воскрешая в памяти пятнышки родинок на шее Альбины Нежиной, мыслями о еде и размышлениями о том, на чём сосредоточу свои усилия, когда утром восьмого марта застрелю рядом с шахтой «Юбилейная» «маньяка с молотком».
— Готовься, Сашок, — сказал Могильный. — Сейчас и тебе перепадёт от Феликса на орехи.
Он по привычке занёс руку над моим плечом. Но вспомнил о моём «ранении» и… пригладил ладонью рыжие волосы на своей голове. Около аудитории наша троица стояла обособленно от других групп студентов (я, Могильный и Аверин). Ещё вчера Пашка мне сообщил, что Пимочкина так и не простила старосту — общалась со Славкой подчёркнуто официально. И если я свою вину за тот спор искупил «кровью», то Аверину пока не помогали ни подарки, ни комплименты, ни печальные вздохи — Света Пимочкина оказывалась принимать его ухаживания и не проявляла в отношении него «дружеское участие». От чего страдал и Могильный. Ему приходилось в институте довольствоваться нашей компанией, обмениваться с Фролович лишь взглядами.
Я уже сделал для себя вывод на основании событий вчерашнего вечера: мои вечерние посиделки в одиночестве закончились (Могильный теперь уходил в первый корпус один — староста ему компанию в это не составлял). Исключением были лишь дни, когда оба моих соседа с повязками на руках шли на патрулирование улиц. Павел всё же сделал Ольге предложение. Об этом мне ещё в больнице рассказал и он сам; и подробно, фонтанируя эмоциями, поведала Света Пимочкина (пусть она и не присутствовала при том историческом событии, но знала от Фролович о нём всё, вплоть до мельчайших подробностей). Свадьбу назначили на июль. Меня и Аверина Паша заранее на неё пригласил (хотя пока не огласил точную дату и место проведения «мероприятия»).
— Да пусть Феликс клоунадничает — мне не жалко, — ответил я Могильному, махнул рукой. — Всё первое полугодие донимал меня своим «бэздарь». У меня теперь иммунитет на его шутки. Лишь бы потом пятёрку на экзамене поставил. Всё остальное — ерунда.
* * *
Встретился взглядом с Виктором Феликсовичем Попеленским — понял, что моё возвращение в институт сделало счастливым как минимум одного человека. Феликс приподнял подбородок, указал на меня своей козлиной бородкой. Улыбнулся, выставив напоказ жёлтые от никотинового налёта зубы. На миг мне почудилось, что доцент бросится меня обнимать. Но либо я ошибся, либо Попеленский сдержал свой радостный порыв. Нашу с математиком встречу заметили многие стоявшие в коридоре студенты — замолчали: ожидали, чем она завершится. Но вскоре поняли, что «праздник только начался». Феликс решительно шагнул в аудиторию, велел студентке, рванувшей к парте около преподавательского стола, найти себе другой место.
— Здесь будет сидеть студент Усик, — объявил он.
Я кивком головы поблагодарил доцента за «оказанную честь» — разложил на столешнице свои вещички. Подумал, что ни к одному предмету не готовился так тщательно, как к высшей математике. Одних только книг по математическим наукам прочёл за прошедший месяц с центнер весом. А сколько мусолил в голове собственных теорий — так и вообще не взвесить и не сосчитать. Останься я в больничной палате ещё на месяцок — точно бы стал разговаривать исключительно с использованием цифр и формул. Не однажды за время болезни с тоской вспоминал «Лекции по истории КПСС». Вот чего недоставало мне перед отбоем — парочки глав, написанных в ровном, убаюкивающем стиле (да и Королева мне после чтения «Лекций» снилась чаще, чем после математики).
Попеленский подозвал к себе комсорга (в этом полугодии — не старосту), велел Свете переписать на доску задания. Пимочкина взяла с преподавательского стола мел, улыбнулась мне. И крупным, но далеко не каллиграфическим почерком принялась выводить на поверхности доски математические символы. Я следил за движением её руки — вдруг подумал о Королеве. Нежина поздоровалась со мной и сегодня — ни чем не выделила меня среди массы студентов. Не улыбнулась, но и не хмурила при виде меня брови. Полюбовался очередным её нарядом (не новым — в нём она уже приходила в институт месяц или два назад), но всеми подзабытым. Подумал, что Альбине следовало бы учиться не на горном факультете, а в институте лёгкой промышленности (существуют же сейчас такие?).
— Усик! — обратился ко мне Попеленский — отвлёк меня от размышлений.
— Слушаю вас, Виктор Феликсович.
— На доску не смотри, — сказал доцент. — Ты же не думал, что я буду требовать от тебя знания изученной нами в этом году темы?
— Я справлюсь, Виктор Феликсович, — ответил я. — В больнице я ознакомился с конспектами лекций.
Смотрел на те примеры, что выводила Пимочкина — не замечал в них ничего примечательного. Простейшие задания. Навевавшие скуку. Не помню, чтобы решал похожие в прошлом (но наверняка решал: ведь это для меня не первое обучение на первом курсе института). Но понимал, что найду ответ к заданию раньше, чем комсорг перепишет с листа бумаги на доску следующее. А для того, чтобы подробно расписать свой ответ для Попеленского, потрачу не больше пары минут. Придвинул к себе тетрадь, не поспевавшей за моими мыслями рукой переносил всплывавшие в воображении цепочки математических символов на бумагу. Справился с первым примером, когда вновь услышал слова Феликса.
— Усик, ты слышал меня? — спросил доцент. — Эти примеры не для тебя. Расслабься. И можешь не спешить жаловаться на меня на кафедру. Вот, держи. Я набросал для тебя заданьице попроще. Как раз подходящее для такого бэздаря, как ты. Перепиши в тетрадь. Бумажку мне верни.
Попеленский протянул мне лист бумаги (не вставая со стула — лишь наклонился над столешницей). Я принял из его рук тетрадный лист (вдохнул резкий запах одеколона). Посмотрел на выведенные почти врачебным почерком строки. И передумал заверять преподавателя в том, что справлюсь с самостоятельной работой, предложенной для всей группы. Потому что мне Феликс предложил задачку поинтересней: похожую на те задания, что выводила на доске Пимочкина, не больше, чем австралийский кенгуру на Мировой океан. В голове появились пока смутные воспоминания: почудилось, что подобные задания мне встречались (в книгах Пимочкиной?). Не стал шарить в закромах памяти (чтобы не тратить время) — приступил к работе.
* * *
«…Рассмотрим компактное трёхмерное многообразие…» Кончик шариковой ручки порхал над страницей, выводя всё новые буквы и символы. Слова появлялись на странице быстрее, чем мой мозг успевал их осмыслить. Мне чудилось, что я и не думал вовсе. Мозг, будто суперкомпьютер, всего лишь обрабатывал информацию, облекая её в образы. Заставлял мою руку преображать всплывавшие в воображении картины в слова, математические значки и цифры — прямо на листе бумаги. Никаких долгих размышлений и
