Я умолк и поначалу на ипподроме царила тишина. Люди удивленно пересматривались между собой. Кажется, император давно не произносил такие речи перед народом. Я надеялся, что мой голос не звучал слишком тонко и сейчас все они не расхохочутся мне в лицо. Но нет, сначала раздался один крик, потом другой:
— Да здравствует император Ромул! Да славится его имя!
А потом эти крики подхватила ликующая толпа и весь циркус взорвался радостными приветствиями и овациями в мою честь.
Я вернулся на свое место и дядя сказал:
— Отличная речь, малыш, где ты так научился говорить? Ты же раньше и два слова не мог связать?
Я посмотрел на кресло позади меня и заметил, что оно до сих пор пустует. Мать улыбалась всему народу и принимала поздравления с началом праздника, а мне сказала вполголоса:
— Я не могу допустить, чтобы эта паршивая овца сидела рядом с тобой, слышишь?
— Вы что, мама, не слышали, что я сказал? — спросил я. — Я хочу, чтобы Валерия сидела здесь и все.
На ипподроме снова загремели барабаны и заревели трубы. Колесницы выехали из помещений возле южных ворот и поехали по «ипподрому», давая почетный круг перед началом гонок.
Обогнув поле, они подъехали к императорской ложе и выстроились передо мной. Я встал и поднял руку, приветствуя их.
— Чего вы ждете? — продолжал спрашивать я, едва шевеля губами. — Немедленно приведите Валерию.
— Послушай, Ромул, милый, давай договоримся, — сказала мать, тоже стараясь делать вид, что все прекрасно. — Ты приведешь ее к себе во дворец и она будет спать в твоей постели без всяких хлопот и забот. Мы тебе слово ни скажем, хорошо? Но сейчас, во время праздников, мы не будем давать людям повод для пересудов и слухов, хорошо, мой милый император?
Я обернулся и спросил:
— Где Валерия и почему это сиденье до сих пор пустое?
Мать замолчала и отвернулась, упрямо поджав губы. Дядя смотрел на меня, едва заметно усмехаясь. Ульпий посмотрел на самого младшего братишку, корчащего рожи и блеющего, изображающего овцу и дал ему подзатыльник. Семейка в полном сборе, какие все очаровашки.
Марикк привел девушку и она уселась на сиденье. В тот же миг моя мать встала и любезно улыбаясь, пошла из ложи. За ней потянулись мои братья и сестры, остался только дядя. Бедная Новия тоже вынуждена была уйти вслед за матерью, бросив полный ненависти взгляд на Валерию.
Глашатаи на «спине» снова начали кричать, объявляя первые команды, отправленные на гонки:
— В первый заезд отправляются команды левков и русиев! Командам приготовиться и вывести колесницы к начальной черте! Также по спискам выезжают индивидуальные наездники, — и он начал объявлять список одиночек, участвующих в гонках от своего имени, а не от партии.
Валерия улыбнулась мне, а я посмотрел на опустевшие после ухода матери и родственников сиденья и попытался усмехнулся в ответ.
Но долго грустить мне не дали. К ложе прошла целая делегация людей, одетых в зеленые плащи поверх туник, человек десять, не менее. Явились прасины, во главе со своим лидером Луцием Атронием Дувианом, тем самым претендентом на пост безвременно покинувшего нас Кана Севера.
Следя, как они поднимаются вверх по трибунам ко мне, я поглядел на их места. Их сторонников и фанатов сегодня собралось огромное количество, наверное, не меньше тысячи, если не больше. А сейчас ко мне явились всего с десяток человек. Это что же получается, столько сторонников Дувиан нашел для себя в своей партии? Что-то не очень густо. Того ли я союзника выбрал, чтобы посадить в кресло факционария партии?
Прасины подошли к входу в мою ложу и Лакома пропустил их. Тем временем на места для старта медленно выехали колесницы. Кузова колесниц были окрашены в красные и белые цвета, также были одеты и возницы, чтобы показать принадлежность к партиям. Плащи развевались от ветра.
Кстати, сегодня, как будто назло отличной погоде, державшейся все последние дни, небо было пасмурным, свинцово-синим, по нему гуляли темные тучи и временами дул сильный ветер.
