– Согласен, – сказал «ковбой». – Америке надо передохнуть и подготовиться. Пусть пока повоюют другие.
– Вынужден согласиться, – подвел итог «аристократ», – и последний, мелкий вопрос. По Индокитаю – мы поддержим французов или нет?
– Даю справку, – сказал калифорниец, – по нашим данным, там нет авторитетной местной фигуры на роль нашего «сукина сына». Следовательно, номинальное сохранение французской власти нам выгодно. Ну а кто эту власть восстановит, значения не имеет – хоть сами лягушатники, хоть китайцы. Все равно после все сливки снимем мы. Но я бы все же поставил на Чана, – чтоб долговязый француз не вообразил слишком многого. А еще, китаезы дешевле, на это дело даже оружие подкидывать не надо – вьетнамцы не тот противник, чтобы воевать против них всерьез. А если из-за недостатка вооружения сдохнет лишняя тысяча, или десять, китайских макак, нам-то что?
– Принято, – ответил «ковбой», – завтра Стилуэлл получит приказ. Который ему не понравится, – но придется подчиниться!
– Смешно, – заметил толстяк, – список мировых держав: мы, «кузены», русские… и Китай! В свете дискуссии в ООН – мы что, всерьез намерены признать его за четвертую силу в мире? Позиция Советов вполне логична – если уж все державы имеют равные права, «открытых дверей» на рынках колоний, то отчего СССР должен быть из этого исключением? Как и отказ советского представителя рассматривать подобное касаемо Германии, Италии и прочих там румыний. «Все суверенные страны имеют право ограждать свой экономический интерес – вы же не собираетесь отменить таможню как явление?». Ну а колонии, кто не суверенен – открыты для всех игроков. И сразу возникает казус с Китаем – если мы признаем его одной из держав-победительниц, то он не может быть территорией открытого рынка. А если он не держава, а по факту колония, то что тогда делает в Совете Безопасности ООН постоянным членом – куда и французов пока что не впустили? Несмотря на причисление лягушатников к лагерю победителей в этой войне, подобно какой-нибудь Португалии?
– А если Советы намерены выйти на рынки, в том числе и колоний, с каким-нибудь товаром из… ладно, пусть будет «иного мира», если вам не нравится термин, хотя и произведенного здесь, по освоенной технологии? – спросил «аристократ». – Это к тому, что я бы настоятельно рекомендовал кое-кому прекратить снабжать русских машинами и оборудованием, развивая их промышленную мощь.
– Все уже заключенные контракты будут выполнены, – отрезал толстяк, – или вы хотите основы американского бизнеса подорвать? Насчет будущих – посмотрим.
Записано – Вьетнам, 1970 год
Да, я был на Восточном фронте. После во Франции. Ваффен СС или вермахт – позвольте не отвечать? Мы были молоды и искренне верили, что «дойче юбер аллес», и что наш великий фюрер думает за нас. И давали себе волю – во всем. А после оказалось, что отвечать придется. И русские таких, как я – в плен не берут.
Ну а британцы – вы же знаете, тогда была расхожая фраза, что «в Европе уже не найдется ни единой сволочи, которую Англия не пожелала бы взять на службу». Расходным материалом на колониальную войну, на которой жалко своих английских парней. Ну а у нас выбора не было – или африканские и прочие джунгли, где все же был шанс выжить, или выдача туда, где мы наследили, – русским, итальянцам, французам, – где шанса не было ни единого, и приговором была бы даже не пуля, а петля. Формально нами командовал поляк Андерс. Но я видел его лишь однажды, на каком-то смотру. Думаю, этот спесивый павлин в боевой обстановке не справился бы и с ротой – нашим командиром был Достлер, «мясник», но воевать умел, по крайней мере на негров хватало. Организационно мы были совсем как часть германской армии – только мундиры были британского образца, это здорово выводило. Даже вооружены мы были немецким оружием, из трофеев – этого добра после капитуляции в Европе было навалом.
Сначала была Африка. Негры были для нас даже не людьми, а чем-то вроде животных, мы охотились на них, как на дичь. Затем Индия – где нас хотели расформировать, разговоры ходили самые разные, настроение было самое плохое. У британцев привычка, когда ты им не нужен, тебя вышвыривают пинком, пусть даже прямо на эшафот. Оказалось же, что нас продали французам. Раскассировали, побатальонно, даже поротно – поставив над нами французских офицеров. Трусливых лягушатников, которых мы всегда били, – теперь эти унтерменши не стеснялись нам говорить, что как мы гнали их в бой на Восточном фронте, сдохнуть за Еврорейх, так теперь наша очередь помирать за Бель Франс, и пусть кто-нибудь попробует отказаться! И за неповиновение приговаривали к расстрелу. Проклятые джунгли – даже Африка в сравнении с ними была раем! Нас высадили в Сайгоне, наш батальон трижды усмирял деревни, объявленные «повстанческими», но так вышло, что я в тех делах не участвовал, это сыграло важную роль в дальнейшем. Как усмиряли – ну вы же знаете, как это было на Восточном фронте? Некому после там было бунтовать!
