– Сколько времени? – спросил Джонатан. – Я пропустил свое дежурство.
Он опустил негнущиеся ноги на пол. Его икры и бедра гудели так, словно он всю ночь крутил педали.
– А я пропустил свое, считай, на целую неделю, после того как продал одну вещицу, – произнес Эскаргот. – Солнечные часы, сделанные из кальмара, показывали время точнее, чем мои часы. Потом я обменял их на те карманные часы, о которых вы уже слышали. Но я сделал только хуже. От этих часов были одни несчастья. А избавление от этих часов было еще большей ошибкой. Но я готов исправить все это. Если бы я сохранил свои часы из кальмара, ничего бы не произошло. Вот подумайте, смогли бы вы увидеть всех этих эльфов, гномов, коротышек, гоблинов, и кто знает, кого еще, если бы я не обменял часы? Вряд ли. А часы из кальмара – это самая странная вещь на свете.
К этому времени Джонатан уже встал и разминал мышцы. Он прохаживался так, как делал это, должно быть, один из тех коротконогих троглодитов из музея в городке Твомбли, прежде чем превратиться в окаменелость. Джонатану пришло в голову, что, по всей вероятности, сильная физическая нагрузка и явилась причиной того, что троглодиты окаменели, – ваши конечности делаются с каждым днем все тверже и наконец в одно прекрасное утро вы просыпаетесь и обнаруживаете себя совершенно застывшим, после чего вам придется лишь выкатываться из своей постели. Но тут Джонатан заметил, что его конечности уже стали гибкими, а ведь прошло совсем немного времени. По-видимому, это произошло под влиянием запахов кофе и бекона.
– Кто-нибудь должен был разбудить меня ночью, – сказал Джонатан. – Сам я бы ни за что не проснулся.
Эскаргот натянул свой плащ и исчез из виду.
– Я весь день ничего не делал, только болтал. Если вы будете слишком много разговаривать, то сойдете с ума. Это уже доказано. Верно, Профессор?
Профессор кивнул, но Джонатану показалось, что он сделал это лишь из вежливости.
– Таким образом, – продолжал Эскаргот, – я решил, что если я просижу всю ночь, раздумывая о том о сем, то буду молчать, даже если слова попытаются сами вылезать из меня. У эльфов есть пословица на эту тему, они говорят, что молчание – золото. Они считают, что чем больше молчишь, тем мудрее становишься. Для того чтобы понять, насколько ценна философия, достаточно часок, не больше, пообщаться с эльфами. Да, кстати, вы знаете, что сказал этот Бламп, когда их корабль отправился на следующую ночь в плавание?
– Нет, – ответил Джонатан, – мне кажется, Бламп отплыл еще до того, как мы отправились в Гавань Дроздов.
– Ничего подобного, – заявил Эскаргот. – Они ждали меня. Ну и подарочек этот Бламп. Он, конечно, не семи пядей во лбу, как, например, Твикенгем, но сообразителен. Он был уже здесь, на борту, когда ставили парус на грот-мачте, и он закричал на меня, когда мы с Твикенгемом побежали в “Луну и Шляпу”. Он кричал и махал все время Сквайру, чтобы привлечь его внимание. Он крикнул: “Почему этот коротышка такой неповоротливый и медлительный?” Твикенгем не расслышал его, но я услышал и пожал плечами. И тут он стал смеяться как сумасшедший и закричал: “У него может начаться трупное окоченение!” Он захохотал так, что свалился на эту проклятую палубу и двум эльфам пришлось помочь ему добраться до его экипажа. И все это время он с гиканьем выкрикивал что-то совершенно безумное. Вот вам и капитан эльфов.
– У нас просто недоразвитое чувство юмора, это точно, – сказал Профессор, – но мне кажется, что даже безумная веселость лучше никакой.
– Думаю, шутка была очень хорошей, – вставил Джонатан и несколько раз повторил ее про себя, чтобы потом не забыть так же подшутить над Гилроем Бэстейблом.
Дули, который вошел в рубку, чтобы позавтракать, спросил:
– А что могло бы начаться?
– Трупное окоченение, – объяснил Эскаргот.
– Что это такое?
Профессор начал было объяснять, но в результате шутка потеряла всю свою остроту. Наконец он бросил объяснения и сказал Дули, что совершенно неважно, что происходит с телом после смерти.
– Тогда мы должны были окоченеть прошлой ночью, – сказал Дули, – потому что я не мог с трудом ходить.
Профессор сказал, что Дули выразился неправильно, что надо было сказать “я едва мог ходить”, но раскрытие тайн грамматики увенчалось не большим успехом, чем научное объяснение сущности трупного окоченения. И во время завтрака все уже забыли об этом.
