Прав парень, прав! Зачем быть воином, когда можно быть обезьяной и кривляться на потеху людям? Зачем убивать, если можно веселить? Зачем быть страшным, если можно быть смешным?
Это простое и спокойное признание повергло Нэкки в изумление – да кем же еще и быть человеку, как не воином? Затем оно понемногу сменилось отвращением.
– На твоем месте я бы себе горло перерезал, – выдохнул Нэкки.
– Зачем? – удивился Хэсситай, мыслями все еще пребывая среди толпы, на ярмарочных подмостках. – Это ведь не смешно.
– Ты рехнулся, – прошептал Нэкки, не вполне уверенный, стоит ли ему верить собственным ушам.
– Да, – кротко согласился Хэсситай. Может, с точки зрения Нэкки он и впрямь рехнулся, отказываясь от пути воина, – зато взамен он приобрел нечто куда более важное. И оружие, разящее вернее меча. Смех – это тоже своего рода меч, и он надежнее того меча, чью рукоять сжимает потная ладонь.
– Таких, как ты, надо уничтожать, как бешеных собак, – тоном, не ведающим сомнений, произнес Нэкки. – Жаль, что мастер Хэйтан не дал нам тогда тебя удавить. Теперь ему, бедняге, придется заняться этим самому.
– Что?! – Вопрос был настолько удивленным, что даже не звучал удивленно. Голос Хэсситая был ровным и невыразительным. Восклицание сорвалось с его уст почти случайно – он и не надеялся, что разъяренный Нэкки снизойдет до ответа. Однако Нэкки все же снизошел: его ярость жаждала выплеснуться в слова.
– Мастер сам слышал, как ты предавал его и всех нас, – процедил Нэкки.
– Где… слышал? – еле шевеля губами, промолвил Хэсситай. Он понял, понял сразу – где… но не хотел понимать. Он хотел надеяться.
– В тюрьме, где же еще? – передернул плечами Нэкки. – Или ты нас еще где-нибудь предавал?
Надеяться было глупо. Глупо и бессмысленно. Так вот оно что… вот, значит… вот почему Нэкки пытался всадить в него нож… вовсе не по собственному почину… вот оно… вот почему на него объявлена охота… охота, говорите?.. а Нэкки – один из охотников?
Рука Хэсситая взметнулась мгновенно, и Нэкки не успел уклониться. Хэсситай схватил его за шиворот и с силой встряхнул.
– Слушай и запоминай, – с яростной отчетливостью произнес бывший воин. – Я вас предавал, предаю и предавать буду. Всем своим существованием.
Он отпустил Нэкки и слегка толкнул его в грудь рукоятью ножа, который он так и не выпустил.
– А теперь иди к мастеру Хэйтану, – совершенно уже издевательски закончил Хэсситай, – и передай ему, что негоже за головой предателя сосунков посылать. Если ему нужна моя голова, пусть приходит за ней сам.
Нэкки уставился на него ошалелыми глазами, потом охнул, развернулся и бросился бежать. Даже про нож свой позабыл. Хэсситай долго глядел бывшему сотаиннику вслед. Когда Нэкки исчез за деревьями, Хэсситай выпустил нож, и тот упал, по самую рукоять воткнувшись в мягкую мшистую землю. Хэсситай пинком выворотил его из земли, но подбирать не стал. Нож валялся у его ног. Лезвие поблескивало во мху, как маленькая стальная лужица.
Хэсситай вздохнул, губы его судорожно дернулись, пытаясь сложиться в улыбку, – и замерли, когда слеза угодила ненароком в уголок рта.
Это не смешно – так он, кажется, сказал Нэкки? Вестимо дело, не смешно. Если бы было смешно, разговор совсем бы по-другому обернулся. Этот болван еще о верности вздумал разглагольствовать! О том, что он называет верностью. Да Хэсситай само это слово почел бы запачканным, вздумай он назвать верностью то же, что и Нэкки! И как только он помыслить посмел, что Хэсситай способен предать Хэйтана? Неужели он не понимает, что Хэсситай связан с Хэйтаном долгом превыше того, что наивно именует долгом сам Нэкки, и верностью превыше верности?
Хотя при чем тут Нэкки? Нэкки – всего лишь бывший сотаинник, по-своему неглупый, но и только. Мало ли что он там себе думает… пусть его… страшно, что так же точно думает и мастер Хэйтан.
Не смешно… он бы и рад засмеяться… только саднит в груди… так саднит, что и не вздохнуть… кажется, старая пословица гласила: «Мечом без рукояти под силу владеть лишь тому, кто не боится им пораниться»… вот он и поранился… мало не насмерть поранился смехом и свободой… а чего он, собственно, ожидал? Так оно и должно быть, если хватаешься за клинок голыми руками… крепче держать надо было, крепче… а теперь клинок вспорол их до самых костей… больно, Боги, до чего же больно… мастер Хэйтан поверил – поверил! И назвал своего ученика предателем. И охоту на него объявил.
Хэсситай не мог рыдать, ни даже всхлипывать. Он дышал ровно и размеренно – только слезы так и катились по его замершему лицу.
