–Во-первых, это не моя гвардия. А во-вторых, ты не увиливай, говори давай.
— Я, подумал? — недоумённо спрашиваю я — Это когда тебя увидел, что ли?
— Блин, Бро! — злится она.
— Ладно-ладно, скажу так и быть. Я подумал, классная тёлочка прям вот вооб…
— Что?! — такое ощущение, что она сейчас взорвётся от гнева. — Тёлочка?! Нет, ты охре…
— Молодые люди, вы стоите или нет? — раздаётся недовольный голос. — Проходите тогда, вон у кассы нет никого.
Мы смотрим на кассу и прыскаем со смеху. Действительно, там уж давно нет никого, а мы тут болтаем, шуры-муры и кто что подумал.
— Извините, — говорю я. — Да мы стоим, конечно... Так что, пряники берём, Чио-Чио-Сан?
Мы выходим из магазина с кучей покупок. Вечереет и сумерки становятся густыми и влажными. Блин, и я чувствую себя мальчишкой…
Мы снова идём по тропе через «скверик» и практически уже выходим из него.
— Айгуль.
— Чего? — она останавливается и, повернувшись, смотрит на меня.
— Нет, ничего, — усмехаюсь я.
И она усмехается, только, в отличие от меня, грустно. Вроде как понимает, да чего там, мы оба понимаем, что это всё вот это, включая нас, лишь фантазия и ровным счётом ничего из этого не выйдет. Не выйдет, но при других раскладах или при других обстоятельствах вполне бы могло. Если бы она, если бы я, если бы мы все… В этом сослагательном наклонении и кроется причина неясной печали и лёгкой весенней грусти…
Всё вы, губы, помнитя,Ой, всё вы, думы, знаетя,Ой, дочего ж вы моё сердцеЭтим огорчаете.
Но печалиться не нужно. Ведь во всём виновата весна и нервы. Чистая химия и ничего больше — аминокислоты, гормоны, дурацкие серотонины и окситоцины. Просто мы все сейчас немного на взводе. Вот откроемся завтра и всё наладится, станет, как и должно быть. Мандраж уляжется, и жизнь понесётся по накатанной колее, а все глупости останутся в сегодняшнем вечернем тумане.
Айгуль отворачивается и идёт дальше, но сделав несколько шагов внезапно останавливается, и я едва не налетаю на неё. Я выглядываю из-за её плеча и вижу, что дорогу ей преграждает человек.
Очарование вечера моментально тает. Исчезает, потому что человек, стоящий перед нами — это Киргиз. Никто ничего не говорит, но все мы понимаем, ничем хорошим этот вечер закончиться уже не может.
— Здорово, голубки, — наконец, нарушает тишину Киргиз. — Сладенького прикупили? Дело хорошее. Чего празднуете?
Я выхожу из-за спины Айгуль и, сойдя с дорожки, наступаю в грязь.
— Здорово, коли не шутишь, — отвечаю я. — Праздновать пока нечего, все победы ещё впереди.
— Да ну? Надеешься испытать вкус победы? «Вершина мира» или как там у вас называется?
— Да, именно так, — коротко киваю я. — «Вершина мира».
Он ухмыляется.
— Аскар! — вступает Айгуль. — Ты знаешь, что эти опять приходили? Они меня чуть не увезли! Ты же обещал!
— Да знаю-знаю. Весь город уже знает, как вы тут сражались. Ладно тебе, не кипишуй. Всё же хорошо закончилось. Благоприятно, да?
— Ну, как сказать, — отвечаю я. — Благоприятного здесь не так уж и много…
Киргиз качает головой и сплёвывает под ноги. В серой, начинающей сгущаться мгле, он кажется воином надвигающейся тьмы. Грубые ботинки, спортивные брюки, короткая болоньевая куртка, трикотажная шапочка и злое осунувшееся лицо.
— Вот что ты за человек, Бро? — говорит он, глядя в землю. — Поганый ты человек, ничего хорошего нет в тебе.
Адреналин уже бежит по жилам, потому что предчувствие у меня дурное. Чуйка у меня нечасто срабатывает, но когда сигналит, никогда не врёт.
— Я ведь тебя предупреждал насчёт сестрёнки? — спрашивает он вкрадчивым голосом. — Говорил, чтобы ты к ней не прикасался?
— Э! Ты чё гонишь! — злится Айгуль.
— Да ладно, что я не вижу что ли. На вас только глянуть достаточно. Сразу всё видно. Только у него дома баба есть и не одна. Он и со мной-то через бабу схлестнулся. Чё ты в нём нашла вообще? Дура! Он тебя шпилить будет, пока не надоест, а потом, скомкает и выбросит, как фантик от конфетки.
