Также, не могу не упомянуть вдруг проявившуюся, совершенно не свойственную ранее строптивость вел. князя в вопросах, в коих, казалось бы, никак невозможно ожидать от благовоспитанного молодого человека каких-либо возражений. Сегодня ген. Протасов напомнил вел. князю, что на завтрашний день ожидается поездка в Гатчину, с обычным визитом к вел. кн. е. и. в. Павлу Петровичу и е. и. в. Марии Фёдоровне. При этом ген. Протасов предупредил вел. кн. Александра и Константина о необходимости заблаговременного устройства надлежащих куафюр, а именно — париков с буклями и тупеем, сообразно вкусу и склонностям е. и. в. цесаревича Павла Петровича. На что вел. кн. Александр, паче чаяния, ответил резким отказом: разбранил вдруг парики, куаферов,при этом вошел в ажитацию и был весьма невежлив. Нежелание его надевать парик оказалось столь отчётливо, что он сказал даже удачно в рифму: «Пудра не порох, букли не пушка, коса не тесак, я не пруссак, а природный русак», после чего отказался от парика уже наотрез. Ген. Протасов, сколько не уговаривал, переменить намерений вел. князя не смог.
Мы с Александром Яковлевичем, оказавшись в столь щекотливом положении, сочли за лучшее отказаться сей раз от направления вел. князя Александра в гости в Гатчину, отговорившись его продолжающимся нездоровием. Однако же, не чаем, сойдёт ли сия блажь в ближайшее время, и, памятуя нрав е. и. в. Павла Петровича, не случится ли промеж ними скандала. Посему, покорнейше прошу Ваше Императорское Величество дать нам подходящие случаю указания, дабы мы их е. и. в. вел. кн. довели как истину, не подлежащую оспариванию.
Засим перехожу к вопросам обыкновенным. Названный г-н Ла Гарп, как Вашему Императорскому Величеству известно, приставлен к молодым цесаревичам преподавать основы французской речи. Однако же, на днях, воспользовавшись, должно быть, перерывом в учёбе, от болезни великих князей возникшим, составил подробнейший план обучения е. и. в. вел. князей также арифметике, геометрии, риторике, грамматике, истории и основам географии. План этот к сему письму прилагается; г-н Ла Гарп весьма ожидает его Высочайшего одобрения.
В остальном всё в Санкт-Петербурге обстоит благополучно. Каковы у Вас в пути морозы? У нас весьма преизрядны. Великие князья всё спрашивают, где вы ныне едете, и просят на карте показать. Намедни также, пришло мне письмо из Франции, от родни. Пишут, что финансы сего королевства находятся в совершенно расстроенном виде, и для сбора налогов г-н Калонн восхотел собрать Ассамблею нотаблей, с чем и обратился к королю. По сему случаю могу заключить: счастлив народ, не имеющий необходимости в подобных мерах для наполнения государственной казны!
Засим остаюсь всецело преданный Вам
Ген-аншеф Н. И. Салтыков.
Потекли мои дворцовые будни. Каждый день меня будили в шесть утра. После умывания холодной водой и обтирания тела холстиной, смоченной также в ледяной воде, следовала чистка зубов щёточкой, лишь отдалённо напоминавшей современные мне зубные щётки. Сделана она была из слоновой кости и набита натуральной свиной щетиной – все щетинки разной толщины и цвета. Использовался при этом французский зубной порошок, состоявший, по-видимому, в основном из мела и душистых веществ.
Для «справления нужды» имелось личное «ретирадное кресло», очень похожее тому, что так удивило меня в Чесменском дворце. Размещалось оно в довольно таки тесном шкафу. Подростку пользоваться им было достаточно удобно, а вот как обходятся тут взрослые люди тучного телосложения — для меня остаётся загадкой. Впрочем, все неудобства компенсировались тем обстоятельством, что моё отхожее место было индивидуально, по крайней мере, в собственных покоях. Когда же мы выбирались куда-то из дворца, конечно, приходилось пользоваться и чужими приборами такого рода.
