Демид медленно поднял правую руку и положил ее на затылок.
– Я сказала: руки вверх! Обе руки!
– Не могу. – Голос Демида был тусклым и усталым. – У меня нет левой руки. Одни лохмотья.
– Отставить разговоры! Поднимайте левую руку! Или буду стрелять.
– Стреляй.
Может и выстрелить. Должна выстрелить. Она уже стреляла в него. Конечно, в него, в Демида, а не в этого тюфяка Ваню-самогонщика. Она хотела убить его.
Молчание за, спиной. Сопение. Осторожно обошла Демида, держась на почтительном расстоянии. Встала перед ним. Ноги расставила. Нацелила пистолет на Демида. Тот самый пистолет.
Ага. Значит, она не одна. Не может просто так шлепнуть его на месте. Свидетели мешают. Двое за спиной, как минимум.
– Ольга. Я убил его. Короля Крыс. Почти убил. Не мешай мне. Мне надо доделать... Кол ему в сердце.
– Какого Короля Крыс?! – Голос Фоминых повысился почти до визга. – Вы мне мозги не пудрите!
– Вот ЭТО. – Демид показал глазами на труп бестии. – Король Крыс. Это даже не мутант. Это волколак. Обычный волколак. И если я не воткну ему сейчас кол в сердце, он оживет снова.
– Во дает! – сзади загоготали. – Ну байки травит! Правду сказали, что крыша у него едет!
– Ничего у него не едет! – Фоминых свирепо свела брови на красивом своем ледяном лице. – Он вам еще не такое наплетет! Все эти сказки – для отвода глаз. Гражданин Коробов, вы арестованы.
– За что?
– Отморозок ты гребаный! – Человек в гражданской одежде появился сбоку, воткнул Демиду в бок ствол пистолета. – Как людей собаками до смерти травить, так это мы можем, а как отвечать, так за что? Руки сюда! – Защелкнул сзади наручники. – Ольга Игоревна! У него тут рука одна и вправду – того... Кости торчат.
– Доедет. Он живучий. – Фоминых, кажется, впервые перевела дыхание. Сама не верила в свою удачу. Демид Коробов – вот он, в наручниках. – Оружие ищите.
– Есть тут. Кнут какой-то железный. Он им собаку задушил.
– Давайте сюда. – Фоминых с интересом вертела в руках Штуковину. Нечаянно нажала на кнопку и подпрыгнула от испуга, когда Штуковина со щелчком сложилась и превратилась в серебристую трубку с острым как бритва когтем на конце.
– Ого! – Оперативник восхищенно покачал головой. – Крутая хреновина! Холодное оружие.
– Холодное. – Фоминых осторожно опускала трубку в целлофановый пакет. – Оружие высшего класса. Профессиональное. У нас, кстати, есть пара дел, когда людей убивали чем-то подобным. Стоит покопаться. А, гражданин подозреваемый?
– Пошли. – Парень подтолкнул Демида в спину. Аккуратно подтолкнул, почти нежно. Жалел, видать, все-таки. – Ольга Игоревна, а собаку куда? В мешок?
– Оставьте ее, – сказала Фоминых. – Зачем нам эта падаль? Она бешеная, наверное, была, раз на хозяина набросилась.
Будь Демид здоров, он бы вырвался, вырубил бы всех троих – не насмерть, временно, лишь бы довести дело до конца. Добить Короля Крыс. Пусть его потом судят. Но что он мог сделать сейчас – едва живой?
Его снова переиграли. Потому что он был одиночкой.
– Это что за заведение?
– ИВС.
– Что?!
– Изолятор временного содержания.
– КПЗ, что ли?
– Ага. – Оперативник, который вел Демида по мрачному темно-зеленому коридору, равнодушно кивнул. – Типа этого.
– Вы не имеете права!
– Имеем. На десять суток. А дальше предъявят обвинение и переведут в другое заведение. Уже надолго.
– У меня рука сломана! Мне врач нужен!
– Туда и идем. Направо.
Демид с охранником повернули в ответвление коридора и оказались перед дверью, на которой был намалеван красный крест.
* * *
– Так-так... – Врач, тусклый человечек с испитым лицом и носом в фиолетовых прожилках, осматривал руку Демида без особого интереса. – Рубцы. Деформация лучевой кости. Что, в драке участвовали?
– «Драке»... – Демид усмехнулся. – Тут дело серьезное, коллега. Я уж не знаю, что там от руки осталось? Переломов несколько должно быть. Возможно, даже открытые.
– Какой я вам коллега? – Доктор взъершился. – Ваши коллеги – вон на нарах сидят. И вообще, не надо мне тут диагнозы диктовать! Я тут не первый день сижу! Переломы... Нет тут никаких переломов – кость целая.
– А раны?
– И ран нету. Рубцовая ткань. Рубцам этим, должно быть, не меньше месяца.
– Как – месяца?! Это ж только час назад...
