размышлений меня выдернул звонкий мальчишеский голос:
— «Ведомости»! Вечерний выпуск, только что из типографии! Покупайте «Ведомости»!
Я поднял голову. Навстречу мне бежал мальчишка-газетчик, перекинув через руку пачку сероватых листов. Время от времени мальчишка останавливался у фланирующих по улице господ, обменивал газеты на медные монетки и бежал дальше. Одет он был весьма причудливо: много раз латаные и все равно продранные штаны, видавшие виды ботинки, засаленная клетчатая кепка и полотняная куртка, натянутая прямо на исподнюю рубаху. Ботинки и кепка были на несколько размеров больше, чем надо, зато вот куртка была откровенно мала. Маленький газетчик остановился около меня.
— Купите «Ведомости», господин хороший! Всего две копейки!
А почему бы и нет? В газетах помимо новостей печатают еще и всяческие объявления. Кто знает, может, и найду, чем заняться с послезавтрашнего дня.
Я достал из кармана монетку, протянул ее пацану и получил взамен несколько листов рыхлой сероватой бумаги, резко пахнущей типографской краской. Мальчишка побежал дальше, выкрикивая своё «Покупайте «Ведомости!», а я огляделся вокруг.
Надо сказать, несмотря на то, что на проезжей части улицы хватало разнообразных автомобилеподобных агрегатов, в воздухе не было привычных мне городских запахов бензина и выхлопных газов. Это было удивительно и требовало объяснений. Но доискиваться причины прямо сейчас не хотелось. Не хотелось и возвращаться в пансион для чтения газеты, зато внезапно захотелось подольше побыть на воздухе. Чуть поодаль я разглядел какие-то кусты и деревья за высокой оградой. Парк? Надо непременно проверить. Может, в нем и свободная скамейка найдется?
Я ускорил шаг, и вскоре уже входил через распахнутые настежь ворота узорчатого чугунного литья в аккуратный ухоженный парк. Гуляющего по дорожкам народу в парке хватало. Большей частью — благородные господа, по крайней мере, с виду. Были также люди попроще, их сразу можно было отличить по внешнему виду. Одеты они были чисто, аккуратно, но, все же, поскромнее и… подешевле, что ли. Чинно прогуливались гувернантки с детьми, где-то вдалеке играл духовой оркестр. А вот мамаш с младенцами в колясках не было ни единой. То ли не принято детей в таком возрасте по улицам таскать, то ли колясок еще не изобрели.
Свободных скамеек видно не было, и я уже было загрустил, но тут, на мое счастье, стайка молодых барышень сорвалась с небольшой скамеечки и с хохотом убежала прочь. Конечно, я тут же опустился на освободившееся место и развернул свою газету. Первым делом я кинулся смотреть дату. Не то, чтобы у меня были большие сомнения, но хотелось увидеть зримое подтверждение своим догадкам. Надо сказать, предположения подтвердились вполне: та самая несчастливая гонка проходила — я это точно помню — восемнадцатого июня. А газета, сегодняшний вечерний выпуск, была датирована июнем девятнадцатым. Ровно сто лет назад! Тут-то меня и накрыло. Наверное, это было то, что в заумных книжках именуется темпоральным кризисом.
Какое-то время я сидел, тупо глядя в пространство и переваривал этот факт. Не знаю, почему, но до сих пор все происходящее со мной воспринималось как некая ролевая игра, реконструкция, костюмированный бал и маскарад. Несмотря на все, казалось бы, достаточные доказательства моего невероятного переноса — одежда, манера речи, документы, даже доисторические самобеглые повозки — я так и не мог до конца принять и осознать своего переноса сквозь время. Я жил и действовал, словно в театре, среди декораций и реквизита. И только сейчас несколько чуть смазанных цифр на дрянной бумаге, пачкающей руки типографской краской, окончательно убедили меня в полной и абсолютной реальности всего, что я вижу и ощущаю вокруг.
Звуки, запахи, изображения — все внезапно нахлынуло на меня так, что я на какое-то время потерялся в потоке ощущений, ошарашенный их пронзительной яркостью и четкостью. Шуршание газетных листов, пение птиц, отдаленный плач капризного ребенка и тихий смешок проходящей мимо прелестной юной барышни, солнечные лучи, просвечивающие сквозь листву, запах дорогого табака, легкий шлейф духов, аромат цветов — все нахлынуло на меня разом, и я сидел, потерявши всякое представление о времени и пространстве.
Вернуло меня в реальность громкое шипение, сопровождавшееся вспышкой, перебившей своей яркостью все виденные мною образы. Резкий неприятный запах заставил меня чихнуть, и окончательно выдернул из многокрасочных грез.
— Будьте здоровы! — раздался совсем рядом энергичный мужской голос.
— Спасибо, — машинально ответил я, поворачиваясь к говорившему.
Моему взору предстал молодой человек, хотя и прилично одетый, но весьма растрепанной внешности: платочек в нагрудном кармане долгополого пиджака (слово «сюртук» я узнал позже) был скомкан, одна из штанин задралась, из-под легкой шляпы-канотье торчали неприбранные пряди волос. На веснушчатом носу красовались круглые очки-«велосипеды» с треснутым стеклом — ну чисто Гарри Поттер. Он стоял возле установленного на треноге старинного деревянного фотоаппарата и совершал с ним какие-то манипуляции. Кажется, пытался что-то из него вытащить. В воздухе расплывалось облачко дыма от сгоревшего магния.
— Позвольте представиться, — произнес фотограф, справившись, наконец, со своим ящиком. — корреспондент газеты «Ведомости» Фёдор Игнатьев.
С этими словами он чуть приподнял свою шляпу и тут же кинулся в атаку:
— Владимир Андреевич, разрешите задать вам несколько вопросов.
Я не успел и глазом моргнуть, как был завален этими вопросами с ног до головы.
— Скажите, что произошло на вчерашних гонках? Что, по-вашему, стало причиной аварии? Это правда, что господин Маннер отказался пригласить к вам доктора? Действительно ли он решил уволить вас из состава команды?
— Стоп-стоп-стоп! — прервал я этот бесконечный поток. — Никаких интервью.
— Интер- что? — переспросил озадаченный журналист.
— Интервью, собеседование, опрос.
— А-а-а! Понимаю, вы англоман.
— С чего вы взяли? — удивился я.
— Ну как же, такой явный англицизм!
— Это ничего не значит. Вы вот носите шляпу-канотье, изобретенную во Франции. Означает ли это вашу принадлежность к поклонникам la belle France[1]?
— Ну почему же? Я просто следую веяниям моды.
— А я просто использую более короткое и емкое по смыслу слово.
— Хм-м… Пожалуй, в этом есть определенный смысл.
Молодой человек задумчиво потер указательным пальцем переносицу, но тут же спохватился.
— Может, все-таки э-э-э… интервью? — неуверенно предложил он.
И тут у меня мелькнула мысль. Пресса — штука крайне полезная. Переговоры с начальством под надзором фотографа-борзописца могут пройти куда как веселей. Кроме того… этот деревянный ящик на треноге, он ведь наверняка тяжел, и таскать его по улицам на своем горбу — дело не самое весёлое. Не имеется ли, часом, у господина Федора Игнатьева хотя бы плохонького автомобильчика?
— Знаете, Федор э-э-э…
— Иванович, — подсказал тот.
— Так вот, Федор Иванович, завтра я буду иметь оживленную беседу с господином Маннером у него в конторе. Если вы хотите получить самые