Ветер ворошил палые листья, они вздыбливались и стряхивали с себя снег. Снег – задолго до окончания листопада! Не подвела примета: за ранней осенью последовали не менее ранние заморозки. Мелкие снежинки ложились одна к одной. Жухлая, но еще зеленая трава топорщилась сквозь тонкий снежный покров. Конечно, это лучше, чем раскисшая от бесконечных дождей грязища… и все же нелегко вонзается лопата в промерзшую до звона землю. Работа подвигалась медленно – а ведь надо отрыть землянку, в которой можно не просто укрываться сутки-двое, а жить. Хэсситай и сам не разгибался, и мальчикам отдыху не давал. Когда землянка была готова, все трое просто с ног валились. Однако Хэсситай и тут себе спуску не дал.
Работа бок о бок с Тэйри и Аканэ настроила его на более или менее веселый лад: эта парочка кого хочешь рассмешит, если возьмется смешить всерьез. Даже и недавнее горе не то чтобы забылось или померкло, но притаилось где-то в глубине души и хоронилось там, выжидая своего часа. Некогда Хэсситаю горевать. Не горевать ему сейчас надо, а мальчишек прятать. Вот когда он укроет их так, что ни одна живая душа не сыщет… тогда он вспомнит о своей душевной боли. А до тех пор у него работа так и горит в руках… и руки тоже горят от непривычно быстрой работы. Нипочем бы не подумал, что Ночная Тень может сбить руки до волдырей. А хоть бы и до крови! Мальчики будут укрыты надежно. Только одно это и имеет значение. Хэсситаю было радостно от этой мысли – и на сей раз ему не составило труда засмеяться, хотя и несколько принужденно. А завидев удивленные рожицы мальчиков, он рассмеялся уже от души. Так, смеясь, он и обошел вокруг землянки.
Обвести укрытие крутом смеха он надумал еще раньше, чем выбрал место для землянки. Он опасался, что ничего у него не получится, но напрасно. Словно безмолвный ветер колыхнул невидимый круг – колыхнул и бережно опустил вновь на землю.
– Готово, – объявил Хэсситай и устало оперся о дерево. – Вот теперь полезайте туда и ничего не бойтесь. Никто, кроме вас и меня, этой землянки не увидит.
– А если прямо по ней пройдет и внутрь провалится? – деловито поинтересовался Аканэ.
– Не провалится, – успокоил его Хэсситай. – Никто по ней поверху не пойдет. Ноги сами понесут мимо, а человек даже и не заметит, что крюка дал.
– А нам нельзя?.. – встрял было Тэйри.
– Нельзя, – отрезал Хэсситай.
Он ожидал если и не яростного протеста, то по меньшей мере ожесточенного нытья. Однако Аканэ так взглянул на младшего брата, что тот мгновенно примолк, нагнулся и безропотно полез в землянку. Аканэ посмотрел на Хэсситая долгим пристальным взглядом, отдал ему воинский поклон – сжатые кулаки сведены на уровне груди, голова почти не опущена – и последовал за братом.
Хэсситай повернулся и зашагал прочь. На душе у него было смутно, он постоянно ощущал рядом с собой некую пустоту – так и хочется окликнуть кого-то. Он то и дело оборачивался – и всякий раз мысленно чертыхался, сообразив, что недостает ему рядом Тэйри и Аканэ. До чего же он привык, оказывается, к этим пострелятам. А может, вовсе и не в привычке дело. Просто плохо ему… так худо, что выть в пору… вот и хочется, чтобы рядом был кто-то близкий. Не затем, чтоб разделить с ним свою боль, – ни за что Хэсситай не стал бы взваливать на мальчишек свои тяготы. Он им всей правды и не поведал; сказал лишь, что надвигается опасность и им необходимо спрятаться и пересидеть в укрытии некоторое время без него. А без них тоскливо… один он остался… один против всего мира, который и мог бы его понять, да не хочет. И не ему, Хэсситаю, винить этот мир в столь злостном непонимании.
Случилось то, что и должно было случиться. Так оно всегда и бывает. Раньше Хэсситай об этом не задумывался: он менялся, рос – но ведь и мир менялся вместе с ним. Он взрослел – а тем временем недавние воины старели, вчерашние малыши подрастали… не быстрее и не медленнее, чем он. Мир внутри него и мир вовне изменяли свой облик с равной скоростью, и он полагал, что так всегда и должно быть. А сейчас он сам себя опередил, и мир внутри него, мир, каким он его себе мыслил, изменился почти мгновенно и бесповоротно – а внешний мир остался прежним. Хэсситаю попервоначалу это было невдомек: то, что ты уже понял, кажется тебе таким простым, таким естественным, само собой разумеющимся… так и чудится, что остальные это поняли вместе с тобой. Ну, если и не все, то многие. Не один же ты такой умный. И поумнее тебя люди найдутся. Уж если ты, самый обычный человек, смог сообразить – неужто те, кого ты уважал и почитал, не сумеют? И начинаешь ты с ними говорить так, будто они уже все поняли… м-да, лучшего способа добиться, чтоб они не поняли этого никогда, и не придумаешь.
