Я прикурил, затянулся и шумно выдохнул душу маленького солдатика смерти.
— Валяй.
— Ты заметил, что жопа моя в объеме увеличилась, я стала больше есть и ходить в зал, чтоб булочки в боках не оседали. Я знаю, тебе нравится сейчас больше. Я долго морально готовилась к этому разговору и все обдумала. Я знаю, что тебе не нравится моя грудь. Маленькая. Дай мне кредит?
Я смотрел на нее сквозь сигаретный дым и не понимал, это она серьезно? Думает, что если станет идеалом внешности в моих глазах, то я куплю, полюблю и полетим? Настолько отчаялась, что готова на такое ради меня и совершенно наплевала на себя? Мне стало мерзко и жалко.
Пора это кончать.
— Заметила перемены в нашем общении после того, как жопа стала больше?
— Эм… Ну да, ты чаще меня трогаешь.
— Я чаще трогаю твою жопу, Крис, — я смотрел прямо на нее. Усилием воли согнал со своего лица все хорошее, что к ней чувствовал, здесь и сейчас.
— Ну, жопа–то моя!
— Дура блин. Я трогаю не тебя, а часть тела, которая мне нравится. Понимаешь? Я ничего к тебе не чувствую и никогда не почувствую, для меня ты просто тело. Красивая мордашка, шикарные густые рыжие волосы ниже задницы, рабочий рот и безропотный раб, который всегда готов этот рот открыть. Я никогда не дам тебе того, чего ты хочешь, потому что мне на это плевать! И было плевать всегда. А теперь ты мне еще и противна. Лечь под нож ради ублюдка, который тебя ни во что не ставит? Серьезно, Крис?
— Это не правда, я знаю.
— Это правда. И вот тебе еще одна: я больше не хочу тебя видеть. Уходи и не возвращайся.
Она плакала, и я плакал. Только мои слезы ползли по изнанке щек, а у нее их было видно. Она больше не смотрела на меня, неловко перебирая руками, доползла до края кровати, спустилась и пошла в прихожую. Она одевалась, чтобы уйти навсегда, а я стоял и даже не дышал. Это старый трюк. Не дыши, чтобы не плакать. Вегетативная система организма — та еще приколюха. Начнет поступать кислород в кровь — она заработает, но пока ты не дышишь, твой организм думает только о том, что ему надо дышать, и ты можешь стоять с каменным лицом, даже если очень грустно и больно. Я стоял с виду расслаблено, не поворачиваясь, экономя оставшийся в легких воздух.
Замок наконец щелкнул, дверь открылась, я услышал топот каблуков по коридору. Все.
Я постоял еще полминуты, чтобы лифт точно приехал, она точно в него зашла и поехала вниз. Затем вдохнул и началось. Это была истерика. Я кое–как дошел до двери, закрыл ее, оперся на нее спиной, медленно сполз и заплакал, повторяя себе «так было надо».
Глава 7. Я что, тебе совсем не нравлюсь?
— Очаровательно. Ты не только имбецил, но еще и мразь.
Я подскочил как ужаленный, согнул ноги в коленях, руки отвел назад, готовый ко всему. Но никого не было.
Вообще. Я в своей квартире, руки вспотели, слезы на щеках, заплаканные глаза, но я был один. А вот голос был смутно знаком.
— Ага–ага, знаком. Не сон то был, идиот. Не сон.
— Кто здесь? — спросил я в лучших традициях плохих ужастиков, озираясь по сторонам.
— Ксунауфейн, идиот.
Я расслабился, отер лицо, пошел в спальню за вещами и сигаретами.
— Ой да можешь не одеваться, все что нужно я уже увидела. Замечательный член, кстати.
— Завались.
— Бу–бу–бу, злой полицейский, аха–ха.
Представляете, насколько это крипово — слышать заливистый женский смех в голове? Голоса еще ладно, это в норме шизофрении, но вот смех… Брр.
— Знаешь, я передумала. Ты правильно поступил. Если бы пропал просто так — она бы тебя очень долго искала, подняла всех, и никогда бы не вышла замуж больше. А так все будет хорошо. Решит, что ты снова сменил город, пару лет погрустит, а потом ты сотрешься с памяти, и все у нее будет плохо. Но не так плохо, как с тобой, аха–ха.
— Радует, что хоть в чем–то я прав.
— Не звизди, Маркуша, тебе вообще не нравится быть правым, но прав ты почти всегда. Всегда правый имбецил, аха–ха.
