пришел в беспорядок его зачес. Подполковник выглядел затравленным и даже настолько скукожился, что его высокий рост перестал бросаться глаза. А отчаянные взгляды не вызывали в собравшихся никакого отклика. Обычный закон бюрократической стаи: подтолкни падающего и займи его место, ну или как там оно у них формулируется. А Герарди был именно что упавшим со своих высот под тяжестью повешенных на него обвинений. Причем уже второй раз. Сановная толпа расступалась перед ним, будто не желала прикоснуться к прокаженному.
— Добрый день, Борис Андреевич, — придержал я его за локоток в коридоре. — Вы в прошлый раз очень спешили, может, сегодня у вас найдется минутка?
Он затравленно взглянул на меня, но я старательно избегал издевательского тона. В самом деле, специалист ведь неплохой, а нам контрразведку комплектовать надо. Сейчас покровители от него откажутся, человек в полном раздрае, тут самое время подобрать, обогреть… Или подогреть, обобрать, уж как получится.
— Да, найдется, — с некоторой даже надеждой ответил полицейский. — Уж извините за прошлый раз, сами понимаете…
Договорить ему не дали — появился Прохор Старков:
— Григорий Ефимович, вас требуют.
Я кивнул:
— Иду. Борис Андреевич, приезжайте ко мне в Юсуповский завтра, поговорим.
Алексея держала на руках Аликс и отпускать не собиралась. Своего рода тихая истерика — вцепилась в обретенного сына и даром что не подвывала. Царь обретался рядом, придерживая жену. Единственный, кто был спокоен — это сам Алексей. Он сосредоточенно облизывал леденец на палочке и пока что не реагировал на воздыхания родителей. Но если так и оставить, то наведет ему Аликс истерику, как пить дать наведет.
Я размашисто перекрестился и грянул:
— Слава богу! Внял нашим молитвам!
Аликс повернулась с желанием прикрикнуть на нарушителя спокойствия, но увидела меня и только тихо заплакала.
— Матушка, да что же ты? Все хорошо, дай сыну отдохнуть, да и сама тоже отдохни, лица на тебе нет!
Мало помалу я успокоил императорскую чету и даже забрал Алексея себе на руки.
— А я в чижика играть умею! — похвастался ребенок.
Вот же пластичная психика у ребенка. Через годик и забудет обо всем — даже удивляться будет, если напомнят. Да не было такого…
— Ай, молодец! Вот лето придет, мы с тобой в чижика наиграемся! И в пристенок, и в бабки и в городки с бирюльками!
Няньки цесаревича, стоявшие по стенке, изобразили неприятие этой идеи, вытянув лица сверх всякой возможности.
— Что кривитесь? Нужные игры, руку и глазомер развивают. Государ Александр III, небось, не брезговал в городки играть!
Крыть было нечем. По мановению царя я передал наследника двум боннам с охранником и вышел вслед за императором в кабинет.
Николай осунулся, под глазами стали заметны мешки, в бороде заблестела седина. Нда. сорока лет еще нет мужику…
— Ну что, рад? Этого хотел? Умаления самодержавия, коим Россия держалась? — наехало на меня его величество.
Я только вздохнул. Ладно, попробуем иначе.
— Ты, государь, сейчас убиваешься, как купец, деньги вложивший в фабрику.
— Что за чушь?
— Ну как же. Вот был, скажем, миллионщик, решил он новую фабрику построить, вложил полмиллиона и сидит, плачет — ай-ай-ай, капитал умалился, был миллион, осталась половина! — я изобразил плаксивого купца, отчего царь хоть и криво, но усмехнулся.
— Ну так у него фабрика будет, зря плачет!
— Вот именно, государь. И твое “умаление” — это такое же вложение в Россию, как и купеческие полмиллиона в фабрику.
— Не знаю, — Николай достал портсигар, вынул из него папиросу, обмял, но продолжал держать в руке. — На меня родственники и Синод давят, требуют отменить конституцию.
— Даденое назад забрать? Боюсь, лишь большой кровью получится, мало нам горя было. Нельзя так с людьми…Вона скока их на площадях стоит нынче.
Это подействовало. Николай покивал как-будто соглашаясь. Поди уже доложили про Дворцовую площадь. Только я успел порадоваться, как Николай продолжил в ту же дуду:
— А вымогать конституцию можно было? Тебе-то что, вон, в Думе на первых местах засел, с конституцией только сильнее будешь!
— Так и ты, государь, сильнее будешь, если того пожелаешь!
Николай недоуменно уставился на меня, так и забыв прикурить. Пришлось объяснять.
Конституция, в первую очередь, это разделение ответственности. Царь отвечает за все победы, а Дума и выборное правительство — за все поражения. Никто не посмеет тыкать пальцем в царя, как это было после Цусимы и Кровавого воскресенья. Царь — верховный арбитр.
А что “народ у нас не дорос”, так то и хорошо, Дума оттого у нас слабенькая, без традиций, крутить-вертеть такой особых умений не надо.
И взять те же Европы, брата Георга и брата Вильгельма — куда как много власти имеют, и это при конституциях, парламентах-рейхстагах, свободной прессе и так далее! А народ русский, чай, не глупей немцев. И родственники сообразят, что в новых условиях им куда лучше, и церковники, что добиться Патриарха теперь можно проще простого — внести законопроект в Думу и все. И что я считаю необходимым увеличить цивильный лист до пятидесяти миллионов.
Вот-вот. Не грабить царя надо, а добавить ему денег. Кнут и пряник.
Цифра впечатление произвела. А я дополнил, что если раньше в год строили, скажем, тысячу школ, то “прогрессивная общественность” все равно шельмовала царя — а почему не две тысячи? А теперь, когда Николай отойдет немножко в сторону, каждая построенная им школа или больница будет только в плюс, а за нехватку ругать будут Думу.
— И много ли мне школ строить надо? — ернически спросил император, наконец-то зажегший спичку и затянувшийся табачным дымом.
— Не знаю, государь. Да и не в школах лишь дело. Вот, к примеру, авиация…
— Знаю, знаю, — замахал он рукой с зажатой папиросой, — все твои мечтания!
— То не мечтания, — строго ответил я, — ведомо мне, что из сего баловства важнейшая ветвь вырастет, воздушный военный флот! И что России таковым обладать необходимо!
Он только ладонью махнул.
— Мало ли у нас дел, на которые вечно денег не хватает? Вот, положим, те же школы. Можно ведь
