Об этом свидетельствовало соседство светского «кланяюсь» с официальной формулой «Во имя Князя и Истины», которую обычно помещали в конце дипломатических нот и важных циркуляров.
В пользу этого говорила и фраза «промедление хуже смерти». Что может быть хуже смерти? Ну уж не так называемое «бесчестие», как полагают некоторые идиоты. Офицеры Свода это знают. Хуже смерти может быть только смерть в Жерле Серебряной Чистоты. Если речь идет об этом, то чем здесь может помочь он, Эгин?
«Рассчитываю только на твое присутствие», – писал Альсим.
И это тоже очень странно. С каких пор пар-арценцы Свода Равновесия рассчитывают только на приезд в столицу друга, находящегося на покое в какой-то глухой провинции?
А Пиннарин тем временем «сходит с ума».
В каком-то смысле, столица княжества всегда только то и делает, что сходит с ума. Разве можно расценить иначе прошлогоднее празднование юбилея сиятельной княгини Сайлы? Тогда весь столичный рейд был залит оливковым маслом, чтобы ни одна волна не мешала пению шести хоров, стоящих на стилизованных под раковины жемчужниц плотах, влекомых к Пиннарину со стороны открытого моря.
Разве это не признак сумасшествия столицы, когда девушкам, застигнутым за нарушением Уложений Жезла и Браслета в форме Первого Сочетания Устами, в качестве самого мягкого наказания татуируют на щеке звезду, уродуя лица и обрекая на вечное поругание?
В каком-то смысле Пиннарин всегда безумен. Безумец не может сходить с ума. С другой стороны, это безумие в Пиннарине – норма. Так было всегда и будет еще долго. Что же в таком случае значит фраза Альсима?
И наконец гнорр Свода Равновесия. Конечно, именно его имел в виду Альсим, говоря о Небесном Гиазире.
Лагха. Единственный Отраженный, по иронии судьбы вставший на вершине пирамиды, построенной для искоренения Отражений и Изменений. На вершине Свода.
Лагха. Муж единственной женщины в Круге Земель, любовную привязанность к которой Эгин не сумел в себе искоренить за несколько лет разлуки.
Человек, отнявший у Эгина Овель, в которой сам не нуждался.
С ним-то что неладно? Может быть, простудился? Что значит это слово – «неладно»? Наш гнорр не в духах и хочет развеять дурные мысли в обществе просвещенного собеседника с Медового Берега? Да почему ему, Эгину, должно быть до всего этого дело?
Так или иначе, Эгин принял решение ехать в Пиннарин вечером того же дня, когда почтовый альбатрос Свода сел у него на дворе.
Письмо действительно писал Альсим. Об этом свидетельствовала даже не столько подпись «А.» в конце, сколько След Альсима. След очень и очень перепуганного человека.
3
«Можно было и не отзываться на такие сумасшедшие письма», – подумал Эгин.
Заложив локти под голову вместо подушки, Эгин лежал на своей койке в одной из двух пассажирских кают «Гордости Тамаев».
Несмотря на то, что каюта находилась не в трюме, а в кормовой надстройке, она была сырой и тесной. Кроме кровати в ней находились лишь крошечный сиротский столик и сундук для вещей.
Вещей у Эгина было мало. Поэтому его вещевой мешок попросту стоял на крышке сундука. А выходные камзол, рубаха и рейтузы качались туда-сюда на гвозде, вбитом в стену.
В матрасе водились худые и очень кровожадные блохи. В раме узенького окна свистел ветер.
Впрочем, такой же точно была и соседняя каюта. Эгин предпочел эту лишь потому, что в ней была подставка для меча, располагавшаяся параллельно изголовью ложа. «Облачному» клинку Эгина, стало быть, здесь было куда комфортней, чем в соседней каюте.
Судно шло вблизи берега. Погода была плохой, но с учетом времени года ее можно было назвать сносной. «Гордость Тамаев» неистово подпрыгивала на волнах. Экипаж, кроме вахтенных, крепко спал, источая винный дух. Эгин маялся бездельем.
Все думы были передуманы. От этих дум, а может и от качки, Эгина уже начинало подташнивать. Письмо Альсима было прочитано десятки раз. Платье – почищено.
Последние два года на Медовом Берегу Эгин обходился без столичных мод. Без камзолов, рейтуз, курточек, колетов и батистовых рубашек. Без носовых платков и духов.
На Медовом Берегу он ходил в штанах из овечьей кожи хорошей выделки и в холщовой рубахе до середины бедер. То есть одевался так, как все мужчины Ваи. Но в вежественном Пиннарине этот костюм был в высшей степени неуместен.
Размышляя в этом духе, Эгин встал с койки с намерением переложить почищенное платье в вещевой сундук.
Встал и – сомнений быть не могло! – сквозь шум волн за окном отчетливо различил дыхание человека. Человеческого существа. Но откуда, милостивые гиазиры?
