крик. Натсуми оборачивается и наконец глядит ей в глаза.
— В этом разница между мной и тобой, Мико-тян — говорит она: — я никогда не говорю того, что я не в состоянии сделать. Как говорил Басе — говорить легко, делать — трудно. Я надеюсь, что ты все же исполнишь взятые на себя обязательства.
— Я… я поняла, Натсуми-сама! — Мико наконец разгибается и в ее глазах тоже горит огонь, хотя по щеке стекает слеза: — я была недостойна вас! Простите меня! Я не буду больше сомневаться в вас! Как и ожидалось от Натсуми-сама! — она кланяется еще раз и собирает свои вещи, у дверей класса поворачивается к нам и еще раз кланяется. Убирает клинышек внизу, отворяет дверь и выходит, притворив ее за собой.
— Ну так что, Кента-кун — поворачивает свою голову ко мне Натсуми, альфа-прайм прайда китов-убийц: — ты уже готов сдаться?
— Это было впечатляюще — честно признаюсь я: — и я выражаю уважение к тебе и твоей целеустремленности.
— Лучше быть врагом хорошего человека, чем другом — плохого — кивает Натсуми: — мне приятны твои слова, Кента-кун. Я тоже изменила свое мнение о тебе. Но… сейчас не об этом. Ты сдаешься?
— Ни в коем случае! — я скидываю школьные туфли и брюки, снимаю носки. Все, теперь я стою перед хищницей только в трусах, которые, слава богу — темные и без дырок.
— А ты смелый — отдает должное мне Натсуми, расстегивая молнию на своей юбке: — глупый, но смелый.
— Погоди, Натсуми-тян — говорю я, поднимая руку: — здесь и сейчас никого нет, кроме нас двоих. Мы можем сказать, что у нас была ничья, например. И никому не надо раздеваться.
— Самурай и в час поражения должен оставаться самураем, а не торговцем — декламирует Натсуми и юбка падает к ее ногам, она перешагивает через нее, скидывает туфли и стягивает белые гольфы. Решительно трясет головой и снимает с себя бюстгальтер. Прикрывается руками. Теперь мы стоим напротив друг друга в одних трусах, и я начинаю чувствовать, что в моих трусах — становится тесно. А что вы хотите, гормоны, молодость, а тело у Натсуми словно вырезано из слоновой кости талантливым скульптором. И то, как она прикрывается левой рукой, правой поправляя волосы…
— Готов сдаться? — спрашивает она: — ты уже добился своего, я стою перед тобой без лифчика, еще не поздно сдаться, Кента-кун…
— Вот еще! — скидываю с себя и трусы, выставляя на обозрение Натсуми всего себя. Надо сказать что в определенных местах я сейчас явно … больше чем обычно.
— Вот как… — Натсуми внимательно разглядывает меня: — ты меня удивил… значит ты не блефовал все это время.
— Что это вы тут делаете?! — раздается голос от дверей. Дверь! Мико-тян ушла, убрав колышек и просто притворила дверь за собой!
Общественные стереотипы современной Японии (той, в которую я попал) предполагают, что застав девушку и парня ню (без одежды, голыми, неглиже) — вы сразу же делаете вывод о том, что зачинщиком всего это безобразия является парень. Следующий вывод — что парень не только является зачинщиком, но и, например — гнусным шантажистом и насильником. Или не гнусным, но все же. Поэтому, едва обнаружив на вверенной ей для обхода и проверки санитарного состояния территории непорядок, выразившийся в наличии двух подростков разного пола — одного вообще без одежды, а другую — полуголой, Мидори-сан, наша школьная медсестра тут же приняла меры. А именно — встала между мной и моей «жертвой», раскинув руки в разные стороны, этаким живым щитом.
— Что это ты творишь, Кента-кун?! — сказала она, нахмурив брови: — как тебе не стыдно девушку до такого доводить! Я сейчас полицию вызову!
— Мидори-сан, успокойтесь — звучит голос Натсуми, которая, к ее чести — даже бровью не повела, хотя я ожидал естественной реакции молодой девушки в трусах, — всех этих криков, визгов, «кьяя!», попыток прикрыть все тело руками или отпрыгнуть за парту и там съежиться. Держит марку альфа-прайм, пожалуй, то, что она говорила Мико — правда. Такая не дрогнет.
— Что? У тебя стресс, дорогая, тебе нужно прийти в себя и одеться — говорит Мидори-сан, продолжая стоять между мной и Натсуми памятником Гендальфу в подземельях Мории. «Ты не пройдешь!» и все такое.
— Хорошо — говорит Натсуми и начинает одеваться: — но…
— Никаких но! Одевайся и ступай домой! — отрезает медсестра-Гендальф Серый, не поворачивая головы: — немедленно! А с этим… с этим я сама разберусь!
— Ох… — качает головой Натсуми, одевается, берет свой портфель и направляется к выходу. У двери она оборачивается и одаривает меня взглядом из разряда «еще ничего не закончилось, Кента-кун». Отвечаю ей тем же и она уходит, закрывая за собой дверь. Мидори-сан наконец опускает руки вниз, переставая косплеить триста спартанцев в Фермопилах.
— Как ты мог, Кента-кун! — говорит она с глубоким отчаянием в голосе: — как ты мог?!
— Я понимаю, что эта фраза прозвучит стереотипно — говорю я, стараясь быть как можно более куртуазным: — но во-первых все не так как кажется с первого взгляда, а во-вторых все было с обоюдного согласия и информированного уведомления о последствиях.
— Как ты можешь так говорить, нахал! Хулиган, беспринципная сволочь! — накидывается на меня Мидори: — чуть девочку не обесчестил тут! Продолжаешь нагло игнорировать устав школы и педагогический состав! Думаешь, если я медсестра, то не сенсей? Между прочим, медсестры — это младший педагогический состав и ты должен выполнять требования и соблюдать приличия, а ты голый тут передо мной стоишь! Хочешь и на меня наброситься?! Что бы ты знал, я изучаю джиу-джитсу! У меня красный пояс! Что молчишь?! Отвечай, почему ты стоишь передо мной голый и с … этой торчащей штукой!
— Я молчу, потому что вы говорите — отвечаю я: — вы ж мне слова не даете сказать.
— Говори! Ну! — требует Мидори и отставляет одну ножку назад, упирая руки в бока. Настоящая валькирия, да. На какие-то доли секунды у меня в голове вспыхивают различные картины с ее участием и мне приходится приложить неимоверные усилия, чтобы барометр моего настроения не дрогнул своей стрелкой еще выше. Несомненно это было бы неверно истолковано. Хотя, почему неверно? Как раз верно. Как там
