шагая по тёмным переулкам. Я знала эту боль — ноющую и постоянную, будто позвонок не на месте. Я понимала её любовь — этот океан, в который она не могла войти, потому что для этого нужны были двое, а она лишь слушала шум прибоя. Я не могла ей помочь. Я купалась в этом прибое.
Захлопнув за собой дверь квартиры, я, не раздеваясь, уселась медитировать. Постепенно клубок в груди распустился, сознание успокоилось. «Я сделаю всё, что смогу, — решила я. — А что не смогу — не сделаю!» Повторяя про себя эту не отличающуюся глубиной, но дающую почву под ногами мысль, я долго смывала с себя пыль сегодняшнего дня и запах таверны с волос и тела, потом подбросила поленья в остывший камин и легла на кровать.
Ночь была тихой. В углу размеренно и уныло стрекотал сверчок. Полупрозрачные окна над дверью тускло светились от масляного фонаря с улицы, блики от камина отражались от тёмного зеркала и плясали над кроватью по потолку. Я смотрела на дверь. За ней было тихо.
Трель сверчка повторилась сорок девять раз — я считала, и он замолк. За дверью было тихо. Раздосадованно я поднялась с кровати и разделась. Отвернула в сторону шёлковое покрывало. Оно было гладким и скользким. Потянув ткань к себе, на миг я ощутила укол совести за слова, брошенные Саскии. Кто бы говорил! Ведьмачка!
Соскочив с кровати, я подошла к зеркалу, покрывало скользило за мной по полу. Подобрала, обернула его вокруг груди, завязала хвосты узлом на пояснице, соорудив нечто вроде бального платья с открытыми плечами, и вспомнила вдруг, что когда-то у меня было много платьев. В тени, в глубине гладких складок ткань казалась чёрной, а на бликах света от камина блестела, как свежая кровь. В дверь тихо постучали.
Иорвет запер дверь изнутри на ключ, а я вернулась к зеркалу, будто он не застал меня врасплох, обмотанной покрывалом, будто так и было задумано. К тому же из какого-то ослиного упрямства мне хотелось скрыть, что я ждала его весь вечер, что смотрела на дверь и считала трели сверчка. Он встал за спиной, и в темноте зеркала отразились мы двое. Я расправила ткань, и она легла шлейфом на полу у моих ног.
— Готовишься к свадьбе Скалена? — он осторожно собрал мои распущенные волосы, отвёл в сторону и, едва касаясь подушечками пальцев, провёл по позвонкам шеи и до ямки между лопаток.
— Нет, ищу в себе женщину, — ответила я.
Он улыбнулся мне в зеркале.
— Ты её потеряла? — тёплыми огрубелыми ладонями он проводил по голым плечам и вниз по рукам.
— Не знаю… я просто думала об одном сегодняшнем разговоре.
— С Саскией?
— Мона рассказала? — усмехнулась я.
— Да.
— Саския чахнет от любви, — сказала я тихо. — Она уверена, что это болезнь.
— Она права, — он целовал мою шею. — Она, чёрт возьми, права! Это болезнь.
Дёрнув узел из покрывала на моей спине, он подхватил меня на руки. Я искала его губы, мягкие и желанные, как умирающий от жажды, и покрывало соскользнуло с тела на пол.
— Болезнь, — повторил Иорвет на кровати, и я раздевала его, не переставая целовать, и волны того самого прибоя бросали и крутили, и это точно была болезнь.
— Смертельная, — сказала я.
— Обещай мне, — сказал он, мы остановились, будто вынырнули из волн, и смотрели в глаза друг другу. — Обещай, что мы не переступим черту, что мы не заболеем.
— Мы пойдём по краю, с нами такого не случится.
— Это невозможно для нас.
— Никогда.
«Никогда», — повторяли мы, как в горячечном бреду, как будто это могло что-то изменить, и были просто мужчиной и просто женщиной на белых простынях, в чёрной ночи, в каменном городе, купающимися в грохочущем прибое болезни под названием любовь.
ВЕРГЕН. Об эльфах и краснолюдах
Белое утреннее солнце нарисовало на ковре в центре комнаты три ярких прямоугольника. В дверь колошматили: судя по звуку, ногой в подбитом скобами и гвоздями краснолюдском сапоге. «Иду!» — крикнула я охрипшим ото сна голосом, на ходу запрыгивая в штаны и натягивая рукава рубашки.
Помощник кузнеца Курт Монтас стоял, привалившись к косяку, с таким скучающим видом, точно ждал меня целую вечность, и ковырял под ногтем остриём широкого тесака.
— Солнце уже вона где! — проворчал он, гнусавя. — Всю ночь, поди, за чудищей гонялась?
Он указал тесаком на едва оторвавшийся от горизонта солнечный диск.
— За бестией, — ответила я. — В чём дело?
— Тит собрал експериментальный експонат, — сообщил он. — Нуждается в експертном мненье.
— Поняла, скоро буду, — сказала я, попытавшись закрыть дверь, которую краснолюд придерживал мощной рукой.
— И мечи забирай! — дополнил он, просовывая бородатую голову в щель.
— Хорошо!
Я захлопнула дверь. Второй день подряд утро начиналось с долбёжки по голове, и ужасно хотелось спать. Закралась даже шальная мысль навестить Исенгрима, который остановился в квартире Иорвета, и выпросить у него кофе. Я знала, что он взял из Зеррикании запас, но, решив не будить лихо, подавила этот порыв и побрела совершать ритуал утреннего омовения. Из кузницы Тита Сороки, до которой было рукой подать, уже вовсю доносился низкий звон кузнечного молота и дребезжащее позвякивание молотков. Курт был прав — с восходом солнца жизнь в Вергене била ключом и не сбавляла темпов до полудня, чтобы потом, с легкой послеобеденной ленцой покатиться в сторону вечера и угомониться к закату.
— Я тут покумекал… — встретил меня Тит и повёл в глубину кузницы мимо пышущего жаром горна, над которым один из помощников щипцами поворачивал раскалённый металлический штырь. Второй размеренно наваливался на рукоятку кузнечных мехов.
— Смотри, — Тит подвёл к закопчёному котлу, изъеденному изнутри кислотами. — Взял я часть ребиса и часть аера, смешал, как ты и говорила. Если это дело поджечь, то там, где порошок на яйца чудовищ попадёт, там у них оболочка и скукожится, так ведь? Дело хорошее, да вот только зона поражения не ахти… Облако-то, оно где хлопнуло, там и осело, а ещё, чего доброго, ветер подымется —
