. Не разгуляешься. А бутылку водки финны за сотню берут. А то и дороже. Две бутылки — джинсы.
— Да, тут я что-то не сообразил.
Тут в коридоре послышался шум, и снова открылась дверь купе.
— Страствууйте, пассспоррртаа пожалуссста, — в купе зашел типичный финн. Здоровенный, полноватый, лет сорока, в не очень свежей форме.
Я паспорт так и не убирал, он так и лежал на столе, рядом с бутылками. И снова мой спутник не вызвал у пограничника интереса, а я, непонятно с чего, его явно заинтересовал.
— С каакойй цееелью прииибыаетте в Суоми?
— Давайте по-английски? — предложил я.
— О! Конечно, мистер Андрееф.
— Я еду к двоюродной бабушке в гости.
— Где будете проживать?
— Мунккиниеми, Мунккиниеменранта 14. Частный дом. Вот, можете взглянуть, — я протянул приглашение от Хиины Мустапяэ.
Он бегло просмотрел оба текста, и на русском, и на финском, вернул мне, и тоже хлопнул колотушкой печать в паспорте.
— Велкам! — потом попрощался и ушел в соседнее купе.
— Ты странно выглядишь, Коля. Не суетишься. Водку и часы не везешь, вот им и интересно. А еще и английский, — засмеялся сосед. — Выпьем?
— Вы же вроде продать собрались.
— Не поверишь, который раз, как пограничников проезжаю, не выдерживаю. Хотя дома и не пью вовсе.
— Да ладно, Александр Васильевич! Пора уже себя победить. Давайте воздержимся.
— Ты как хочешь, а я выпью. Может все же капельку? За компанию?
Мы выпили по сто грамм, и я пошел курить в тамбур.
С этой Викой, два месяца прошли в каком-то мареве. И я совершенно не думал ни о чем важном.
Хотя было очевидно, что ситуация в Союзе хуже некуда. И дело не только во всеобщем дефиците. Дело в том, что государство очевидно дезориентировано. И просто не понимает, для чего оно, и зачем.
Сороковая армия в Афганистане, такое ощущение, что защищает себя, и больше никаких задач не имеет. На международной арене очевидная обструкция и падение авторитета. А внутренняя политика скрипит, и не работает. Да еще и падение цен на нефть. И, не приходящий в сознание руководитель государства.
Не удивительно, что я, не особо утруждаясь, получил разрешение на выезд. Государство настолько не согласованно в своих действиях, что просто не в состоянии оперативно реагировать. Вот и со мной — менты в паспортной службе, решили что я от ГБ. ГБ решила, что от ментов или еще кого. И, не глядя, подмахнули что нужно, и отпустили.
