– Что нового придумала, Рали? – Его голос был глух и безжизнен.
Он здорово сдал за последние дни, как солдат, чьи раны все не заживают. Мы немного поговорили, и я свела разговор на предсказание магов адмирала Трахерна насчет того, что Сарзана близко.
– Скорее всего, они правы, – сказал Гэмелен. – Не потому, что я его чую, нет, а просто логически рассуждая…
– Продолжайте.
– Сарзана одержал первую победу, разбив конийский флот, посланный против него, или, по крайней мере, он так нам рассказал, помнишь?
– Еще бы, – ответила я. – Это ловушка, которой должен опасаться каждый солдат. Если что-то сработало раз, два, пять, то потом в конце концов нарвешься на засаду врага, который изучил твои привычки лучше, чем ты – его.
– И еще, – продолжал Гэмелен. – Сарзане необходимо разбить Совет очищения как можно скорее. Его кровавые выходки не станут долго терпеть, если этому будет хоть какой-то выбор. Но если он останется единственным правителем Копии, народ скорее предпочтет его царствование хаосу. – Гэмелен вздохнул. – Поэтому мы скоро встретимся, я уверен.
Я также уверен – к сожалению, – что встретимся мы на месте, выбранном им или архонтом. Может быть, я пессимист, но поговорив с кенийскими магами, я пришел к выводу, что никто из нас не обладает и половиной мощи Сарзаны, а ведь с ним еще архонт… О боги! – Его голос зазвенел. – В этой битве решится судьба Конии и Ориссы, а я с таким же успехом мог бы лежать в постели с уткой под одеялом! Рали, если б ты знала, как я молюсь, чтобы хоть частичка моих способностей вернулась ко мне!
– Я знаю, – сказала я. Наступило молчание. Потом я тихо сказала: – Прошлой ночью я подумала, Гэмелен, как вам можно помочь…
Он резко обернулся и схватил меня за руки, уставясь мне в лицо незрячими глазами, как будто мог видеть.
– Как? Скажи как! Я больше не могу!
Я подождала, пока он успокоится, и продолжала:
– Я плохо разбираюсь в магии, несмотря на наши уроки. Я не знаю, как к людям приходит дар.
– Он просто приходит, – сказал Гэмелен. – Независимо от того, хочешь ты этого или нет. Как я жалею, что не остался простым рыбаком на берегах нашей реки.
– Вот что пришло мне в голову, – сказала я, не обращая внимания на горечь его слов. – Всегда лучше напасть на врага с тыла, обойти его, чем с победными криками атаковать в лоб.
– Именно этим я и занимался, пытаясь вернуть мои способности, – прошептал Гэмелен. – Так как же обойти врага, моя хитрая Рали?
– Вы были рыбаком. И тогда люди поняли, что вы будете воскресителем.
– Верно.
– Надо вернуться в то время, в тот образ. Вот здесь леска с крючками. Может, порыбачите? Пусть пальцы напомнят о мыслях, которые были в вашей голове много лет назад, когда вы возвращались с богатой добычей домой.
Гэмелен взволнованно кивнул, потом улыбнулся, и это была его первая улыбка за много недель.
– Да, да. Пальцы всегда помнят, как завязать узел, хоть ты даже не можешь себе представить, как извивается леска. Может быть… Может быть…
Он замолчал, в уголках его глаз сверкнули слезы, и он отвернулся.
Я жестом подозвала одну из его телохранительниц и приказала ей принести леску, наживку и все, что могло понадобиться для ловли. Я сказала Гэмелену, что мне надо идти по делам, он едва кивнул в ответ. Его губы шевелились, он был уже в прошлом.
Когда поздно вечером я спускалась в каюту, он и его охранницы все еще стояли на носу, их силуэты вырисовывались на фоне неба. Я вспомнила, как звали его любимую – Райана. Она отвергла его. Я где-то слышала, что магия, основанная на любви, может быть очень сильной. На мгновение я пожелала, чтоб хотя бы одна из его телохранительниц предпочитала мужчин, но потом тряхнула головой, отгоняя от себя эту мысль. Это было глупо. Я уже сделала все, что могла.
После вечерней молитвы я поднялась на палубу, чтобы помочь одной из моих лучниц делать стрелы. Я осторожно обрезала петушиные перья под нужным углом под руководством капрала, стоящей надо мной с горшком клея. Корайс работала рядом, обматывая тетиву шелковой нитью. Когда капрал решила, что мы наделали стрел достаточно, чтобы снабдить ими полк лучников, Корайс тоже закончила работу. Мы с ней подошли к борту, чтобы посмотреть на закат – это удовольствие морского путешествия мне никогда не надоедало.