Приведя себя в порядок я с помощью камердинера одевался. Камердинер мой, Игнатьич, добродушный господин, происходил, как оказалось, из небогатых дворян. Мы с ним прекрасно поладили; от него узнал я множество подробностей и о самом дворце, и о его обитателях.
После одевания нас с Костей отводили на службу во внутреннем храме Зимнего Дворца; в церковные праздники следовала также литургия. Сопровождал нас Андрей Афанасьевич Самборский — наш духовник и «законоучитель», правда, не в том смысле, что учил нас законам Российской Империи, а в том, что наставлял в законе Божием.
Самборский, сравнительно молодой, стройный священник, выполнял и обязанности нашего с Костей духовника. Он сопровождал нас в дворцовую церковь, исповедовал, читал катехизис. Удивительно, но он не носил бороды: долгое время прожив при посольстве в Англии, набрался там весьма либеральных идей, и даже женился на англичанке. Он умел завладеть вниманием даже такого непоседы, как Костик, что было, признаться, непросто. Но, что касается меня, то признаюсь, во время его уроков я всё больше думал о своём — и мне было, о чём подумать!
Когда мы возвращались, со службы, нас уже ожидал завтрак, или, как тут говорят, «фриштык», в «приемной» комнате на моей стороне. Состоял он обычно из гренок, омлета или иным образом приготовленных яиц, ломтиков ветчины, масла и сыра доселе незнакомых мне марок «канталь», реблошон, рокамадур, куломье, и знакомый мне ранее только на слух божественный бри.
После завтрака наступало время занятий, а после обеда — игр. С Костиком мы вполне поладили. Я его прозвал «мосье Курносов», а он величал меня «герр Долгоносов». Он оказался, в общем, неплохим ребёнком, хотя и слишком активным; однако, всегдашнее потворство со стороны Сакена обещало уже в недалёком будущем испортить характер его до полной необузданности.
Иногда после трапезы, совсем расшалившись, Костик вылетал в длиннющий коридор, разделявший наши покои, и носился там на деревянной лошадке-жёрдочке, размахивая игрушечной саблей; при этом он нападал на лакеев и пажей, ловко его избегавших, и пытался допрыгнуть до подсвечников, висевших на стенах коридора. Свечи там горели почти круглосуточно, ведь коридор не зря назывался «Тёмным». Комнаты окружали его с двух сторон, потому окон в нём не было; слабый дневной свет проникал только через люки в потолке, выходившие на чердак. Однажды, подняв глаза, я с удивлением увидел, что через люк этот наблюдают за нами несколько детей, сразу же скрывшихся, едва поняв, что я их заметил.
Я подозвал одного из пажей, дежуривших у дверей; в его задачу входило открывание их перед важными персонами.
— Послушай, ээ… милейший. Там в люк на нас смотрят какие-то дети. Это так и должно быть, или что-то не так?
Паж, парнишка лет пятнадцати, в тщательно накрахмаленном и напудренном паричке, изумрудно-зеленой ливрее, кюлотах и белых чулочках, с каким-то подобием погончиков и при шпаге, поначалу страшно смешался и покраснел, верно, не зная, что отвечать.
— Не могу знать, Ваше Императорское высочество, — наконец прохрипел он. — Вероятней всего, сие есть солдатские дети, Ваше императорское высочество!
— Гм. А откуда там дети, да ещё и солдатские?
— На чердаке, Ваше императорское высочество, пожарная команда проживает, так верно, кто-то семью с детьми своими туда и привёл!
— Понятно. А звать-то тебя как?
— Фёдор Рябцов, Ваше Императорское Высочество! Камер-паж Вашего Императорского Высочества!
— Откуда ты родом, Фёдор Рябцов?
— Дворянство Тульской Губернии, Ваше Императорское Высочество!
— Да говори мне «ты», что ты, ей-богу!
— Никак нет, не могу, Ваше Императорское Высочество! Вы — особа императорской фамилии, Ваше Императорское высочество!
И понял я, что навряд ли найдут тут человека, с которым буду на «ты». Значит, и мне до самой смерти придётся всем говорить «вы», а то как-то неправильно получается… Ну, невелика потеря!