В Сайгоне нас не пускали даже в приличные бары и бордели. Это лишь для белых людей, как французики и британцы, – ну а мы, выходит, приравнивались к туземцам! При этом мы должны были тянуть всю грязную и опасную работу – в России мы говорили «рус полицаям», что «дойче зольдат не обязан вместо вас лезть под пули лесных бандитов», теперь так же обходились с нами господа из проклятой «бел франсе»[56]. У них было развлечение, встретить нас толпой на улице и бить нам морды – «проклятые боши, вы виноваты во всех бедах нашей прекрасной Франции». И ясно, на чьей стороне всегда была французская военная полиция! Как мы ненавидели этих проклятых французов, а заодно и их английских приятелей! Нашей ротой командовал капитан Франсуа Гренон, он был жутко недоволен, что вместо нормальных французских парней ему дали «этих висельников», и на построении приветствовал нас фразой «Вы еще не все сдохли? Ну да это поправимо!»
А затем, помню этот день, 5 октября 1945 года, нас окружили французы и британцы, даже подогнав танки. Не выпускали из бараков (удобства там были, как в Дахау!), сначала выставили караул к складу боеприпасов, затем и оружие приказали сдать, опасались нашего мятежа. А после мы узнали, что нашего командира, Достлера, выдали русским! Поскольку советские потребовали это, заняв Хайфон, и не уходили оттуда, пока их ультиматум не будет выполнен! Выдали генерала и еще шестерых – этим повезло, их сразу расстреляли, а Достлера ждал костер в Риме, в присутствии представителей всех держав. За право его казнить спорили русские, янки, французы, итальянцы, даже португальцы. Знаю, что писали, его сначала повесили, а сожгли уже мертвое тело. Но я слышал, что паписты имели к нему особый счет – и если своего дуче, за меньшее, сожгли живым…
Не скажу, что мы сильно любили генерала, и готовы были идти за него в огонь и в воду, как за «папу» Роммеля те, кто служил с ним. Просто стало ясно, очевиднее не бывает, что мы обязаны подыхать за французский интерес, – а лягушатники перед нами никаких обязательств не хотят иметь в принципе, мы для них просто навоз! И плевать, хорошо ты им служишь или нет – захотят, выдадут любого, или всех, если посмели так с генералом. Еще в Европе я слышал про «датский парад»[57], и как британцы поступили со сдавшимися. И мы уже успели на своей шкуре узнать, что вьетнамцы это не негры, они умеют воевать! А в этих проклятых джунглях белый человек легко мог сдохнуть как от загноившейся ранки, напоровшись на ядовитый шип какого-то растения, так еще от тысячи подобных мелочей! Так что мораль упала ниже половой щели, как русские говорят. И раньше часто напивались допьяна, или весь день ходили под дурью, – а теперь словно с цепи сорвались. В моем взводе за неделю убыло пятеро – один дал в морду французскому офицеру и попал под расстрел, второй спьяну поперся на мины, третий так же – ночью, на часового, а двое застрелились сами.
Вам не понятно, как это я решил дезертировать к вьетнамцам? В тот момент это было как порыв, «лучше конец сразу, чем ожидание смерти все время». Хотелось просто выжить, а если повезет, отомстить французам! Потому я и соврал, назвавшись немецким коммунистом, принужденным воевать, – но ведь это никто не мог там проверить. И сказал, что я не убивал их соотечественников, а вот это они проверили каким-то своим способом, точно и быстро. После я не раз видел, как столь же различное отношение было к пленным французам – кого-то обменивали или даже просто отпускали, а кого-то убивали, иногда весьма жестоко. Ну а еще меня спасло хорошее знание немецкого, английского и русского пехотного оружия – вьетнамцы нашли, что живой я им полезнее, раз могу учить обращаться с тем, что попадало в отряд. После мне доверили участвовать в бою. Да, возможно, что я убивал и своих бывших однополчан – ничего личного, они были уже на другой стороне. А вот лягушатников, как и после американцев, мне было не жалко совсем. У меня хорошо получалось сокращать их поголовье, – что поделать, если все, что я умею, это воевать? В результате уже через два года мне поручили свой отряд, сначала десяток мальчишек-крестьян с пятью старыми японскими винтовками на всех. А в эту войну с американцами я уже считался кадровым, отставку получил в чине командира роты. Имею вьетнамские награды, меня тут уже считают своим, уважают. Женился вот на местной, уже прибавление есть. А имя, которым меня тут называют, – как я узнал, в переводе с вьетнамского, значит просто «немец». Так, наверное, и доживу.
