Ветер швырял нам в лицо шрапнель из снежной крупы, злобно выл, пытаясь сдуть нас вниз, в пропасть, но мы упрямо лезли вверх, цепляясь за мокрый снег. До вершины оставалось совсем немного, считанные метры, и очередной порыв холодного ветра вдруг принёс с собой не только звуки мелодии и хлопья мокрого снега, но и тошнотворный запах разлагающихся тел.
Я вспомнил вдруг, что это означает. Ничего хорошего. Я тут же заткнул уши пальцами, невыносимо страдая от того, что мне приходится лишать себя этих прекрасных звуков, но как только я это сделал, вместо пения стали доноситься только клёкот, вопли боли и отвратительный хохот.
— Стойте! — приказал я, перекрикивая шум ветра, но даже если бы меня услышали, то всё равно бы не послушали.
Мои проводники продолжали карабкаться наверх, игнорируя всё остальное. Им теперь было плевать на всё, кроме свербящей в мозгу песни, плевать и на меня, и на родную деревню, и на осторожность.
Лургуш поскользнулся на камне и едва не полетел кубарем вниз, мне чудом удалось удержать его на тропе, хотя все остальные даже внимания не обратили на это. Пока я его ловил, пришлось вытащить палец из уха, и песня зазвучала с новой силой.
Пришлось импровизировать. Я принялся горланить другие песни, все подряд, лишь бы перебить её гипнотизирующее звучание, орать всё подряд, начиная от дурацкой русской попсы и заканчивая вечными хитами, и как только я забывал слова, тут же переходил к следующей песне, без всякого промедления миксуя их в ужасное попурри.
— Тополиный пух, жара, июль! Ночи такие тёплые! — хрипло вопил я, сбивая дыхание.
Надо признать, это помогало. Навязчивые бодрые мелодии заедали в голове, позволяя полностью игнорировать колдовское наваждение. Мои проводники ушуршали вперёд, обогнав меня, так что я шёл по их следам, распевая старые хиты.
Последний отрезок пути пришлось карабкаться по скользким, почти отвесным скалам, отчаянно цепляясь за мелкие выбоины и неровности, и мои проводники, презрев опасность, быстро взбирались наверх. На их лицах застыли широкие улыбки, они перестали воспринимать реальность, оставшись наедине с песней, зовущей их к себе. Зогнаб, поднимаясь по скале, вдруг оступился, разжал пальцы и полетел вниз, не издав ни звука. На его лице по-прежнему виднелась улыбка, даже когда он ударился об острые камни ниже по склону и кубарем покатился в пропасть уже мёртвый. Я осторожно начал подниматься, не прекращая петь свои мелодии.
— Младший лейтенант… Мальчик молодой… — уже почти не пел, а выдыхал я, концентрируясь на своих ощущениях и крутящихся в голове мелодиях из моего детства.
Приходилось напрягать всю свою волю, чтобы не прекращать петь, потому что в редкие моменты затишья или в промежутках между песнями гипнотизирующие звуки возвращались снова, и я с трудом вспоминал про то, что нужно продолжать. Запах разложения усилился, и часто приходилось зажимать рот и нос рукавом.
Наконец, я последним взобрался на утёс, где и увидел виновника этого торжества. Точнее, виновницу.
Гарпия, наполовину женщина, наполовину хищная птица, готовилась оторвать голову Грогбоку, который с той же глупой улыбкой подставлял ей шею. Когти у гарпии были длинные и острые, как садовые ножницы, бурые пёстро-полосатые перья покрывали её тело почти целиком, их не было только на лице и прекрасной женской груди, и можно будет потом хвастать внукам, что дед сову с сиськами видел. Если мы уберёмся отсюда живыми. Если бы не хищная ухмылка, застывшее на её лице выражение жестокости и длинные когти, гарпию можно было бы назвать прекрасной, но так она производила только ужасающее впечатление.
Выхватить и взвести арбалет я никак не успевал, поэтому вскинул над головой посох с ястребиным черепом.
— Стой, тварь! — прорычал я.
Гарпия медленно перевела взгляд на меня, и её взгляд засветился неподдельным интересом. Она наклонила голову набок, совершенно по-птичьи, и обнажила острые, как иголки, зубы.
От неё, как и от её гнезда, отвратительно несло мертвечиной, повсюду валялись обглоданные кости, многие из которых уже составляли часть гнезда вместо палок и веточек.