Стараясь действовать бесшумно, он снял с крышки сундука свой баул и по возможности так же бесшумно поставил его на пол каюты.
Резким движением открыл крышку.
В сундуке, уткнувшись носом в сухую ветошь, сонно посапывал, свернувшись клубком, мальчик лет двенадцати.
Лицо его показалось Эгину знакомым. Воришка?
– Кукареку, – сказал Эгин тоном воспитателя, опускающего розги в бадейку с соленой водой.
4
– Ну? – спросил Эгин, когда мальчик протер глаза и уселся на койке с чашкой горячего травяного отвара.
Рядом с ним Эгин положил сухари – единственное, что было в каюте съестного. Мальчик выглядел бледным и голодным.
– Ну и вот.
– То есть, по-твоему, я не найду способ отправить тебя назад?
– Думаю, не найдете.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что слышал, как капитан вас называл. За глаза.
– И как именно?
– Он вас по матери называл. Извините, – добавил мальчик.
– Извиняю. И что?
– Ну, если его еле-еле удалось уговорить выйти из Ваи в Новый Ордос, то слабо верится, что вы сможете уговорить его вернуться в Ваю, чтобы меня вернуть, и потом еще раз выйти в Новый Ордос за вами. Ему это невыгодно.
«Ну стервец!» – мысленно похвалил Эгин мальчика за наблюдательность и сообразительность. Но выражение строгого недовольства Эгин со своего лица решил не сгонять. Из педагогических соображений.
– Да, мне это не выгодно. Ты все правильно просчитал. Сдаюсь. А почему ты думаешь, что мне выгодно ссориться с твоими родителями? Они ведь Шилол знает что могут подумать! Они ведь подумают, что это я тебя уговорил. Или заманил ехать в Новый Ордос, чтобы там продать. Больше-то здесь никто никуда не едет, не считая команды!
– Во-первых, никакого Шилола нет, – заявил мальчик.
– А во-вторых?
– А во-вторых мои родители… Ничего они не подумают!
– Это почему? Или ты им честно сказал, что собираешься тайком пробраться в трюм, потом в каюту к гиазиру Эгину, залезть в сундук и зайцем ехать до Нового Ордоса?
– Я им этого не говорил.
– Вот именно! Почему?
– Потому, что им все равно.
– Что значит все равно?
– То и значит. Они даже не заметят.
Эгин не нашелся, что ответить. Да, есть и такие родители на белом свете.
– Ну хорошо, а как тебя зовут?
– Никак.
– Нет. Так не пойдет. Всех людей как-нибудь да зовут. Ведь верно?
– Ну, верно.
– И тебя тоже как-то звали, когда ты жил на Медовом Берегу.
– Ну да. Но только мне не нравится.
– Что именно?
– То, как меня звали. Я вам не скажу как.
– Как же мне тебя называть?
– Да наплевать как.
– Не хами. Все-таки, ты сидишь в моей каюте и лопаешь мои сухари.
– Спасибо, – буркнул мальчик.
Эгин понимал, что резкость мальчика проистекает не столько от неотесанности, в целом свойственной молодому поколению Медового Берега. Но в основном от страха.
От страха перед морем, бушующим за бортом. Перед Новым Ордосом, перед Пиннарином. Перед Эгином, обладателем странной репутации, хозяином «облачного» клинка.
– Вы ведь не выкинете меня в море? – спросил мальчик с ехидцей.
– Посмотрим по твоему поведению, – с педагогическим прищуром ответил Эгин.
– Тогда назовите меня на свой вкус. А я буду отзываться.
– Ты что, серьезно?
– Серьезно, – сказал мальчик. По выражению его лица Эгин понял, что на этот раз мальчонка непоколебим.
– Тогда я называю тебя… называю тебя…
И тут Эгин впал в неожиданное замешательство. Вопрос, казалось бы, был простым. Но в то же время – таким сложным! Ни одно благозвучное мужское имя не приходило Эгину в голову. На языке вертелась всякая ерунда: Пеллагамен, Диннатолюц, Ларв…
И вдруг Эгин вспомнил про человека, с которым прибыл около двух лет назад на Медовый Берег. Про такого же, как и он некогда, офицера Свода Равновесия. Только из Опоры Безгласых Тварей. Про мастера альбатросов и псов, понимавшего языки животных, про юбочника и остроумца. Про человека, который отдал свою жизнь ради спасения его, Эгина, драгоценной шкуры.
– Что ж, называю тебя… Есмаром. Тебе нравится?
– Есмаром? Ничего, жить можно.
5
Последовавший за этим час настойчивых расспросов позволил Эгину прояснить ситуацию, а заодно узнать кое-что о биографии нового пассажира «Гордости Тамаев». Эта биография показалась Эгину весьма примечательной.
