В том же тексте заявлялось, что моря Белое, Карское, Норденшёльда и Восточно-Сибирское (в пределах российского сектора) представляют собой моря заливного типа, и на них распространяется режим внутренних вод [14]. Сюда же были включены воды Чешской, Печорской, Байдарацкой, Обской губ, Енисейского залива, а также проливы, отделяющие от материка острова: Новая Земля, Колгуев, Вайгач, Земля Императора Николая II, Анжу, Ляховские, Новосибирские, Врангеля и ряд более мелких островов, а также проливов, разделяющих эти земли или архипелаги [15].
Особой графой был выделен пункт о статусе и всей российской правовой доктрины относительно Северного морского пути.
Заявление МИДа Российской империи не то чтобы вызвало бурную реакцию в правительственных и дипломатических кругах других государств, однако…
Однако переход Рожественского был на слуху и во внимании морских держав и их военных представителей, вызывая в том числе закономерный интерес у морских перевозчиков. В основном их реакция определялась либо поверхностными знаниями, либо как раз таки профессиональной информированностью о сложности и непредсказуемости северных условий и совершенной неизученности этих морских путей.
И, пожалуй, только дилетантские газетёнки выкинули кричащие заголовки и статейки о притязательной лапе русского медведя на новые владения. Впрочем, новость недолго продержалась на первых полосах, особой шумихи и тем более политического скандала не получилось – мало кому было дело до ледяных безлюдных земель. Кроме только что норвежцев, по понятным причинам забеспокоившихся о своих рыбопромысловых угодьях. Не обошлось и без пристального внимания Великобритании, очень трепетно относящейся к любым компонентам своей морской стратегии. Вопрос был поднят на обсуждение даже в парламенте и правительстве.
Принимая соразмерность и обоснованность юридических притязаний России на прилегающие территории, а также здраво оценивая Северный морской путь как пока «неизведанный, опасный и едва ли не сомнительный проект», их лордства, тем не менее, глядели на перспективу! Посчитав, что подобный маршрут должен стать международным транспортным путём, как минимум с привилегией транзитного судоходства, собирались согласовать свои будущие решения с нормами морского права. Однако вследствие отсутствия адекватной информации о северных акваториях (в данном случае и главным образом представленной русской стороной) дело это однозначно должно было затянуться и пока больше чем говорильней в обеих палатах не продвинулось.
Где косые лучи светила не греют
– Вчера выпил малёха…
– И?..
– Разговаривал с Богом.
– ??? – Брови полезли вверх… в полусарказме… в полуудивлении.
– Попросил…
– О! Это традиционно! И о чём? – Сплошная ирония.
– Попросил, чтобы экскременты пахли фиалками. Поскольку, как завещал Чехов, «в человеке всё прекрасно», кроме…
– Альтернативненько! И?..
– Не отказал, в принципе. Принял, так сказать, к рассмотрению. Только…
– Что «только»? Подвох? – Снисходительно.
– Да вот подумал я, подумал… и на следующий день перезвонил на небеса. Попросил отменить просьбу.
– Что ж так? – Уже с интересом.
– Фиалки стало жалко. Возненавидят их.
Эссе Шпаковского без повода… и по поводу
– Вот текст разговора с Гладковым, – начальник безопасности протянул капитану листок, – в этот раз говорили долго, минут сорок, и это подробно проштудированная стенография. Ключевые слова подчёркнуты, но на все щекотливые моменты мы предусмотреть шифр не могли, не предполагали. Так что внизу «пээсом» моя предварительная трактовка.
Чертов изучал придирчиво, наконец, отложив бумагу, заключил:
– Собственно, ничего нового.
– Может, напрасно мы выбрали эмиссаром Гладкова?
– Он как инженер, а главное своими организаторскими способностями лучше всего подходил.
– Зато упрямый коммунист.
– С чего бы?.. – Повёл бровью капитан. – Не вижу ничего плохого в том, что человек придерживается принципов. А Алфеич как раз таки трезво оценивает ошибки как первых большевиков и душки Сталина, так и последышей, вплоть до Брежнева.
