– Деревня изменилась, – сказала Лека. – Никогда она больше не будет такой, как в старые патриархальные годы. Хороводы вокруг костров, конечно, будут. И куклу в Масленицу будут сжигать, и блины печь, и христосоваться в Пасху. Да только все это – внешние признаки. Внутренне каждый человек уже не тот. Не будет уже такого духовного единения, о котором ты мечтаешь. Да и не верю я, что было оно когда-нибудь. Только разве что за пьяным столом. Тот, кто выше среднего уровня по своему интеллекту и образованию, всегда будет стремиться вылезти из болота, найти себе подобных. Вспомни разночинцев – как шли они в народ, как пытались сеять разумное-доброе-вечное. А толку?
– Толк был, – упрямо сказал Степан. – Не может не быть толка в движении к добру. Ты ведь тоже бросила все и приехала сюда, в деревню. Если ты так не любишь все это «болото», зачем ты приехала сюда? Я скажу тебе зачем. Ты почувствовала свое предначертание.
Предначертание... Движение к Добру. Когда-то было уже такое... Армия Добра. Что это? Что-то из прошлого. Моего прошлого.
– Я не двигаюсь к добру. – Лицо Леки исказилось от смятения и боли. – Я не двигаюсь к чему-либо такому, что ты можешь понять. Я сама не понимаю, к чему я двигаюсь. Я не знаю, что я здесь делаю.
К своим корням. Движение к своим корням.
– Степан, слушай. – Лека тряхнула головой, сбросила морок туманных мыслей. – Ты знаешь священную рощу? Которая у Черемис-холма, за кладбищем?
– Знаю.
– Почему она священной зовется?
– Это все старые верования черемисов, по-теперешнему – марийцев. Языческие верования, дохристианские еще. Они в этих рощах в праздники собирались. Считали, что там можно общаться с духами деревьев, озер, земли. С лесными созданиями. Только зачем тебе это, Лена? Мы ведь – христиане. Нам языческим идолам не пристало молиться.
– Этнографией интересуюсь, – буркнула Лека. И пошла прочь. Слишком серьезным был этот Степан. Занудным в своей правильности. И он ничем не мог ей помочь.
Она менялась. И менялась как-то уж слишком быстро. Менялась помимо своей воли.
Она никогда не была равнодушна к людям. Чуткое сопереживание, готовность откликнуться на чужую боль всегда жили в ней. И раньше слова Степана всколыхнули бы в ней волну жалости к деревенским обитателям, желание помочь чем-то этим людям. Но теперь она не чувствовала ничего. Почти ничего. Люди становились все более чужими для нее. И все более родными – деревья, звери, птицы.
«Люди наглые, – пришла в голову мысль. Какая-то странная мысль, чужая вроде бы, но все равно своя. – Люди наглые, жадные и сильные. Срок их отмерен, но пока они сильнее всего сущего в этом мире. Они сами разберутся со своими бедами. Бедами-победами. Главное, чтобы они не истребили НАС. Нас осталось так мало».
Кого – НАС? Лека не знала. Пока не знала.
* * *
– Эй, Лена!
Запыхавшийся голос прозвенел сзади. Лека оглянулась.
Девчонка. Смешная девчонка лет пятнадцати. Две рыжие косички, веснушки-пятнушки на носу. Забавная девчонка в коротком, развевающемся на ветру, не скрывающем крепких загорелых ног платьице. Симпатичная девчонка. Местные пацаны, наверное, уже сидят с ней на лавочке вечерком, лузгают семечки. А может, уже и пытались прижать ее к стеночке, затащить на сеновал, стянуть трусики... Губы полные, глаза голубые. Жила бы где-нибудь в большом городе, стала бы моделью. Сейчас мода на таких.
«Хорошая девчонка, – внезапно подумала Лека. – Она – просто человечек. Обычный юный человечек. Но все равно мы с ней подружимся. Я ей нужна. А она нужна мне».
– Как тебя зовут?
– Люба, – сказала девочка. – Любашка Чиканова. – И протянула руку.
– Лека, – сказала Лека. – Зови меня так. Лека.
– Ага. – Люба торопливо кивнула. Смотрела на Леку любопытно и чуть боязливо. – Слушай, Лена... Лека, ты, говорят, силы волшебные знаешь?
– Знаю. – Лека сложила руки на груди, приняла позу горделивую. – Хочешь, на помеле полетаю? Или в черную жабу превращусь?
– Нет... Ты меня лучше научи чему-нибудь.
– Чему?
– Ну, ты же лошадь Степкину тогда вылечила. Вот чего я хочу! Лечить хочу научиться. Как ты – рукой погладила, и все. Лошадей, коров. И людей тоже. Я смогу, Лека. У меня получится. Ты мне только секрет расскажи.
А где он, секрет-то? Лека плохо помнила, как воскресила, выдернула « того света бедную лошаденку. Что-то скрытое в ее памяти поманило, позвало лошадиную душу, и та послушно вернулась на грешную землю. Это была не Лека. Это была та, другая.