— Весело тебе?
— Конечно, ведь мой насильник скоро умрет, чудесное настроение! Я вся — предвкушение!
— Ой да не буду я тебя насиловать, теперь не интересно.
— Я что, тебе совсем не нравлюсь? — пролепетала она обиженным голосом третьеклассницы.
А потом снова расхохоталась. Черт, когда же та гадость меня отпустит? Оделся, прикурил, пошел на кухню.
Будем инспектировать холодос на предмет замороженных и повешанных мышей! Классная шутка, да.
— Фигня, а не шутка.
Как там было у Сэма Винчестера? Не обращать внимания, не взаимодействовать, не отвечать.
— Ага, у него же так все удачно получилось, аха–ха.
Ну да, там без ангелов не разобрались. Черт, хочу ангела в друзья. Может и вылечил бы меня.
— Вылечить можно больных, а ты не болен, ты сломан. И как того бэтмена, из твоего детства, ни один папка не соберет. Хотя, твой даже игрушку не собрал тогда, ублюдок, понятно в кого ты такой.
— А НУ ЗАВАЛИ СВОЙ, СУКА, РОТ!!!
Я со всего маху толкнул дверцу холодильника, схватил со стола кружку, швырнул ее в стену и принялся озираться, в поисках чего бы еще поломать.
— Да, прости, я перегнула.
Стоп, что? Она извиняется? И голос как будто бы правда виноватый? От такого я в момент растерял весь свой гнев и просто залип. Очень это отрезвляет, знаете ли, когда голос в голове искренне извиняется.
— Марк, я не просто голос, но я правда у тебя в голове и вижу тебя насквозь. Закрыли тему, больше я ее не подниму. Прости пожалуйста, меня занесло.
— Как, говоришь, тебя зовут?
— Ксунауфейн.
— Родители под травкой имя придумывали?
— Имена всем детям дает Матрона. И каждое дается не просто так. Каждый темный Эльф гордится своим именем.
— И что значит твое?
— Ммм… На твоем примитивном языке примерно будет как «Глаза Демона».
— То есть, у вас не у всех такие гарные гляделки?
— Нет, пульсируют только мои. Почти у всех просто кроваво–красные.
— А красная прядь?
— Сам ты красная, она огненная, не советую прикасаться, будет бо–бо. Это магический огонь. Как и глаза, от отца.
— От отца?
— Да, моя мать была… Скажем, ей было скучно. Часто было скучно. Лично я ее понимаю. Подземелье, интриги, смерти, турниры. А ей все это не очень нравилось, вот она постоянно и развлекалась, как могла.
— С Демонами?
— С Демоном. Одним. Он был в плену, разведчик. Я его не видела никогда, знаю только из рассказов. Как и о матери. Ее казнили почти сразу после моего рождения.
— То есть черное с красным смешивать у вас низя?
— Великое Пламя, ты неисправим. Темные Эльфы как Слизерин. За чистоту крови и вот это вот все. Кроме того, в большинстве случаев мы не можем понести от представителей других рас. Но тут либо отец был особенным, либо мать чего–то наколдовала. Она была сильным магом и жрицей, пока я не родилась. После моего рождения она ослабела настолько, что простейшие заклинания были для нее как чертежи ваших ракет. А у нас кто слаб, тот мертв. Поэтому ее и казнили. Она бы все равно не выжила, а тут и слабую убрать и всем остальным в назидание казнь устроить, так Матрона и поступила.
— А тебя почему оставили в живых?
— Богиня заступилась. Так говорят, может и врут. Но факт остается фактом, меня оставили и воспитали, не без проблем, но я была сильнее остальных, умнее многих и всегда держу свое слово.
— А почему ты?
— Почему я с тобой, а не кто–то другой? Все просто. Это часть условий, по которым я живу. Я не могу претендовать на важные должности в своей стране, не имею права голоса. Но я сильный маг и воин, которого ненавидит почти каждый сородич, поэтому меня сразу готовили в наставники для Призванного.
— А Демоны?
— Демонам плевать, они сношаются со всеми и всегда. А еще каждый Демон — это отдельный Демон. У них нет общности и как таковой культуры. Есть культ силы, наслаждения, боли, страха и чего–то там еще. Верховный Демон — это просто самый сильный представитель расы, которому плевать на все, потому что он так может. Демоны — это вроде как грубая сила в Совете Восьми. Вся грязная работа на них.