– И, тем не менее, осуждает царизм, относясь предвзято. Иначе с чего его вечные разногласия с Николаем.
– Виноват не царизм. Можно подумать, у нас году в две тысячи шестнадцатом при кагэбэшном президенте система сильно отходила от парадигмы единовластия. В данный момент развитие Российской империи сдерживает старая элита – та, что держит в своих руках все ресурсы, производство и, главное, власть. Им перемены ни к чему, у них и так всё прекрасно. А это застой.
– Им, козлам, крестьянин и с сохой вполне сойдёт, – поддакнул Шпаковский.
– Примерно так, – кивнул кэп, – и революция началась в том числе из-за того, что одна элита – буржуазная – попёрла на другую – династическую.
– Сведя себя-дураков на ноль с палочкой, – снова вставил помощник.
– А уж большевики и эту палочку, и ноль перемножили на ещё одни нолик, – согласился кэп, – сумев и страну загнать в полное дерьмо… Я в смысле – когда они заветом Интернационала рушили «до основания». И, чёрт возьми, как-то потом, сумев вытащить за уши «индустриализацию»… какой ценой, страшно посчитать. Но страну при всём при этом спасли от полного краха.
Гладков же хорош именно тем, что будет упрямо, аргументированно и обоснованно отстаивать именно наши «ямаловские» интересы. Как я понял, из текста, Николай продолжает давить, желая загнать нас в полное подчинение.
– Этого не избежать.
– Но маркеры всё же расставить надо.
Шпаковский не совсем понял, что Чертов имел в виду под термином «маркеры», но общий контекст просёк.
– В конце концов, – добавил Андрей Анатольевич, – Ник-два ничего не может поделать со своей звёздной семейкой. А мы, как ни крути, являемся не меньшей силой в раскладах. Пусть и с нами считается… блин, хотя бы прислушивается! Ведь мы же не дурное советуем. А он порой прёт твердолобо, оперируя лишь заносчивостью и дворянскими понтами в стиле: «Аз есмь царь!»
– А сам в семнадцатом всё прожопил, – не мог не ввернуть Шпаковский, всегда резкий на оценку.
– Кстати, хотел всё спросить: давеча ты о фиалках… это ты о чём?
– О том, что неправильно оценивать окружающее, руководствуясь только своими эмпатиями или предвзятостями. Здесь налицо дефицит объективности!.. Это как в ощущениях-восприятиях – обонятельных, осязательных и ещё там, какие есть. Мелодия будильника спустя несколько утренних побудок становится ненавистной, так как вырывает нас из сна к чёртовой матери; запахи туалетных дезодорантов вскоре уже ассоциируются с уборной, а не с «ландышем» или какой-то ещё заявленной на баллончике «свежестью». А касательно напрямую «фиалок»… тут вообще другая философия философий. Не буду заморачивать ни тебя, ни себя, в конце концов.
Чуть помолчали, каждый о своём.
Каждый цедил свою жидкость: гость – кофе с удовольствием, идущий на поправку кэп – какую-то микстуру кривясь.
Ещё капитан вчера маялся в медицинском блоке, пичканный уколами, – добегался расхристанный по палубам, достоялся на свежем воздухе с сигаретой, надышался дыханием Арктики. И слёг почти до кризиса с осложнениями.
Главный судовой врач Кацков был категоричен – свою добычу не отпускал положенную неделю, насилу разрешив беспокойному пациенту долёживать хворь у себя в каюте.
Судовождение на это время приняли старпом и вахтенный помощник капитана, но по «Ямалу» главенствовал фактически начальник безопасности, вот так периодически заглядывая к кэпу с докладами.
– Ты говоришь «упрямый коммунист», – отставил чашку Чертов, – вот попали бы к Николаше на блины не мы на «Ямале», а «Ленин» из семидесятых – я про ледокол. Вот тогда бы точно завертелось в духе «Аэлиты» с революцией на Марсе, и «пламенные сердца» для начала белую Арктику окрасили бы на картах в красный цвет, а потом…
