Я не смогу просто взять и забыть, что у меня есть дети. Понятно, что для здешнего общества подобное в норме. Но я‑то из других краев и не собираюсь подстраиваться под ожидания окружающих. У меня противоположная цель: заставить мир прогнуться под меня.
– Хорошо, тогда поможешь мне, – после короткого молчания, кивнул я и принялся раздеваться.
Девушка тут же подхватилась и, едва не прижимаясь ко мне вплотную, стала торопливо стягивать с меня рубаху. Суетливость ее движений намекала, что передо мной девственница, как бы не специально на такой случай подготовленная, но за дело служанка взялась со всем возможным рвением.
Атмосфера, созданная интимным полумраком и приятным теплом, и близость молодой – при этом чистой, что удивительно! – девушки не могли не сказаться. Так что реакция моего тела не заставила ждать, проявившись быстро, как и положено молодому парню. Но если окружающие и могут вести себя, как животные, которыми правит инстинкт, я себе такого позволять не собирался, не в канаве же родился, чтобы на каждую щель в заборе бросаться, как сумасшедший.
Служанка расстегнула пряжку на моем поясе и, просунув руку под штаны, плавным движением ладоней спустила их до деревянного пола.
– Ваша милость, – улыбнулась она, заглядывая мне в глаза.
Вместе с тем ее рука нащупывала то, чего касаться не следовало. Я же, в конце концов, не железный.
– Меня интересует только мытье, – решительно взяв девушку за запястья, я прервал пусть и будоражащий, но неуместный контакт. – Так что лучше принимайся за работу.
Через несколько минут труда служанка уже не мыслила о приставаниях. Изначально она собиралась окатить меня нагретой водой из ведра, да обтереть сухой тряпкой. Но я заставил ее забыть о подобном, приказав делать нормально.
Мыла в Черной не имелось, поэтому кожу она мне растирала золой и песком. Не самые приятные ощущения, но в итоге я был настолько чист, что скрипел. Сама помощница упахалась и теперь уже не глядела на меня с вожделением, как перед мытьем. Да и взопрела она настолько, что ее тоже стоило бы тщательно отдраить – тонкая рубаха пропиталась потом насквозь, облепила тело и пахло от помощницы соответственно.
Так что, освежившись, я оделся в приготовленный Сымоном наряд из полотняной рубахи и штанов с местными лаптями и покинул помещение, не оглядываясь на уставшую девушку. Ей еще предстояло стирать мою одежду, о чем я перед выходом напомнил дополнительно – мало ли, решит, что и так сойдет.
Время близилось к вечеру. Народ закончил со сборами останков и уже готовился расходиться по домам. Я же направился к жилищу старосты, уверенный, что Сымон уже готов к моему возвращению. Нам предстояло многое сделать, осмотреть, посчитать и запланировать. Потому оставалось надеяться, староста не слишком налегал на ягодную брагу.
Однако проходя мимо соседнего дома от сымоновской хибары, я на мгновение замер, сбившись с шага. Изнутри доносились женские стоны, сопровождающиеся знакомым рычанием. Ченгер действительно смог уломать какую‑то жительницу Черной на секс. Поразительное обаяние!
Хмыкнув, я пошел дальше, даже не подумав вмешиваться. Демон был полезен, и сегодня, можно себе честно признаться, спас меня от смерти. В одиночку завалить такую толпу монстров я бы не смог. Так что пусть развлекается, тем более что, судя по стонам, дело шло по обоюдному согласию.
Староста встретил меня радушно, сразу же послав жену накрывать на стол. Супруга Сымона была женщиной в теле, но при этом все еще сохранила очарование молодости, я даже мысленно прикинул, что ей на самом деле куда меньше лет, чем кажется.
Да и сам Сымон – ему же около сорока, плюс‑минус пара лет. Просто быт в таких условиях не предусматривает крепкого здоровья. Вот и стареют люди раньше, чем положено.
На ужин была вязкая пшенная каша с копченой рыбой. Для утоления жажды предполагалось пить местную брагу или морс – кисловатый, с тем же ярким ягодным привкусом, что и в сивухе. За столом, естественно, разговора не шло, мы просто работали ложками до тех пор, пока все выставленное хозяйкой не исчезло в животах.