Она открыла рот и запела снова, но я предвидел этот её шаг и завопил на секунду раньше.
— Смело мы в бой пойдём! Чмырям клыкастым запросто мы жопу надерём! — заорал я, не заботясь ни о мелодии, ни о красоте пения, лишь бы заглушить звуки, издаваемые гарпией. — Сам Христос нам за командира, мы спецназ, истребители вампиров!
— Какое… Отвратительное… Пение… — заклекотала гарпия.
Надо же, она умеет говорить, и даже по-нашему.
— Отпусти его! — рыкнул я.
Гарпия по-прежнему сжимала когтями толстую шею Грогбока. Два других, Лургуш и Ургшак, покорно ждали своей очереди, расплывшись в сладостной неге.
— Надо же… — хмыкнула она. — А он и не против…
Всякий раз, когда она открывала рот, я видел длинные и тонкие острые зубы, и флёр прекрасной обнажённой девы с неё спадал, но когда она его снова закрывала, то её лицо и грудь вновь оказывались притягательными и манящими, даже несмотря на пух и перья.
Я видел, как она пристально глядит на посох в моей руке. Значит, знает, что это такое, и знает, на что способен этот посох. В отличие от меня, потому что я так и не освоил управление, и просто размахивал им, как обычной палкой. Если она поймёт, что я вообще не сознаю, что делаю, то нам всем крышка.
Ситуация зашла в тупик, я не мог атаковать, гарпия тоже, хрупкое равновесие держалось на толстой шее Грогбока, зажатой в когтях ужасной птицы. Ладно хоть гарпия больше не пыталась петь, видя, что на меня её чары не действуют.
— Уходи прочь, орк… — прошипела она. — Будешь жить…
Трое остальных всё ещё находились под действием чар и не вполне осознавали происходящее, а Грогбок так и вовсе был в настоящем экстазе от того, что его шеи касаются тонкие женские пальчики. Правда, маникюр на этих пальчиках был по-настоящему бритвенной остроты, и гарпия могла одним резким движением обезглавить моего проводника, но для него этот факт оставался сущей мелочью.
— Отпусти их, — снова прорычал я, свободной рукой медленно извлекая топор из-за пояса.
— Сладкое вкусное мясо? Не-ет… — покачала головой она.
Я старался не выпускать её из поля зрения и незаметно пытался приблизиться к ней, чтобы броситься в атаку и покончить с чудовищем одним ударом. Благо, утёс этот был не слишком большим, гнездо с трёх сторон было прикрыто от ледяного ветра скалой, и гарпия, по сути, была зажата в угол. Хотя лично меня не покидало ощущение, что в угол зажат именно я.
Мои спутники по прежнему находились во власти чар, и рассчитывать на их помощь, пока они зачарованы гарпией, не приходилось, скорее даже наоборот, они могут атаковать меня, как только я брошусь вперёд. А договориться с гарпией я не считал возможным. Иронично. Раньше всё было наоборот, орки считались чудовищами, с которыми невозможно договориться.
Глава 10
Мы так и стояли друг напротив друга, сверкая неприязненными взглядами и в любой момент готовясь броситься в бой. Мне удалось выудить топор из-за пояса и я теперь был хотя бы вооружён не только посохом, но применить его так, чтобы Грогбок остался жив, мне бы не удалось при всём желании.
— Мясо орка вонючее и жёсткое, — сказал я, вновь принимаясь за бесплодные попытки переубедить гарпию.
Та как-то странно дёрнула крыльями, будто бы пожимая плечами.
— Это так… — проклекотала она. — Орчата вкуснее, слаще…
Вот холера. Неприятно, оказывается, осознавать, что ты не самый хищный хищник в этой песочнице, а являешься на самом деле для кого-то вкусным обедом. И в драке один на один мне эту гарпию не одолеть. Гуртом, быть может, мы бы её и заломали, но мои спутники всё ещё пребывали в блаженном экстазе, переминаясь с ноги на ногу в ожидании своей очереди на обед.
Похоже, всё-таки без драки не обойтись. Ну а если не обойтись, то надо бить первым, и я начал по широкой дуге приближаться к ней, перехватывая топор поудобнее. Гарпия пристально следила за мной, поворачивая и наклоняя голову. Я вдруг вспомнил советы о том, как вести себя со страусами. Чтобы страус побоялся на вас нападать, нужно всего лишь найти палку и поднять высоко над головой. У меня палка уже была.