– Вы, сразу видно, новенький. – Врач приподнял стеклышки-очки и посмотрел на Демида, сдвинув седенькие бровки. – Тут у меня профессионалы по симуляции попадаются. Такие, знаете ли, мастырки лепят – по виду хоть сейчас в морг, а сам здоров-здоровехонек. И вот что я вам скажу – вы мне тут старыми вашими болячками в нос не тычьте. Нет у вас ничего страшного.
– Нет, подождите...
– Медицинская помощь не требуется. – Доктор черкнул закорючку на разлинованном листе. – В камеру.
Только теперь Демид начинал понимать, что случилось. Он должен был бы чувствовать страх перед тюрьмой, разочарование – не разделался до конца с волколаком, невыносимую боль в разорванной мерзкой бестией руке. А в нем поселились только пустое отупение и даже легкий кайф – пугающий и неуместный. Теперь он узнал этот кайф. Такое чувство бывает, когда уходит боль. Боль, раздирающая тебя зубами на части. И лоб покрывается испариной, и дыхание становится легче, и голова слегка кружится – ГОСПОДИ КАКОЕ СЧАСТЬЕ ЧТО ЭТОЙ БОЛИ БОЛЬШЕ НЕТ!
– Больше нет, – пробормотал Демид. Он поглядел на свою руку. Его волшебную руку, затянувшую страшные рваные раны аккуратными, даже не уродливыми полосками рубцов, срастившую переломы костей и разрывы сухожилий, пока он шел, скрестив руки в наручниках за спиной. Рука снова была ЕГО, она была послушна, она работала, как хорошо налаженный механизм. И все же это была не его рука. Потому что не могло быть у Демида такой волшебной руки. Самоисцеляющейся руки.
Могло. Потому что, оказывается, он был кимвером.
Он еще не знал, что это такое. Но это давало ему какие-то новые возможности.
И страшную судьбу.
– Веди в камеру, начальник, – сказал Демид.
* * *
Спать. Вот чего больше всего он сейчас хотел. Его не интересовало, как его встретят в камере. Главное, чтобы там было место, чтобы сесть, или встать, или хотя бы прислониться. И заснуть.
Замок лязгнул за его спиной. Он находился в камере – не слишком просторной для шести человек, которые здесь уже обитали. И все же не забитой насмерть – рассказывали, что в такую душегубку могут запихнуть и два десятка людишек. Воздух был кислым, вонючим, прокуренным до синей густоты. Двухэтажные нары с двух сторон. Стол, привинченный к стене под единственным оконцем, зарешеченным до такой степени, что непонятно было, как свет еще умудряется протаскивать свои лучи сквозь эти клеточки.
Все дружно повернули головы к Демиду. Молчание.
– Здорово, – сказал Демид. – Как тут у вас, на курорте?
– Погода сухая, – сказал один, с полным ртом золотых зубов, лет сорока, в костюме «Адидас». Хорошем костюме. – Сухая и жаркая. Обзовись, ежели не затруднит.
– Демид, – сказал Демид.
– По какой идешь?
– Да хрен их знает, эти статьи. Пришиб кого-то, говорят. А по мне, так никого я не трогал. Разберемся.
– Не трогал, говоришь? – Золотозубый ухмыльнулся. – Это ты зря, мил человек. Наши мусора, ведь что они? Самые справедливые, значится, во всем мире. За просто так не сажают.
Все дружно, как по команде, заржали.
– Правильно говоришь, – медленно, важно произнес мужичок с нижних нар, самых близких к окну – мужичок виду самого крестьянского, с татуированными лапами, но причесанный по последней моде. – Я вот, к примеру, по четвертому разу на крытку иду. А по делу, так и на все десять меня надо было бы содить. Да только хрен они меня в этот раз за жопу возьмут. Потому что у них своя правда – ментовская, а у нас – своя, воровская. И наша, понятно, сильнее. Правильно?
– Правильно, Федосеич, – зашумел народец. – У ментов, у них какая правда? Беспредел пошел один...
– Порядки знаешь? – обратился Федосеич к Демиду.
– Слышал...
– Багаж есть?
– Чистый.
– Понятно... По первой идешь. Ничё, привыкнешь. Люди везде живут.
– Душно тут у вас. Окно можно открыть?
Снова дружное ржание.
– А ты шутник, однако. Балагур. Попробуй открой. Только нас предупреди, когда амбразуру ломать будешь. А то и нас за компанию дубинкой приласкают.
– Спать днем можно? – хмуро осведомился Демид.
– Спи. Вон там, на верхней шконке. Лезь, лезь, не боись, пока место есть. А то еще человеков пять впихнут, так и кемарить придется по очереди.
Демид полез на нары, деревянные, жесткие, крашенные все той же гнусно-зеленой краской. Одеяла не полагалось, подушки тоже. Был матрас – из дыр его торчали пучки ржавой от старости ваты, пованивало карболкой, зато клопов не было. Дема свернулся клубочком – осторожно, чтобы не спихнуть соседа, подложил руку под голову и заснул.
* * *