Прасины подошли ко мне и Дувиан встал впереди всех. В тот памятный день, когда меня захватили в заложники на вилле Севера, никого из них не было среди участников заговора. Донатина это проверил. Тогдашний факционарий не слишком жаловал нынешнего претендента и держал в стороне от своих планов. Что, в итоге, оказалось тому на руку.
— Император, вы произнесли отличную речь, — сказал Дувиан и слегка поклонился. Голос у него был густой, насыщенный, как у оперных певцов, кажется, он мог бы сделать неплохую карьеры певца. — И все сказано верно. Надеюсь, эти Эквирии умилостивят богов, неважно, каких, христианского или римских и принесут на нашу землю покой и процветание. Хотя, конечно, их всегда проводили в честь Марса.
— Прошу вас, присаживайтесь, сенатор, — пригласил я его, а также его спутников. — Давайте посмотрим отсюда заезд ваших колесниц.
Кресло было расположено стратегически, с тем расчетом, чтобы Дувиан, усевшись, оказался рядом со мной, а его спутники чуть дальше. Мы могли переговариваться без особых проблем, а лазутчик, желающий подслушать нас, должен был обладать особо чутким слухом.
— Как здоровье вашей прелестной матушки? — поинтересовался Дувиан, оглядевшись. — Она вроде бы была на месте, а сейчас ушла. Надеюсь, с ней все в порядке?
— С ней все отлично, а вот вы сделали, то, что требовалось? — спросил я, по-привычному приступая к делу без церемоний. — Помните все инструкции, что вам дали?
Дувиан удивленно моргнул. У него было, как я уже говорил, красное обветренное лицо простолюдина, крестьянина, больше привыкшего пахать землю, чем сидеть в императорской ложе. И он тоже не привык сразу переходить от слов к делу, как и все люди того, стародавнего времени, ему нужно было сначала обсудить погоду и виды на урожай, перед тем, как перейти к важным вопросам.
— Мы выполним все, что вы говорили, — сказал он, наконец, справившись с удивлением. Все-таки, несмотря на простоватую внешность и морщины, избороздившие его лицо, он на самом деле был закаленным политическим бойцом, это сразу чувствовалось по цепкому внимательному взгляду, которым он окидывал собеседника. — Но это очень рискованно. Как быть, если мы проиграем? В этом случае все мои надежды занять место факционария окажутся пустыми мечтами, понимаете?
Разумеется, я отлично понимал, что он говорил. Речь шла о той махинации, что я ему предложил. Помимо того, что команды колесниц выставлялись от каждой партии, внутри самих таких команд тоже происходила непримиримая жестокая грызня и соперничество. Количество выставленных колесниц от такой крупной партии, как прасины или венеты, могло достичь двадцати, тридцати, а то и полусотни колесниц, все зависело от суммы финансирования и подготовки.
Среди такого количества команд тоже возникала вражда за первое место. Если учесть, что в каждой партии было несколько группировок, борющихся за власть и влияние, каждая из которых и являлась поставщиков колесниц, то понятно, что те группы, чьи колесницы оказались победительницами, получали громадные очки и бонусы к влиянию и становились первыми претендентами на власть внутри самой партии.
На сегодняшние игры прасины выставили двадцать пять колесниц. Если бы не смерть Кана Севера, они бы выставили еще больше, около сорока или пятидесяти. Венеты, кстати, выставили тридцать три колесницы.
Из этих двадцати пяти штук группировка Дувиана предоставила только семь экипажей, остальные были от Адриана, главного соперника Дувиана на партийных выборах. Я же говорю, совсем не густо, что за претендента мне притащил Донатина? Мой претендент обладал раздутым самомнением, раз хотел выиграть в такой ожесточенной борьбе с такими минимальными ресурсами.
Однако он для меня был удобен. Если учитывать то, что Адриан был для меня непримиримым врагом, желающим прирезать еще там, на вилле Севера, то мне выбирать не приходилось. Я был рад любому союзнику внутри партии прасинов, способному посеять смуту и смятение в их рядах. И как раз сегодня я и намеревался это сделать. Партия прасинов, по идее, должна проиграть нынешние Эквирии, чтобы подрастерять часть своего политического веса и впредь двадцать раз подумать, прежде чем захватывать своего императора в заложники.
