Человек по самой своей природе защищен от всех и всяческих магических воздействий. И если бы никто и ничто не нарушало этой защиты, то и величайший из магов, и даже все они скопом не смогли бы распоследнего оборвыша золотушного околдовать. По счастью для магов, люди сами неустанно разрушают собственную природную защиту. А самый действенный из разрушителей – страх.
Тот, кто боится, тем самым уже уязвим. Это знали все тираны всех времен. Их ключом к власти был страх, который они сеяли среди своих подданных. Вот только никто из них не удосужился понять, насколько уязвим он сам – и не потому, что боится покушений на свою драгоценную жизнь. Вовсе нет. Не потому, что боится, а именно потому, что заставляет трястись от страха других.
Ибо тот, кого боятся, присутствует в мыслях напуганного если и не совсем неотвязно, то все же напоминает о себе достаточно часто: неровен час, его забудут – а забудут, так и бояться перестанут. О нем думают то и дело – со страхом и ненавистью, с ужасом и бессильным негодованием. Вселяющий страх считает, что преуспел, а между тем чужой страх разъедает его природную защиту подобно кислоте. Направленный на него ужас истончает тот покров, что хранит его от магического воздействия. Несчастный слепец, он мнит себя закованным в броню попирателем жалких перепуганных людишек! И ведать не ведает, что на самом-то деле он голенький. Что он полностью открыт, уязвим для любого колдовства, для любой магии – да для самого плюгавого знахарства, для обыкновенного сглаза, наконец! История знает не так-то много околдованных плотников и сапожников, а вот среди великих воителей и властителей жертв колдовства полным-полно. И не только потому, что налагать чары на воинов и королей выгоднее, чем на судомоек, но и потому, что это несоизмеримо легче.
Страх, который внушал одним своим существованием король Сакуран, оказался ключом к власти для него – и отмычкой от той же самой власти для Хасами. Он околдовал короля без малейших затруднений, подчинил его, прибрал к рукам полностью и оставил его в приятном самообольщении мнимым самовластием. А уж через Сакурана Хасами управлял всем его королевством, всеми его подданными… за одним-единственным исключением.
Хасами уже и счет потерял, сколько раз он пытался так или иначе спровоцировать Сакурана испугать Югиту, чтобы управлять им через короля, как и всеми остальными. Бесполезно. А уж как часто Хасами провоцировал Югиту испугать кого-нибудь, чтобы завладеть им непосредственно! Пустой номер. Мальчишка не желал ни пугать, ни пугаться. Он словно бы даже и не понимал, чего от него добиваются, – и все же, словно назло Хасами, он намеренно добивался того, чтобы ни одна живая тварь во дворце не боялась его. Каждый придворный, каждый слуга знает, что, если его величество совсем уж разбушеваться изволил, бежать за подмогой нужно к Югите. Он укроет, он не выдаст, он вовремя посоветует и отведет в сторону карающую монаршую длань… и сам при этом не подставится, вот ведь что скверно. Чертов сопляк родился и вырос во дворце, он слишком хорошо умеет избегать, уклоняться, отсутствовать, быть незаметным. А даже если ему и случается изредка навлечь на себя отцовский гнев – что толку? Югита может испытывать ярость, отвращение, ненависть, сожаление – но не страх. И не то чтобы у него ума недоставало испугаться. Он как мало кто другой понимает, что такое смертный приговор. Он знает, что люди во дворце живут не дольше, чем кролики в клетке удава – то есть только до тех пор, пока удав не проголодался. Он видел отца в белой горячке – и трупы тех, кто имел несчастье подвернуться королю под руку в подобные минуты. И он не хочет стать очередной жертвой. Он осторожен, он очень осторожен, этот высокомерный недоросль. Но он слишком молод, чтобы испугаться, как должно. Разве может молодость поверить в собственную смерть – настоящую, окончательную и навсегда? Молодость безжалостна к себе из-за своего бесстрашия. Любой другой на месте Югиты боялся бы до рвоты, до нервических судорог… а он не боится. И его бесстрашие, вместо того чтобы погубить его, его же и спасает. Оно изымает принца из-под власти Хасами. Оно делает его неуязвимым. Мальчишка, который по малолетству своему не боится – да притом настолько не боится, что смеет не пугать!
