Почему-то мне было важно привезти это кольцо в Новокиневск. И в поезде оно у меня еще было. Но вот потом среди своих вещей я его не нашел.
На продуваемой всеми ветрами остановке кроме меня был только еще один дядька. То ли тоже возвращался домой после, загостившись за полночь. То ли врач, у которого смена начиналась раньше, чем у всех.
Селектор бубнил на половинной громкости, а я, чтобы не тратить зря время, листал подшивку «Новокиневского шинника» за прошлый год. Работать в советской газете оказалось совершенно нетрудно. Примерно как с механики пересесть на автомат. Вот, например, этот самый селектор. По своему давнему рефлексу я делал стойку и навострял уши в тот момент, когда там явно что-то шло не так. Раз обороты повышаются, значит есть вероятность скандальчка, достойного крупных букв в заголовке. «На цех вулканизации надвигается буря увольнений» или, скажем «Плановому отделу дали втык за мечтательность». Я даже разок написал подобную заметку, но Антонина Исааковна посмотрела на меня своим медленным задумчивым взглядом и мягко сказала:
— Не подойдет.
Потом я попытался отстоять свою точку зрения, но мне популярно объяснили две вещи. Во-первых, эту заметку снимут с публикации еще на этапе верстки. А во-вторых, задача советской прессы — это не кидаться какашками, а вдохновлять на свершения. А если мне непременно хочется покритиковать начальство или рассказывать о чем-то не очень лицеприятном, то мне пора на курсы тонкой иронии и навыка писать между строк. В общем, я признал себя ослом и снова закопался в подшивки старых газет.
Невзирая на предостережение профессора Преображенского.
На самом деле, если отвлечься от тяжеловесной поступи передовиц, то газеты были не такие уж и плохие. Ну, «Новокиневский шинник», конечно. Наверное, возьмись я вдумчиво изучать газету «Труд» или, скажем, «Правду», я бы приуныл гораздо больше. А наша многотиражка в целом очень грамотно и изящно создавала образ живого и дышащего коллектива, в котором постоянно что-то происходит. То спартакиада, то концерт, то награждение рационализаторов, то конкурс самодеятельности, то еще какие-нибудь общественные события. Первые лица — сплошь герои и подвижники, рабочие — энтузиасты и широко улыбаются. А редкие пороки в виде пьянства и прогулов, осуждаются и язвительно высмеиваются.
Планы выполняются и перевыполняются. Обязательства — берутся. Рекорды — ставятся и побиваются. Изящная и добрая показуха. Но почему-то негатива не вызывающая. Как школьная стенгазета. Вообще не мог отделаться от ощущения, что стиль газеты какой-то детский. Слегка восторженный, самую чуточку. Похож на отличника-семиклассника в первом взрослом костюме и с тщательно зачесанным пробором.
И когда я, кажется, ухватил наконец-то этот, говоря современным языком, вайб, в редакцию ворвался жизнерадостный Эдик. Гораздо более радостный, чем положено ранним утром после толкучки в троллейбусе. И вид он имел тоже весьма торжественный. Вместо всегдашних разноцветных рубашек и жилеток — кофейного цвета костюм и белая рубашка. И даже галстук. Он остановился у зеркала и достал из кармана расческу.
— А ты чего такой нарядный? — спросил я, захлопнув подшивку. От желтоватых страниц во все стороны полетели пылинки.
— Я же вчера говорил! — Эдик скорчил обиженное лицо. — Иду в ресторан вечером. Буду предложение делать!
А, точно. Был разговор. Он уже два года ухаживает за какой-то особенной девушкой, и последние пару месяцев все никак не мог выбрать момент, чтобы предложить ей руку и сердце. Коллеги к этой романтической истории относятся иронично, потому как Эдичка наш тот еще ходок. Но он всех все время осаживает, чтобы не смели шутить шуточки над его настоящей любовью.
— Отличный костюм, — дипломатично сказал я. — В какой ресторан идете?
— В «Калину красную», на Союза Республик! — он гордо подбоченился.
— Ого, ничего себе! — присвистнул я. — Как тебе удалось туда пробиться?
— Связи, друг мой Иван, связи! — многозначительно улыбнулся Эдик, продолжая любоваться на свое отражение в зеркале.