А когда супруга старосты освободила стол, мы с Сымоном вновь достали бумаги. Свои документы он тоже вел, но в них без хозяина разобраться на трезвую голову можно и не пытаться.
– Так, начнем с того, сколько у нас в Черной семей, – кивнул я, приготовившись писать. – Только не по родам считать станем, когда в одном доме дед, сын и внук, а только по мужу и жене.
– Зачем, ваша милость? – удивился он. – Вы ж налоги все равно со двора берете.
Была в этом правда. К тому же поселение на болоте весьма ограничено в пространстве и свободных жилищ просто нет. Но я планировал расширять обжитые земли, и если от соседей в этом вопросе помощи ждать не приходится, нужно справляться своими силами.
– Потом объясню, – махнул рукой я. – Для начала мы должны понять, сколько у нас конкретно людей в деревне.
Сымон, чуя подвох, вздохнул, но все же начал перебирать свои записи. Я же вносил на бумагу имена и старался не напутать, так как фамилий тут, само собой, ни у кого не было. Не в ходу они были среди простолюдинов, хотя во многом облегчили бы учет.
Подбив итог, я пересчитал список. Итак, в Черной на сорок дворов, включая старосту, имелось сто две привычные для меня ячейки общества. Однако это совсем не значило, что можно хватать их всех и пересаживать в другую деревню. Как минимум три четверти населения необходимо оставить здесь, так как старики уже не так продуктивны, за ними требуется уход. А помимо этого – кто‑то должен взять в руки их ремесло. Но на тридцать человек – мужчин и женщин, естественно, у кого из них уже и дети есть – я могу рассчитывать.
– Хорошо, – кивнул я, довольный результатом. – Теперь слушай, зачем мы вас всех пересчитали.
По лицу старосты было видно, он ожидает какой‑то пакости вроде изменения налогов. Впрочем, на его месте, уверен, многие бы так решили. Но я не стал долго мариновать уважаемого человека.
– В Чернотопье полно земли, пригодной для возделывания, – заговорил я. – И я бы с радостью заселил ее, не прибегая к вашей помощи. Но это будет долго, дорого и, прямо скажем, практически неосуществимо. Ни один владетель не станет уступать такую толпу народа, чтобы сосед разбогател. Да и люди со стороны – они ведь не наши, они чужаки. А много ли с них пользы будет, если они ничего в нашем Чернотопье не смыслят? Верно я говорю, Сымон?
Он кивнул, почесав затылок.
– Верно, ваша милость.
– То‑то же, – усмехнулся я. – Поэтому мне нужно брать тех, кто уже мне верен. Да и потом, ты прекрасно знаешь, не каждый сын желает взять в руки дело отца. У вас вот торф добывается уже сколько поколений?
Староста задумался, даже пальцы чуть заметно подгибая.
– Можешь не считать, я и так скажу – много, Сымон. Да только с тех пор деревня не выросла, добыча снизилась, и люди лучше жить не стали. Или скажешь, я не прав?
– Так всегда так было, ваша милость, – пожал плечами тот. – Деды наши так жили…
– Но мы‑то уже не наши деды, – улыбнулся я. – Много воды утекло с тех пор, многое изменилось. И нам тоже нужно меняться, если хотим хорошей жизни. Вот, к примеру, не жир вонючий топить, – я указал на светильник, – а нормальные свечи использовать. Плохо разве?
– Так дорого, ваша милость.
– Да, дорого, – согласился я. – Но это оттого, что мастеров их лепить – мало, и работать они могут спустя рукава, никуда не торопясь. Все равно их свечи любой купит, сколько бы и как они слеплены ни были. А ведь если бы каждый знал, как такую свечу слепить, да желание имел этим заняться, а потом и сам стал свечным мастером. Работали бы те мастера от случая к случаю?
Сымон молчал, укладывая в голове идею конкуренции. Так‑то понятно, что ремесло от отца к сыну передается. А потому производители не множатся, в лучшем случае оставаясь в том же количестве, что и раньше. Но жизнь простолюдина такова, что в большинстве своем умельцы сокращаются, а знания исчезают. Их просто некому передать.