— О, как, — удивляюсь я. — А я думал, мы через пса схлестнулись. Ты ж у меня собаку украл. Что-то с памятью у тебя делается. Тут помню, тут не помню?
— Тебе-то чё? — мечет Айгуль молнии в брата. — Ты мне не отец, правда?
Лицо Киргиза искажает гримаса.
–Этот сучара меня ментам сдал, а ты с ним любовь крутишь. Чё, по-пацански не мог? Сдал меня, паскуда, ствол подкинул. Бабки взял, крыса. И чё, думал просто так соскочить? Где бабки мои? Прям в натуре думал, что я это так оставлю?
— Оставишь, тебе деваться некуда, — говорю я спокойно, а самого колотит, будто сижу на стуле электрическом. — Ты же сам начал по-скотски и теперь что-то от меня хочешь? С тобой только так и можно. Не повёл бы себя как чухан, и не было бы ничего. Сейчас бы в доле был с Цветом по всем проектам. И со мной тоже. Но нет, ты ж, бл*дь, решил беспредельничать.
— С тобой в доле?! — распаляется он, — Да ты же лох! Чмо по жизни!
— Ну, — усмехаюсь я, — по факту как раз получается, что лох это ты. В бегах, без бизнеса, без авторитета. Шавки какие-то конченные тебя ищут, сестру твою притесняют. И кто в этом виноват? Ты сам. А бабосы твои я забрал в качестве компенсации. Надо было жизнь забрать, но не стал. Так что всё, я вопрос закрыл. Хочешь замириться, можем и замириться. Мне от тебя ничего не надо.
Я замечаю, что его тоже трясёт и зуб на зуб не попадает от гнева и адреналина.
— А мне похеру его бабы! — обиженно восклицает Айгуль. — Я сама, слышишь, сама захотела и взяла, то что мне нужно было! Попользуюсь и сама выброшу, когда надоест.
— Замирить ты хочешь, чмо? — зло хрипит Киргиз, не слушая её. — Отсоси у меня, понял? Замирить! Всё, амба тебе, конец фильма. Лох. Замирить он хочет! Сейчас я тебе сначала грехи отпущу, а потом посмотрим, мира ты потребуешь или войны.
В его руке появляется пистолет.
— Э! Ты чего творишь! — восклицает Айгуль.
— Сейчас ответишь, сука, и за сестру мою и за крысиные дела, в натуре!
— Убери!
Но Киргиз уже не ничего не слышит, его захлёстывает волна ярости.
— Отойди, дура! — кричит он. — Отойди я сказал. Амбец тебе, Бро!
Он поднимает руку с пистолетом.
— Амбец тебе, Бро!
Я замечаю его бледность и дикий огонь в глазах. Он стоит в паре шагов. Дотянуться не получится, а ближе он не подпустит.
— Убери ствол, — кричит Айгуль, но Киргиз её не слышит.
У меня по спине стекает струйка ледяного пота. Все чувства обостряются. Совершенно ясно, что он не шутит. Он готов. Он принял решение и теперь ему всё равно, что будет, но он сделает то, что должен. То, без чего сам к себе потеряет уважение.
— Амбец! — опять повторяет он, и я замечаю, как по его виску стекает капля пота.
Его глаза застывают и становятся неживыми, как у чучела в краеведческом музее. А ещё я вижу, как рука, сжимающая рукоять, белеет от напряжения и как указательный палец вдавливается в спусковой крючок.
— Аскар! — кричит Айгуль. — Перестань! Нет! Не смей! Ты слышишь?!
Но он, наверное, и не слышит. Это мужские дела, и остановить криком их невозможно. Да, и поздно уже. Больше нет возможности что-то изменить. Слишком поздно. Палец сдвигает с места тугой крючок и он запускает череду механических взаимодействий внутри пистолета. Острый боёк ударяет в капсюль и тот, пыхнув, воспламеняет порох.
В нескольких граммах пороха скрывается неукротимая энергия. И сейчас, высвобождаясь, она с огромной силой выталкивает небольшой кусочек металла из короткого ствола.
— Нет! — всё ещё кричит Айгуль, думая, что может всё остановить, встав между мной и братом.
Но остановить пулю невозможно. Только если принять её на себя…
Позову я голубя,Ой, позову я сизого,Ой, пошлю дролечке письмо,И мы начнём всё сызнова.Да пошлю дролечке письмо,И мы начнём всё сызнова.