Дверь снова распахнулась, и в редакцию впорхнула Даша. Тоже явно в приподнятом настроении. Скинула пальто и тоже направилась к зеркалу, по-свойски отпихнув от него бедром Эдика. Сняла шапку и принялась приводить в порядок примявшуюся прическу.
— Ты тоже сегодня в ресторан идешь? — спросил я, хмыкнув. Ее изящную фигурку обтягивало очередное трикотажное платье, в этот раз ярко-вишневого цвета.
— Это приглашение? — она кокетливо подмигнула мне в зеркале.
— Увы! — я развел руками. — Это связи Эдички позволяют водить девушек в «Калину красную»! Я могу только в кулинарию на пироженки.
«Калина красная» была чуть ли не единственным заведением в Новокиневске, пережившим без изменений и распад страны, и лихие девяностые, и все то, что было вслед за ними. Времена менялись, а ресторан, окруженный уютным сквером, никак не менялся. И даже форма официантов не изменилась — они как при СССР ходили в красных ливреях и шапочках, так и дальше остались в них же. По идее, кабак с таким названием должен был быть очень «шукшинским». В сельском стиле что-нибудь, с деревянными скамейками и полосатыми ковриками. Но весь Шукшин на названии заканчивался. Внутри было сплошное дорого-бохато, хрусталь, позолота и белоснежные скатерти. И за столами восседают толстые и красивые деятели партии и культуры. И едят вовсе не котлеты с картошкой, а всякие там фрикасе, бланманже и прочее дефлопе.
Простому смертному попасть в эту «хрустальную шкатулку» практически невозможно. Даже волшебный способ показать швейцару купюру сквозь стеклянную дверь не сработает.
— На свадьбу-то пригласишь? — игриво спросила Даша, потрепав Эдика по только что тщательно расчесанной голове.
— Тссс, не торопи события, вдруг она еще откажется, — я приобнял Дашу за талию и заговорщически подмигнул.
— Эдик, не смотри так, мы на самом деле за тебя болеем! — сказала Даша и ткнула меня локтем в бок. — Ваня, скажи ему!
— Мы вообще за тебя-за тебя! — заверил я.
Тут дверь снова снова открылась и впустила в редакцию запыхавшегося Семена. Без верхней одежды, видимо он уже давно слоняется по заводу, и вещи оставил с полагающемся ему по настоящему рабочему месту шкафчике.
— Ваня, а почему ты до сих пор здесь? — спросил он, сфокусировав взгляд на мне. — Тебя Галя ждет на первом этаже и уже волнуется. Вы же собирались что-то там вместе делать!
— Ох, вот я балбес! — я хлопнул себя по лбу ладошкой. — И правда забыл же! Ладно, не скучайте тут!
Галя волновалась. И было понятно, почему. Мы затеяли практически шпионскую игру против нашего председателя профкома, и надо было сделать так, чтобы ни один из начальников цехов не пришел с ним обсудить странное распоряжение оформить годовой отчет в виде номера художественной самодеятельности. На нашей стороне играло то, что с баклажаном мало кто по доброй воле общался. Против — возможная случайная встреча в столовой или еще где и косность мышления некоторых «шишек». Вот с одного такого мы решили сразу и начать, чтобы остальное проскочило полегче.
Начальник цеха вулканизации представлял собой нечто совершенно монументальное. При взгляде на него начинаешь думать, что если остальные люди произошли от обезьяны, то в его предках явно были бегемоты. Он был не толстым, нет. Просто такие весь тяжелый, приземистый, надбровные дуги как у неандертальца, лоб как у него же. Полосатый костюм выглядит скорее как чехол для мебели, чем одежда для человеческого существа.
Его маленькие глазки пробежали взглядом по распоряжению, которое я вчера честно сочинил в самом что ни на есть официозном ключе. Потом брови его угрожающе зашевелились, и буравящий взгляд уперся сначала в Галю, которая тут же съежилась, а потом в меня.
— Что значит «номер самодеятельности»? — спросил он с нажимом. — Мы что ли будем серьезные вещи плясками показывать? Ничего не знаю, мой зам уже готовит доклад, выйду, прочитаю, и хоть трава не расти... Придумают тоже.