Корайс все еще держала в руках тисовый лук, лениво натирая его маслом. Я вспомнила, что этот лук был у нее еще с тех пор, как мы были новобранцами. Интересно, откуда она его взяла? Я спросила, не был ли этот лук семейной реликвией. Она покачала головой, потом с удивлением посмотрела на меня, поняв, что я до сих пор не знаю ничего о луке.
– Я сделала его сама, – сказала она. – Делала пять лет, а начала над ним работать, когда мне было десять. Один мужчина из моей деревни очень заинтересовал меня.
– Мужчина заинтересовал тебя, – подхватила я. – А ты была слишком рано развившимся подростком. А потом ты изменила свои сексуальные предпочтения, так?
Она смешно наморщила нос.
– Я уже говорила тебе, что моя деревня – скучнейшее место. Кроме праздника середины лета, урожая и зимнего солнцестояния, самым веселым развлечением было смотреть, как растет репа. В деревне жили крестьяне, жрец, продувной лавочник и… этот человек. Его звали Соллертиана, и он был оружейным мастером, делал луки.
– Теперь я понимаю твой интерес.
– Не совсем, – возразила Корайс. – Конечно, у него в мастерской были приятно пахнущие доски, которые сохли и медленно превращались в певцов смерти, были целые кучи перьев серых гусей. Соллертиана привлек меня не своими рассказами и не покупателями из далеких городов, приезжавшими, чтобы заказать лук, который будет готов только через год. Только тогда я начала понимать, что я не такая, как другие девочки, что я не хочу играть в их игры, а потом в один день отдаться мужчине. Я знала, что Соллертиана был тоже не такой, как все. Когда мне исполнилось пятнадцать и мой лук был готов, я поняла, что права, – я видела, как он смотрит сквозь затянутое пузырем окно на проходящих мимо юношей. Я так же смотрела на некоторых деревенских девушек.
Но мне удалось два раза достичь своих желаний, правда, потом одна из них утверждала, что спала, а другая – что была пьяна. Соллертиана же не давал волю чувствам. Наш жрец приказал бы сжечь его вместе с домом, если бы что-нибудь заподозрил.
Корайс фыркнула.
– Естественно, жрец не усматривал ничего дурного, когда муж бил жену или когда хозяин дома приставал ко всем жильцам – от служанок до детей. Жрецы! – Корайс сплюнула за борт. – Раз в год Соллертиана ездил в город, чтобы купить перьев и шелка, надеюсь, там ему удавалось удовлетворить свою страсть. Мне всегда было непонятно, почему он совсем не переедет в город. Однажды я спросила его об этом. Он ответил, что не сможет жить, если не будет видеть, как солнце путешествует с востока на запад, и что городские здания душат его. – Корайс пожала плечами. – Я отклонилась от темы. Соллертиана не только был, как и я, не такой, как все, он показал мне путь, которым мне предстояло идти. Я знала, что не останусь в деревне, где мне суждено было стать старой девой или всю жизнь притворяться, что мне нравятся потные мужчины.
Этот лук сделан из старого красного тиса, который рос возле святой рощи, поэтому достиг такого возраста. В то же время его можно было срезать, потому что он рос все-таки не в самой роще. Когда я сказала Соллертиане, что мне нужен лук, он пристально посмотрел на меня. Я думала, он скажет: «Иди играй, малышка, мне надо работать», – как говорили все взрослые. Он же просто кивнул и занялся своим делом. Через неделю он отвел меня к той роще и показал на тис. Он срезал его ручной пилой, пилил целый час. Потом он аккуратно распилил ствол надвое и выбрал половину без сучков и трещин. Он отнес заготовку на гору, где бежал лесной ручей, и привязал ее так, чтобы она оказалась в воде.
Она находилась там три месяца, пока из нее не вытянуло весь сок. Потом он держал ее больше года подвешенной у потолка в сырой темной кладовке. Может быть, он думал, что я забыла о луке, но я все время помнила. Каждый день приходила в кладовую, мне казалось, что я вижу, как изменяется структура дерева. Постепенно Соллертиана переносил заготовку в более сухие места. Последний год перед обработкой она висела под крышей на открытом ветре.
Все время, пока она сохла, Соллертиана понемногу обтачивал ее, снимал кору. Он обрабатывал ее напильником, стеклом и порошком. Лук принимал форму, и мастер доверял мне все больше работы. Потом началась самая ответственная часть. Он расколол заготовку на две части, и я чуть не умерла, решив, что он погубил всю работу. Но он снова принялся обрабатывать две половинки, подгонял их друг к другу, потом склеил… и это был лук!
Он навощил и покрыл лаком дерево, прикрепил к концам крюки из рога оленя, которого я выследила и убила той зимой. Застрелила прямо в сердце из другого лука. Так он появился у меня. – Корайс погладила излучину. – Это была первая вещь, которая действительно принадлежала мне, если не считать пары кукол, которыми играла когда-то мать, а потом подарила мне.
