угли костра, поставил запекаться.
Вот, кстати, тут я этого пока не видел — такого способа запекать картошку — все по старинке больше, просто — в костре.
Даже нарезал веток — запекать сало! И лучок покрошил крупными дольками — репчатый; а зеленый, помыв, просто пучком положил на стол.
Поэтому, когда работники, подтянулись к столу — у нас уже все было готово!
— О как! А неплохо, неплохо, Галина Ивановна! — батя, потирая руки, осмотрел стол. Мама косо на него посмотрела, и ревниво оглядела стол.
— Девчонки! Пойдемте, там Юра ведро с водой приготовил — можно обмыться перед обедом — Галя повела наш женский коллектив к бочагу.
Сначала все ели молча, насыщаясь. Потом, сбив голод, начали переговариваться.
— Бать! Дядя! А может Юрка и прав, может уж начинать стоговать? До вечера как раз один стог смечем? — дядя Вова сидит рядом с Галиной, смотрит на дедов.
— Вот дай поись спакойна, а! — дед Иван не поднимает головы от тарелки.
Девчонки, уже пообедав, отошли от стола и сев на траву, что-то обсуждают с тетей Надей. Мама просто отдыхает, прислонившись спиной к стволу березы.
Деды насыщаются обстоятельно, неторопливо. Они все в жизни делают так — без спешки!
— Кто чай заваривал? Юрка, ты? Добрый чай сгоношил! — дед Гена со смаком швыркает из большой кружки.
Я тоже — налупился, как Бобик на помойке! Лежу, отдуваюсь. Думаю, как я сейчас работать буду?!
Деды, посовещавшись между собой, вынесли вердикт:
— Так, значит… Щас дефки пойдут оставшиися капешки даделывать. Ты, Вовка, заводи газик — будишь копна подтаскивать! Иван! Щас пайдем бирёзу спилим на волокушу. Глядишь — к вечиру стог смечим хоть один. А если пошевелимся — то и другой смечим. Чё такой аравай-то ни смитать?!
Всего, как я понял, предполагается с покоса сметать четыре стога — по два каждому деду. Стога сейчас делают небольшие — центнеров по пятнадцать. Больших тракторов сейчас нет — типа К-700, а на ДТ-75 — большой стог в тридцать центнеров, чтобы одной корове на всю зиму хватило — не утащить, не потянет он такой стог!
Как сказал в итоге дед Ганадий — «упизьдякались» мы все — до изумления, ага — «вусмерть!»! В первый день скопнили все сено и поставили два стога. На второй день на покос уже женщины не поехали, кроме тети Нади — как сказал ее отец: «Надька-та — идреная! Ага! Она робит, как другой мужик не робит! Наверх ее пустим, пусть стог складават». Меня тоже взяли, за повара и «подай-принеси». На второй день сметали еще два стога. Довольно быстро — после обеда уже поехали домой.
Дома нас ждала уже протопленная баня. И это было — не сказать, как прекрасно!!!
За два дня я вымотался, как… не знаю кто! Болело все тело: ноги, спина, плечи. Но больше всего болели кисти рук! Как они ныли!!! Я в бане долго держал их в горячей воде, настолько горячей, что — сколько можно терпеть, вот настолько. Это помогло, но не полностью. Даже ночью спал плохо — настолько устал и руки ныли!
«Наломался!» — сказал дед Иван, а бабушка смазала мне руки какой-то своей настойкой. Что и позволило мне уснуть!
Зато — «атжин!». Это такой обычай — после большой работы, устраивать стол — «за отжин!». Отжали, значит. То есть — за окончание страды. Бабушки настряпали с помощью девчонок, мамы и Галины, всяких блюд. Но… даже после бани, я толком не смог поесть. Просто в рот ничего не лезло. Так, почти насильно что-то пожевал.
Зато утром, несмотря на уговоры бабули, я встал, как обычно, и побежал. Как там у японцев кричат: «О-о-о-о-с-с-с-с!». Терпеть, значит! Вот!
Во вторник вечером к бабушке снова прибежала Катюха:
— Пойдем!
— Чё ты все бегаш? Чё бегаш? Случилась чё, ли чё ли? — бабушка забеспокоилась.
— Да нет, баба! Просто папа завтра уезжает, он Юрку сказал позвать, что-то там поручить ему хочет!
Когда мы вышли на улицу:
— Там к нам Слуцкий пришел. Он с папой поговорил, вот папа и послал за тобой.
— Какой Слуцкий? Гошка, что ли?
— Да какой Гошка?! На фиг Гошку этого! Отец его пришел!
«Та-а-а-ак… А ему что от меня надо? Если бы ему нужно было что-то от бати, за мной бы — не послали! Про билеты — так он и знать про них не мог. Про них даже Гошка — ничего не знал, я же их у Славки потом забрал. Гошка их и не видел вовсе!».
Батя и Слуцкий сидели за накрытым столом. Ну как накрытым — так, слегка. Гостей же не ждали. Стояла бутылка початая и не водки, а — коньяка! О как! Батя же коньяк — не пьет. Значит Слуцкий принес! А зачем — что-то ему, видать, надо! Немудреная закуска…
Когда мы с Катькой пришли, мама кивнула ей и сказала бате:
— Мы к Наде зайдем, посидим!
Ага. Я же не сказал, что тетка со своими пацанами живет с нами в одном бараке, только вот с другого входа, где длинный коридор и много комнат.
Дождавшись, пока мама с сестрой уйдут, батя махнул мне:
— Присядь к столу, Юрка! Тут у Бориса Ефимыча к нам разговор…
Слуцкий с удивлением посмотрел на отца, потом уже, с интересом, на меня и начал излагать.
У меня как-то из головы вылетело, что при больших выигрышах в тиражах, государство предлагало счастливчикам не брать деньгами, а купить за билеты автомобиль. В нашем случае, получается, можно претендовать на «Волгу», и со слов Слуцкого — даже новый ГАЗ-24! Вот он и предлагал выкупить наши билеты по номиналу. То есть за десять тысяч рублей. Он брал на себя все хлопоты — вот только возьмите деньги и «не рьвите сибе нерьвы!», ага! И говорит-то так, убедительно, заботливо даже. В смысле — о нас он заботится.
Вот же ж! Я слушал его и разглядывал. Как и в будущем, когда мне довелось с ним общаться — никак он не был похож на еврея. Невысокого роста, такой — коренастенький, с русыми, с обильной сединой, волосы. Правильные черты лица и ничего не указывало на семитские корни. Ну разве что хуцпа, вот как сейчас!
Так-то я, не помня про автомобиль, и рад был бы взять деньгами — это же никаких тебе поездок и нервотрепки с бюрократией! Но тут Слуцкий
