я.
— Ты что — решил, что мы единственные? — засмеялась Гана. — Да таких развивающихся соборных душ миллионы и миллиарды, вот только до конца дойдут единицы. И совершенно не факт, что среди этих дошедших будет человечество.
— А что будет с людьми, когда душа человечества осознает себя?
— Не знаю, Кеннер, но думаю, что ничего хорошего. Это же совершенно чуждый разум, для которого мы ничего не значим. У него будут свои цели и устремления, для нас непостижимые, и в которых для нас места не будет. Люди для него — это просто отходы. Остатки от предыдущего этапа развития.
— Кени, давай отойдём в сторонку, хочу тебе кое-что показать, — шепнула мне Ленка.
Я с любопытством посмотрел на её мордашку, которая прямо светилась хитростью.
— Ну давай отойдём, — согласился я.
— Вот здесь встань, — скомандовала Ленка, когда мы отошли на несколько шагов от костра, точнее, от шарика пламени, который заменял нам костёр.
— Встал, и что дальше? — спросил я.
И в ту же секунду получил ответ. Под колени мне сильно ударило что-то вроде упругой дубинки, и я, не удержавшись на ногах, с размаху уселся на мешок с пресловутым горским сыром.
— Уй! — сморщившись от боли, не сдержался я. — Лен, ты что делаешь?! Этот сыр, он же как камень!
— Ой, извини, — покаянно сказала Ленка, хотя глаза её смеялись. — Давай я тебе попу поглажу, и всё сразу же пройдёт.
Я не выдержал и, несмотря на боль в пятой точке, засмеялся сам:
— Хорошо, хоть не сказала «поцелую». Так что там интересного с этим конструктом? Или ты просто хотела меня на этот мешок усадить?
— Это был не конструкт. Ты что, ничего не заметил?
— Мне как-то не до того было, знаешь ли.
— Сейчас я ещё раз покажу, смотри, — пообещала Ленка. — Не бойся, я совсем легонько.
Я ощутил почти неуловимое колебание Силы, и в плечо мне несильно ударило что-то вроде мягкого кулака.
Удивительно. Обычно волевое построение начинает получаться после многократного повторения соответствующего конструкта. Построил конструкт, скажем, десять тысяч раз, и научился делать то же самое усилием воли. У нас с Ленкой это почему-то получается гораздо быстрее, но всё же и мы основываемся на изученных конструктах. А вот для этого воздушного удара мы никакого конструкта не знаем, даже похожего не знаем. Так работают с Силой Высшие — они просто строят волей необходимое воздействие, и вообще не задумываются, что там за конструкт. Но мы-то точно не Высшие!
— А ну-ка повтори, — потребовал я.
Кулак ударил меня снова.
— Действительно интересно, — заметил я. — И как ты этому научилась?
— Случайно, — ответила Ленка. — Нашла яму, которая хорошо подходит для уборной, и кинула туда камень, чтобы понять, глубокая она или, может, вообще без дна. Она оказалась неглубокой, а от камня поднялась целая туча пыли. Я начала чихать, и как-то само собой получилось, что я всю пыль таким вот образом сдула. Я даже не поняла — это воздушный удар или чисто силовой.
— Сейчас посмотрим, — сказал я, и под коленки ей ударила мягкая дубинка.
— Ай! — только и успела вскрикнуть Ленка, когда я подхватил её на руки.
— По-моему, силовой, — сделал вывод я, продолжая держать её на руках.
— Поставь меня на землю, — потребовала она. — Так ты это уже сам умел, что ли?
— Нет, не умел, — ответил я, аккуратно ставя её на ноги. — Ты показала, я и научился.
— Вот так вот прямо сразу и научился? — не поверила Ленка.
— Ну да, — кивнул я.
— А знаешь, я тебе верю, — задумчиво сказала она. — Я как-то раньше не обращала внимания, а в последнее время стала замечать, что как только ты какой-то приём осваиваешь, так и у меня он сразу же начинает получаться.
— Да я это ещё в детстве заметил, — пожал я плечами. — Я думаю, рисование я от тебя перенял. Да и музыку тоже.
В прошлой жизни мои способности к рисованию ограничивались стилем «ручки, ножки, огуречик [35]», а что касается музыки, то по ушам мне прошёлся если и не медведь, то увесистый такой медвежонок. В этом же мире у меня с раннего детства обнаружились очень неплохие способности что к рисованию, что к музыке, и не только способности, но и довольно сильная тяга к творчеству. Правда, эти способности до таланта всё-таки недотягивали, но тем не менее, контраст с предыдущей жизнью был разительным, и я почти сразу задумался, каким образом я всё это вдруг приобрёл.
— А может, это я у тебя переняла, — возразила Ленка.
— Нет, Лен, — отрицательно покачал головой я. — Я не художник, а просто рисовальщик. Рисую я неплохо, но вложить душу, чтобы картина стала живой, мне не дано. С тобой я даже близко сравниться не могу — вот у тебя настоящий талант.
— Глупости болтаешь, Кени, — смущённо сказала Ленка, ткнув меня кулачком в бок. — И что из этого следует?
— Как минимум, из этого следует то, что мы можем учить каждый своё, то есть вдвое меньше.
— Как-то это нечестно получается, — с сомнением сказала Ленка.
— Если тебе случится жить рядом со слепыми, должна ли ты выколоть себе глаза? — задал я риторический вопрос.
— Ну, если посмотреть на это с такой стороны…
— Мы такие, какие есть, Лен. — добавил я. — Мы не сами себя такими сделали, и изменить это мы никак не можем.
— Ну и ладно, — махнула рукой Ленка. Она не любила долго изводить себя моральными проблемами. — В общем, я хочу на нашем Генрихе это попробовать. Просто мечтаю посмотреть, как он на задницу сядет.
— Я бы не советовал, Лен, — заметил я. — Плохая идея, поверь.
— Это ещё почему? — удивилась Ленка.
— Если ты демонстрируешь преподавателю, что ты лучше него знаешь предмет, то он немедленно начнёт тебе доказывать, что на самом деле ты ничего не знаешь. Это безусловный рефлекс, и он работает всегда. А зная нашего Генриха, это доказательство будет очень болезненным и очень унизительным. В общем, не советую, правда. Продемонстрируй этот приём на ком-нибудь из студентов, да хоть на мне, и Генрих за тебя порадуется. А на нём не надо.
— Вот почему ты, Кени, всегда прав? — грустно спросила Ленка. — Временами это ужасно раздражает.
— Я не всегда прав, — отказался я.
— Всегда, всегда, — вздохнула Ленка. — Ладно, наши там уже укладываются, пойдём-ка и мы спать.
Утром — точнее, тем, что у нас здесь считалось утром, — я всё-таки не выдержал и за завтраком снова заговорил с Драганой:
— Знаешь, Гана, я много думал о нашем вчерашнем разговоре, и он по-прежнему
