— Так что у тебя случилось? — спросил я.
Она нарезала торт, налила мне и себе чаю из мельхиорового сверкающего чайника, уселась напротив на табурет, и только тогда сказала:
— Ты мне скажи, Саша, только честно, что со мною не так?
— В каком смысле? — я чуть напрягся.
— Почему вы от меня шарахаетесь?
— Кто это — мы?
— Вы, мужики!
Я пожал плечами.
— За всех мужиков ответить не могу, а если ты о том, почему я тогда ушел, вместе с тортом… Я увидел, что ты ждала не меня… Ну и исправил ошибку…
— А — почему?.. Ты меня прости, Саша, но вот входишь ты… Видишь, баба почти голая, готовая на все… Кто мешал тебе сделать вид, что ничего ты не понял и воспользоваться?.. Думаешь, я стала бы отбиваться?.. Да ни в коем случае!.. Ты же мужик видный! Я же помню, какой ты…
— А может я испугался, что придет тот, кого ты ждала тогда… — попробовал я выкрутиться.
— Ты? Испугался!.. Не смеши… Думаешь, я не знаю, как ты военруку врезал?.. И правильно сделал!
— Так это ты военрука тогда ждала?..
Она уткнулась носом в чашку. Кивнула.
— Его…
— А он не пришел?
— Нет…
— Сочувствую…
Людмила Прокофьевна посмотрела на меня почти с ненавистью.
— Чего вы к этой вертихвостке, старшей пионервожатой прицепились? — спросила она. — Она же пустоголовая!.. Я ее знаю… Она у меня в десятом классе училась… Зубрила, старалась, но ничего не понимала… Так она больше — по комсомольской линии выезжала… Неловко было ставить двойки активистке…
— Если это тебя утешит, — произнес я, — то у меня ничего с Серафимой Терентьевной не было и уже не будет…
— Ну конечно, она же та еще фифа… — скривилась биологичка. — Девочка-припевочка… Кто же ее тронет-то, несовершеннолетнюю… Вот и заманивает мужиков невинностью, дрянь…
— Уже совершеннолетняя, в четверг день рождения был.
— Это ничего, она еще этим своим «я не такая, я жду трамвая» долго будет мужиков за нос водить…
— Так ты меня посплетничать пригласила?..
— Нет… — покачала головой Людмила Прокофьевна. — Я надеялась, что не безразлична тебе…
— И потому в тот вечер ждала Григория Емельяныча?.. — спросил я. — Ты пойми, Люся, я не хочу быть жестоким, но как-то странно получается, ты вроде ко мне была расположена, а к военруку — не очень… Накануне в кинотеатре сама… проявила инициативу… И вдруг… Нет, я понимаю, что позвонил неожиданно, голос в трубке звучит по другому, чем в жизни, да ты никогда и не слышала моего голоса по телефону, но ведь ты меня и не ждала… Поэтому это я должен у тебя спросить, зачем я тебе был нужен?..
— Ну как, зачем? — усмехнулась она. — Я женщина свободная, считай что одинокая. Не фифа, какая-нибудь… А почти серьезная. И ты, вроде как, обручальным кольцом не скован.
— Ну, вот все и разъяснилось! — сказал я. — Я был лишь мимолетным увлечением. Понимаю и потому не в обиде… Встретились на время, нам было хорошо, но отношения решили больше не продлевать… А что касается твоих отношений с Григорием Емельяновичем, извини, но в этом щекотливом вопросе я тебе не советчик. — Я поднялся. — Спасибо за чай! Очень вкусно. Ты, правда, красивая, Люся, тебе бы кого-нибудь посерьезнее найти…
— Да где ж такого взять? — вздохнула биологичка. — Работа — дом, дом — работа.
— На танцы сходи, — посоветовал я.
— Я подумаю, — улыбнулась училка, а я поднялся из-за стола и стал собираться.
«Граф» с достоинством удалился. Оставив графиню без своего «достоинства». В общагу я возвращался с легким сердцем. Еще один гештальт закрыт. Удачный день. Завтра у меня не было первого урока и можно было отоспаться, но не дали. Утром в дверь постучали. Я встал как есть, в семейниках и майке. Открыл. За дверью стояла Аграфена Юльевна и протягивала мне какую-то бумажку. Глаза у нее при этом были испуганные. Я взял бумажку, глянул мельком… Повестка… Явиться для дачи показаний 21 сентября 1980 года, по адресу улица Дзержинского 24, комната 12, в 17.00. Причем в повестке не указано, в качестве кого меня вызывают.