– А где можно достать эти часы, сделанные из кальмара? – поинтересовался Джонатан у Эскаргота.
– Я сделаю вам такие. Если мы когда-нибудь окажемся на побережье, потратим на это один день. Но мы должны поймать речного кальмара. Вам не нужно много их. Хитрое переплетение щупальцев. У них слишком много ног. Тебе придется их подравнивать.
– У меня были улиточные часы,– сказал Джонатан. – Они шли очень хорошо, только не во время снегопада.
– Никогда не слышал о таких часах, – произнес Эскаргот.
– Я сам их изобрел, – пояснил Джонатан. – Но их можно использовать только дома. Если в пять утра выйти на лужайку, там можно найти сотен шесть улиток, к все куда-то ползут. Едят траву и тому подобные вещи. Вы должны быть осторожны, чтобы не наступить на них. В шесть тридцать их остается всего лишь штук двадцать, и все они ползут к кустам, прежде чем покажется солнце. К семи пятнадцати вы найдете всего лишь одну улитку. Я думаю, эта улитка в их племени – что-то вроде деревенского дурачка; наверное, она не в состоянии различать, сколько сейчас времени. Она несколько запутывает часы. И потом уже, ночью, все повторяется, только в обратном порядке.
– Не слишком-то это точные часы, Джонатан, – сказал Профессор.
– Они хороши, когда нечего делать, – сказал Джонатан в поддержку этих часов, – но точно определять по ним время – весьма нудное занятие.
– И чтобы выполнить эту нудную работу, нужно еще очень рано встать, – заметил Эскаргот. – Я сделаю вам часы из кальмара, Бинг. Они будут идти и днем, и ночью.
В окно рубки они видели деревья, покачивающиеся под дуновением утреннего бриза. Он был не таким уж сильным, но путешественники поднялись и стали ставить паруса, а затем медленно поплыли вверх по реке в лучах нежаркого утреннего солнца.
Так прошло два дня; время от времени, когда стихал ветер, они крутили гребное колесо, с помощью шестов пробирались среди отмелей и медленно, но верно двигались вперед. В то утро, ниже по течению, они заметили дым, который поднимался с берега Горной Страны. Дым поднимался большими темными клубами; он был настолько густой, что почти час заслонял небо на востоке. Может быть, это горел лес, а может, и какой-нибудь амбар. Вечером путешественники заметили клубы дыма от другого пожарища, но с наступлением сумерек он исчез из вида. Друзья не сомневались в том, что шествующая ночью толпа гоблинов и эти пожары как-то связаны между собой. Джонатану пришлось согласиться с Профессором, что сейчас было не время бездельничать, потому что селения в холмистой долине, может быть, ужевсе в руинах.
Но они ничего не могли сделать с этими пожарами в низовье реки. Прошла ночь, за ней другая, и на шестой день путешествия они были уже возле разрушенного Малого Стутона, который выглядел достаточно странно – как будто он был разрушен не две недели назад, а гораздо раньше. Дома, стоявшие вдоль берега, были покрыты ползущей лозой дикого винограда, который проникал в окна, и вылезал из них, и даже прорастал сквозь черепицу на крышах. Из щелей в некоторых домах сочился тусклый свет – словно внутри горели лампы или свечи. Но не исключено, что это была всего лишь игра солнечного света, который иногда показывался сквозь бреши в затянутом тучами небе. Тоненький дымок поднимался из одной трубы, что показалось путешественникам еще более странным. Они не знали, как понимать этот дым – или свет ламп, если это, конечно, были лампы, – было ли это хорошим сигналом, означавшим, что Малый Стутон все-таки не совсем брошен, или плохим – свидетельствующим о том, что здесь опять орудуют гоблины. Профессор сказал, что хотел бы знать, что же происходит; его просто приводила в ужас мысль о том, что в покинутых домах могут жить гоблины. Эскаргот возразил, что он слышал и не о таких странностях. И то, что происходит в этих темных лесах, в общем-то, не является чем-то необычным. И он, и Джонатан считали лишним останавливаться здесь только затем, чтобы удовлетворить любопытство, и Профессор наконец согласился с этим.
До девяти часов утра ветра почти не было, но затем он задул, правда в сторону моря. Даже Дули понял, что надвигается буря, – ветер был влажным и пах водой; он несся со стороны Белых Скал, которые время от времени показывались из-за облаков, хотя были слишком далеко и путешественники не могли услышать раскаты грома.
Около десяти часов пошел дождь – большие круглые капли падали с серого неба, и шлепались на палубу и крышу рубки, и ручейками стекали вниз. Теперь уже не было опасности, что какие-нибудь бочонки или что-то еще начнет кататься по палубе, поскольку весь груз был спрятан в рубке. Снаружи оставались лишь сиденья, приделанные к палубе.
