— Странностей тут много, товарищ генерал-полковник. Из допросов уцелевшей девочки, её зовут Анна Пантелеева, ей 11 лет, стало известно, что они все воспитанники школы-интерната, расположенной в семидесяти километрах отсюда на той стороне фронта. Их не успели эвакуировать, а когда дали команду идти пешком, пришли немцы. С её слов, через несколько дней приехал какой-то человек в чёрном мундире. Его все слушались. Он отобрал несколько детей и по одному с ними беседовал. Она тоже попала в эту группу. Он заставлял смотреть ему в глаза и брал их за голову руками. Ей было очень страшно и у неё начался приступ. Она страдает эпилепсией. Потом она ничего не смогла вспомнить и пришла в себя уже когда её спутники начали стрелять. О них она сказала, что это были хорошие ребята, пионеры, хорошо учились. Почему они начали стрелять по красным командирам она не знает. Откуда у неё пистолет тоже ничего сказать не смогла.
— Мда. Всё страньше и страньше. А где находится этот интернат?
— Вот здесь, — Гуляев ткнул карандашом в карту.
— Почему их не вывезли до начала боевых действий? Ведь приказ об этом был разослан заблаговременно.
— Не могу знать, товарищ генерал-полковник, — Гуляев вытянулся передо мной.
— Ладно, с этим разберёмся. Девочка где?
— Мы её отправили в дивизию, а там пристроили в полевой госпиталь.
— Ясно. Дайте провожатого до штаба дивизии. Мы выезжаем немедленно.
— Может заночуете, товарищ генерал-полковник. Поздно уже. А утром пораньше выедете.
— Никак невозможно, майор. Каждая минута на счету.
До штаба дивизии доехали в кромешной темноте, поставив на уши всех. Доклад начальника особого отдела дивизии мало чем отличался от уже услышанного от майора Гуляева. Девочка находилась в рядом расположенном госпитале под присмотром врачей. Вела себя спокойно, как обычный подросток её возраста. Помогала санитаркам ухаживать за ранеными.
Переночевав в штабе, утром отправились в госпиталь. Седых, теперь уже майор госбезопасности и мой адъютант, выловил пробегавшую мимо молоденькую медсестричку и поинтересовался у ней, где привезённая девочка.
— Анютка, что-ли? Так она с утра всегда в перевязочной помогает.
— Она там что, раненых перевязывает? — удивился я.
— Да нет, что вы, — засмеялась девушка, — она там поёт и раненым не так больно.
— В каком смысле поёт? — переспросил Седых
— Ну как же! Она поёт песни, а раненые говорят, что когда она поёт им не так больно перевязки делать.
— Спасибо, девушка, — поблагодарил я, — сходим послушаем вашу певунью.
Искать долго не пришлось. Из одной из палаток доносился красивый голос, певший "Прекрасное далёко". Я жестом остановил Седых и один прошёл в палатку. Внутри было отгорожено ширмами несколько отсеков, и из одного из них доносилась песня. Перед входом в перевязочную сидели и стояли легкораненые бойцы. Увидев меня они было начали вставать, но я приложил палец к губам и жестом показал им, чтобы не обращали на меня внимания. Заглянув за ширму я увидел довольно симпатичную девочку, одетую в подшитый по её размеру белый халат с белой шапочкой на голове.
— Здравствуйте! — поздоровался я, — позвольте ненадолго украсть у вас эту юную особу.
Девочка испуганно вздрогнула и прекратила петь. В тот же миг сидевший на кушетке раненый громко застонал.
— Выйдите немедленно, — шикнула на меня делавшая перевязку медсестра. — вы нам мешаете и отвлекаете Аню. Пой, Анечка, — ласково обратилась она к девочке, — а вы ждите на улице окончания перевязок.
И только тут я посмотрел на девочку в ментальном зрении. Никакой чёрной паутины в области головы у неё не было, но были едва заметные потемнения. Зато аура сияла просто ослепительным светом, лаская своими лучами перевязываемого бойца. Девочка опять замолчала и внимательно посмотрела на меня, словно почувствовав мой ментальный взгляд. Аура слегка изменила цвет на менее яркий и раненый опять застонал.
— Да выйдите вы уже наконец, — прикрикнула на меня медсестра. Я поспешно вышел из палатки.
— Вот что, Олег, — обратился я к подошедшему адъютанту, — разыщи-ка мне конфет каких-нибуть или шоколада. И вообще чего-нибуть сладкого к чаю.
— Сделаем, командир, — удивлённо сказал Седых и умчался в сторону штаба.
Примерно через полтора часа перевязки закончились и из палатки вышла Аня в сопровождении выгнавшей меня медсестры. За это время она несколько раз перепела весь репертуар моей сестры. Медсестра, увидев кого она так грубо выгоняла из перевязочной, смутилась.
— Извините, товарищ генерал.
Я уже хотел было ответить, что, мол, не стоит извиняться и что она была в своём праве, как вмешалась Аня.
— Не бойтесь, тётя Катя. Это хороший человек, от него свет чистый идёт.
— Анечка, ну что ты такое говоришь. Какой ещё свет?
— Вы не беспокойтесь, — прервал я медсестру Катю, — нам с Аней надо поговорить.
Мы сидели в выделенной нам в штабе комнате и втроём пили чай. Седых где-то умудрился раздобыть горсть ирисок "Кис-кис" и десяток конфет "Гулливер". Кстати не дешёвые конфеты и достаточно редкие в эти годы. Аня с удовольствием хрустела вафельками из конфет и запивала сладким чаем.
— Анют, а ириски почему не берёшь? — спросил Олег.
— А их с чаем не вкусно. Их так вкуснее защёкать.
— Аня, расскажи, пожалуйста, ещё раз, что с вами произошло? — попросил я, когда девочка допила чай и доела конфеты.
Она вздохнула как-то по взрослому и начала свой рассказ.
Их интернат должны были вывезти ещё до начала войны, но машины забрал для своих нужд какой-то начальник. Директор долго куда-то звонил и ругался, но всё без толку. Когда началась война, то в первый же день на один из корпусов упал подбитый немецкий самолёт. К счастью никто не пострадал, так как корпус использовали в последнее время как склад. Все очень испугались, а директор опять кому-то звонил и требовал машины. Ему их пообещали, но так и не прислали. Немцы появились на территории интерната внезапно, когда директор уже распорядился готовиться идти пешком. Они опоздали буквально на пару часов. Директора и нескольких воспитателей-мужчин куда-то увели и вскоре с той стороны раздались выстрелы. Детей согнали в один корпус. Вскоре приехал какой-то важный господин в чёрной форме и к нему начали водить по одному воспитанников. Он выбрал четверых, в их число вошла и Аня, а остальных отправил обратно. Оставшихся он по одному брал руками за голову и долго пристально смотрел в глаза. Когда очередь дошла до Ани, то она очень испугалась и у неё начался приступ. В этот момент в голове у неё, по её словам, словно гром громыхнул и она упала на пол. Немец что-то пробормотал и ушёл, покачиваясь словно пьяный. Что было потом Аня не помнит. В себя пришла когда началась стрельба. Испугавшись забилась в угол за сейф, что её и спасло. Откуда у неё взялся пистолет за поясом она не помнит. Уже в госпитале раненые заметили, что когда она поёт, то становится легче. Она и стала им петь свои любимые песни.
— Анют, скажи, ты мне веришь? — спросил я.
— Конечно верю, — без какого-либо сомнения ответила она, — от вас свет добрый идёт.