— За что тебя, Сашенька? — спросила Груня.
— Свидетелем вызывают, — отмахнулся я.
— А, ну дай бог… — вздохнула та. — Я тебе картошечку принесу жареной, с огурчиками и селедочкой.
— Буду благодарен.
Пока я умывался, чистил зубы, поспела и картошечка. Так что в школу я шел в прекрасном настроении. Повестка и в самом деле не слишком меня беспокоила. Вряд ли меня подозревают в сообщничестве с бандитом, что напал на ювелирный. Свидетели видели, как я его героически обезоружил. Старшина Покровский покажет, что пистолет я сдал не просто добровольно, а по собственной инициативе. Опять же — характеристики. Красный диплом. Бригадир стройотряда. И так далее. И вообще, все у меня было хорошо. Через несколько дней должна появиться Илга — чародейка и красавица. И тогда все будет еще лучше.
У входа в школу стоял грузовик, а рядом топтался сам товарищ Разуваев. Увидев меня, он обрадовался, замахал руками.
— Александр Сергеевич! Идите сюда!
Я подошел к нему, поздоровался за руку.
— Решили не брать больничный? — спросил я.
— А вы откуда знаете про больничный? — удивился Пал Палыч.
— Антонина Павловна говорила, что вы нездоровы.
— А-а! — отмахнулся директор, и тут же перешел к делу: — ведь это вам привезли, — сказал он, тыча пальцем в брезент, которым был затянут кузов грузовика.
— Что это?
— Все, что необходимо для работы секции самбо… — ответил он и снова протянул мне ту самую ведомость, которую я отказался подписать. — На большой перемене организуйте старшеклассников на разгрузку. Проверьте все по описи и подпишите, что приняли.
— Подпишу, если только все совпадет.
— Разумеется!
На большой перемене я собрал пацанов из двух десятых классов, и они перетаскали груз в спортзал. Я вскрывал коробки и мешки, сверял с ведомостью, пересчитывал и ставил галочки. Самбовки… Шорты… Борцовки… Шлемы… Капы… Перчатки… Защита для голени и стоп… В расчете на пятнадцать человек… Количество совпало, и я подписал ведомость. Теперь возникла другая проблема, где это недешевое добро хранить? При спортзале была кладовка, где валялся разный спортивный инвентарь, но можно ли ей доверить столь ценную экипировку.
После большой перемены у меня был урок с моими оболтусами. В качестве разминки они перетаскали мешки и коробки в тренерскую. А на следующей перемене я заглянул в мастерские к Витьку. Обрисовал ему проблему, и он отправился со мною в тренерскую, дабы осмотреть все на месте. Я молча наблюдал за тем, как он бродит от окна к двери, прикидывая, измеряя рулеткой, выстукивая и занося данные в свою потрепанную записную книжку. Наконец Виктор Сергеевич вынес свой вердикт:
— Дверь хлипкая, рамы — тоже, — начал он. — Придется менять дверную коробку, а на окно ставить решетку.
— Сможешь организовать?
— Смогу, — кивнул трудовик. — Однако потребуются расходы…
— Этот вопрос я утрясу, — сказал я. — Только надо побыстрее сделать!..
— Схожу звякну кое-куда…
А я отправился к директору. Раечка сказала, что у него Эвелина Ардалионовна, и я решил, что подожду. К счастью, ждать пришлось недолго. Вскоре завучиха выскочила из директорского кабинета, злая, как фурия. Чего-то они опять не поделили? Я вспомнил, что Витек говорил, будто бы Шапокляк безответно влюблена в Пал Палыча. Правда или нет? Все может быть… По крайней мере, это объясняет, почему она все время на взводе. Против супруги Разуваева, Глафиры Семеновны, у товарища Царевой не было никаких шансов.
— Пал Палыч, — сказал я, входя в кабинет. — Все проверил. Количество совпадает с указанным в ведомости.
— О чем это вы? — не понял директор. — Если о зарплате, так идите в бухгалтерию, получайте…
— За это спасибо! — сказал я. — Однако я об экипировке для секции по самбо.
— Ах, вот вы о чем… Ну так замечательно!.. Подписали ведомость?
— Подписал, но пока не могу отдать ее.
— Это еще почему? — удивился Разуваев.
— А где все это хранить⁈ — осведомился я. — Дверь в кладовке не надежна… К тому же, ее часто приходится открывать…