Ничего, твое паскудное высочество. Не радуйся заранее. Как бы плакать не пришлось. Думаешь, так уж и нет на тебя управы? Думаешь, раз тебя в своих молитвах поминает каждый слуга, так ты уже и бог-покровитель? Те, кто знает тебя, и помыслить не могут убояться своего неизменного защитника… но знают тебя не все. А найти того, кто испугается тебя раньше, чем успеет узнать, проще, чем ты думаешь. Наивный неопытный мальчик… ты и половины того не ведаешь, что творится на землях твоего отца! Разве кто дозволит тебе изучать науку правления? Разве допустит твой отец, чтобы ты возрос его соперником? Разве кто озаботится просветить тебя относительно обычаев и местных традиций, поверий и предубеждений – всего, что будущий король знать обязан? Что ты знаешь о том, как живут те, кто обитает не во дворце? И что они знают о дворце и о тебе? Нет, кое-что они, конечно, знают… и то немногое, что им известно, пугает их до безъязычия. Стоит привести во дворец постороннего человека да столкнуть с тобой раньше, чем он успеет наслушаться о тебе, и ты обречен на его страх.
И все же… нет. Не всякого постороннего, не любого. А такого, кто будет вынужден испугаться тебя, даже если и успеет наслушаться расточаемых тебе похвал. Какого-нибудь запуганного батрака или затравленную служанку…
Нет, не служанку!
Жену!
Совсем еще молоденькую девочку. Младше тебя… да, именно так. Ты ведь и сам еще в этих делах недоумок бессмысленный. Откуда тебе знать в свои неполные пятнадцать лет, как следует вести себя с женщиной… а тем более с девушкой? С девушкой, которая успела наслушаться и россказней уже замужних подружек, и пьяной похвальбы своих братцев о проявленном ими постельном молодечестве… девушки, которая не может не бояться того, что тебе предстоит совершить с ней. А если вспомнить, как именно в вельможных семьях готовят девственницу к браку… да она в обморок упадет, завидев, что ты к ней приблизился. Опытный любовник на твоем месте, может, и сумел бы что-нибудь предпринять… но на что способен юнец, озабоченный лишь тем, как бы не осрамиться, сосредоточенный только на себе и собственной мужской силе? Уж если многие мужчины и женщины постарше тебя в постели помышляют лишь о собственной персоне, чего ждать от такого недоросля, как ты?
Вот так-то, Югита. Женить тебя, поганца, надо. Женить – и поскорее. Пока ты еще настолько молод и неопытен, что в постели способен думать только о себе. И не на склочнице неисправимой, не на дурочке какой-нибудь. Нет, жену мы тебе подберем с тщанием. Красивую, чтоб ты ее возжелал. Кроткую, чтоб не препятствовала тебе ни в чем. Умную, чтоб сразу поняла, куда попала и что за гадючник этот дворец. А главное – тонко чувствующую, с душой нежной и ранимой, чтобы твоя неизбежная торопливая грубость испугала ее наверняка – девушку, о которой можно только мечтать. Я найду тебе такую – ты ее получишь. И заметь, без всяких усилий с твоей стороны, даром… а того, что дается даром, никто не ценит.
Ты испугаешь ее… не сможешь не испугать… и вот тогда я наконец-то заполучу тебя со всеми потрохами в полную мою власть.
Хасами удовлетворенно усмехнулся и прищелкнул пальцами. Дурное настроение покинуло его. Он опустился на постель, с наслаждением потянулся, поправил изголовье – и заснул почти мгновенно. Предчувствие власти – одно из самых сильных снотворных. Ему никакая бессонница нипочем.
В дни больших королевских торжеств Югите всегда мечталось родиться не самим собой, а кем-нибудь из прославленных героев древности. Во-первых, ритуал в те приснопамятные времена был куда как проще – а даже если и нет, то у прославленного героя хватит сил вынести все тяготы, что накладывает на царственных особ всемогущий этикет. Какой-нибудь великий воин мог бы запросто без устали переодеваться с утра до полудня из одних пышных облачений в другие, еще более пышные, а потом стоять навытяжку два часа кряду, не имея права даже вспотевший нос почесать. Хотя даже у величайшего воителя не хватило бы выдержки выслушать всех придворных льстецов без изъятия и не отхолить их первым же попавшимся под руку мечом. А если бы хватило, то через неделю-другую дворцовой жизни герой выполз бы на волю поседевшим и изборожденным морщинами. Вот потому-то легендарные герои, как правило, добывали корону не для самих себя, а для кого-нибудь другого: мечом махать – дело молодое, а жизнь при дворе старит до времени. Особенно тех, кто уже надел корону либо наденет ее в не столь отдаленном будущем. Ни одному принцу, успевшему избыть младенческое неведение, отродясь не было меньше тридцати лет – даже если его сверстникам еще и пятнадцати не исполнилось. В дни особо значительных торжеств Югите казалось, что он и младенцем-то никогда не был, а появился на свет сразу тридцатилетним.