– Иди на ветеринара учиться, там тебе все расскажут, – проворчала Лека. – Дар волшебный... Ничего в мире не дается просто так, Любка. Ничего.
* * *
Лека и Любашка подружились. Купаться вместе ходили. Мамаша Любкина, конечно, была не шибко довольна: «Вот, сталбыть, городска-то девка, и сама ничего не делат, и мою дылду с панталыку сбила». Да только что с энтой девкой, Любкой, сделаешь? Лето ведь. Каникулы. Сенокос еще не настал. А значит, гуляй пока, Любка, купайся, пока время есть. Оглянуться не успеешь – пролетит твое девичество беззаботное, и муж появится злой, пьющий, и детки, и коза, и три поросенка, и корова, и два десятка кур. Когда ж купаться-то? Дай Бог, хватит времени от зари до ночки темной всех накормить, да на работу пехом сбегать, да печку растопить, да все дела переделать, да с соседкой через забор полаяться. Если и вспомнишь детство свое голоногое, только как сквозь туман: было – не было?
И подружку свою вспомнишь, Леку. Странную девушку со странным именем. И никому ведь не расскажешь, какая Лека чудесная на самом деле. Потому что засмеют, не поверят. А поверят – испугаются. Потому как люди сказку хоть и любят, да только тогда, когда она сказкой остается. А если она в правду превращается, это уже страшно.
Страшно.
Любке поначалу тоже было страшно. А потом она привыкла. И даже полюбила Леку.
А тут и Демид приехал.
* * *
Любка знала, что есть на свете такой Демид – друг Леки, чуть ли не муж. Хотя она с трудом представляла, какой муж может быть у такого человека, как Лека. Лека ничего про него не рассказывала. «Ничего про Демида рассказать нельзя, – говорила она. – Приедет он – сама увидишь, кто он такой».
И улыбалась загадочно.
И когда Любашка однажды утром подошла к дому Леки и увидела у забора обшарпанный белый «жигуленок», то сразу поняла – Демид приехал.
Ей стало немножко обидно. Кто он такой, этот загадочный Демид? Вдруг он отнимет у Любки ее Леку, будет против их дружбы? Всякие люди бывают.
Она стояла у калитки и думала. И не решалась войти, стеснялась. А как Демид появился, даже не заметила. Просто голос сзади сказал: «Привет, Любка, чего стоишь? Заходи». Она обернулась, а там парень стоит.
Голый почти, в красных спортивных трусах и кедах. Мокрый, хоть выжимай, – бегал, видать. Спортсмен. И улыбается.
И совсем не страшный. Загорелое лицо, правда, все в белых рубцах. Брови одной почти нет. Губа нижняя сшита – до сих пор следы от швов видны. Улыбка кривая, но вполне дружелюбная. Парень как парень. В принципе красивый даже. Вон на мужиков их деревенских в этом возрасте посмотреть – пузы, титьки. Или тощие как кощеи – ребра торчат, того гляди уколешься. А этот – как из кино. Гибкий, сильный. Мускулы так и перекатываются под кожей при каждом движении.
Классный парень. Повезло Леке.
– Тебе тоже когда-нибудь повезет, – сказал Демид. – Тебе повезет, малыш.
А дальше он сделал шаг к Любке и поцеловал ее. Прямо в губы. Рот Любки приоткрылся, она стояла, не в силах оторваться от этого мокрого, такого сильного и горячего тела. Она закрыла глаза и почувствовала, как земля вокруг нее поплыла.
Демид не дал ей упасть – поддержал рукой.
– Зачем ты это сделал?
– Так просто. Чтобы ты меня не боялась. Чтобы своим считала.
– А Лека? Что она скажет?
– Ничего.
Вдруг она поняла – это был не просто поцелуй. Это был подарок. Он подарил ей нечто, названия чему она не знала. С этим поцелуем влилась в нее новая сила, и спокойствие, и даже знание какое-то, о том, как мир устроен. Она ощутила себя немножко другим человеком – не лучше, чем прежде, но, во всяком случае, более приспособленным к жизни.
– Спасибо, Демид, – сказала она.
– De nada [Не за что (исп.).], – ответил он. Ответил на каком-то незнакомом языке, но все было понятно.
Его можно было понимать без слов. Просто чувствовать. Потому что она стала СВОЕЙ.
Степан Елкин встал перед мучительной проблемой, разрешить которую не могли все философы мира, вместе взятые. Он бился над этой проблемой уже третий день, но ни малейшего намека к продвижению вперед пока не наблюдалось.
Трактор стоял как вкопанный. Накрылась коробка передач. Вот ведь незадача! Тракторок хоть и небольшой – мотор да колеса, а вещь в хозяйстве незаменимая. И работал вроде бы исправно, хоть и сделан был в дружественном Китае. Степа, конечно, великим специалистом в механике не был, но до сих пор с ремонтом справлялся без труда – все-таки в деревне вырос. А тут хоть плачь! Не получается ничего, и все тут!
