А потом…
Я смотрела и понимала, что-то у нас в колхозе идет не так. Но что?
Сегодня, в Первый день, в поселение, как обычно приехала ярмарка. И переделав все утренние дела, вдовушки побежали за покупками. Я никуда не пошла, не хотелось позориться в своем старом платье-мешке, в котором я так и моталась с утра по деревне. Поэтому, пока все развлекались, я занялась стиркой.
Без стиральной машины дело это было не быстрое, поэтому я терла свою изодранные джинсы и думала о том, что увидела сегодня утром в колхозе. И пыталась понять, что же так царапало и мешало радоваться его развитию. Почему мне кажется, что скоро все начнет рушиться? Что крах всей задумки очень и очень близко?
Вот как с джинсами. Я ведь их когда перед побегом надела, целые они были. И не могу сказать, что я их специально рвала. Нет, просто бежала, забыв обо всем, и видя перед собой только цель – Туда. И получилось, что ни Туда не добралась, и джинсы порвала. А все потому, что думать надо было и о них тоже… и теперь у меня дыры такие на штанинах, что можно на подиум выходить в наше мире…
Так и в колхозе нашем. Бежим мы сейчас куда-то туда, сами не знаем куда. Это сначала мы хотели вдовам дать возможность Дары применить. А сейчас они это свободно могут делать, а значит надо другую цель нам выбрать. И путь другой. Если бы я не лесами да полями бездумно скакала, а через порталы пошла, то дошла бы куда нужно.
Я еще стирку закончить не успела, как озарило меня. Все оказывается так просто. Надо с господином Гририхом посоветоваться, как все это лучше сделать. Развесила белье, да бегом в правление.
– Малла! – господин Гририх, сидевший за столом, увидел меня, вскочил и кинулся обниматься. Я даже растерялась немного. Я его, конечно, уважаю очень. И даже люблю, как… ну, как дядюшку, наверное. Но этот странный порыв меня смутил.
А ему будто бы мало, позвал жену свою, Вилину, и она тоже начала меня обнимать. И слезы вытирает, всхлипывает.
– Господин Гририх, Вилина, все хорошо? Или что-то случилось?
– Все хорошо, – прокашлялся наш председатель, – просто ты пропала так внезапно. Вот мы и волновались. Да еще Орбрен… господин Орбрен сказал, что ты плохо себя чувствуешь. Даже вчера на свадьбе Сайкиной плохо тебе стало.
– Ох, Малла, – Вилина никак не могла отцепиться от меня и с силой прижимала меня к своей необъятной груди, – так уж мы твои песни хотели послушать. Бабы-то хвастали, что очень душевно ты поешь. И даже Дайра таланты твои хвалила.
Дайра… мне стало даже как-то больно что ли… я-то к ней со всей душой, а она… надо будет потом зайти к ней, спросить зачем она так поступила.
– Все хорошо, Вилина, – прохрипела я, – просто немного устала.
– Да-да, Орбрен так и сказал, – всхлипнула Вилина и снова прижала меня так, что захрустели кости, – ты уж береги себя, Малла. Мне Салина с Рыской рассказали, что тебе и после кутузки плохо было. Хорошо, что ты решила в столицу наведаться и у лучших лекарей совета спросить.
– От-ткуда вы это знаете? – выпучила я глаза. Я-то точно ничего такого не никому не говорила.
– Так, господин Орбрен рассказал, – всплеснула руками Вилина, выпуская меня из объятий. Я моментально отскочила на пару шагов назад, – и как же хорошо, что это всего лишь небольшое нервное расстройство… Обрен сказал покой тебе прописали.
– Я твоих девочек предупредил уже, что эту семидневку будут без тебя работать. А ты отдохни, дочка, – улыбнулся господин Гририх. А мне вдруг так накрыло… показалось мне на какой-то миг, что мама и папа это мои. И ножом по сердцу тоска по ним так полоснула, что не выдержала я и навзрыд разрыдалась, в плечо господина Гририха уткнувшись. А он жалел -меня, гладил по голове и что-то нашептывал. Точь в точь, как мой папа.
Это все гормоны, наверное…
Я весь день так и провела у господина Гририха. И не потому, что для дела это было нужно. А просто так. Хорошо не было с ними. Душевно.
Сначала мы с господином Гририхом думки мои обсудили, план составили и речь к завтрашнему собранию подготовили. А как Вилина из мастерской вернулась, силком меня из кабинета председателя вытащила, выговаривая супругу, что совсем замордовал бедную девочку. А тот соглашался и сокрушенно качал головой, оправдываясь, что он не нарочно. И участливо спрашивал, как я себя чувствую. От такой заботы щипало в носу и садился голос.
– Малла, – Вилина усадила меня на стульчик на своей идеально чистой кухонке, – ты какие пирожки больше любишь?
– С картошкой, – вырвалось у меня нечаянно. Как-то расслабилась я, совсем забыла, что мир другой.
– Не знаю я про такую приправу, – искренне огорчилась Вилина, – это в Хадоа у вас такая?
– Да, – вздохнула, – в Хадоа… но я ее здесь посадила… через год-другой и у нас такая будет.
– Ну, вот и отлично, – Вилина энергично месила тесто, – значит через год-другой настряпаем пирожков с кар-тошкой твоей.
– М…м-м-м, как вкусно пахнет, – на кухню вошел господин Орбрен и показательно потянул носом. Вот уж кого-кого. А его мне видеть совсем не хотелось.
– Вон! – тихо приказала ему госпожа Вилина, не поворачивая головы, – вон из моей кухни! Пока не исправишь то, что натворил, лучше не на глаза не попадайся. Ты меня разочаровал, Орбрен. Никогда не думала, что ты такой трус.
– Ты же знаешь, что я не виноват! Я, вообще, ничего не сделал!
Я продолжала тихо, как мышка, сидеть за столом, разглядывая свои туфли и делая вид, что меня здесь вовсе нет.
– Вот именно! – Вилина изо всех сил швырнула кусок теста об стол, – а должен был! Должен был объяснить и рассказать, что к чему.
– Но, тогда бы…
– Это было бы честно, Орбрен, – перебила его Вилина. А у меня возникло стойкое чувство, что разговор идет обо мне. – А начинать жизнь с обмана – последнее дело. И мы с Гририхом целиком и полностью не на твоей стороне.
– Ну, и ладно! – с какой-то злой яростью ответил господин Орбрен, – обойдусь без вашей поддержки.
Он ушел из кухни, хлопнув дверью. А я почувствовала себя не в своей тарелке.
– Молодой еще, – вздохнула Вилина и добавила, будто бы извиняясь, – глупый.
Я согласно покивала. Хотя не считала господина Орбрена настолько молодым, чтобы это оправдывало его глупость. Хотя я и глупым его
