– Слушай, ну чего ты мне душу травишь?! Не дави на чувствительность, ладно? Я циничен по определению, изначально. У меня детство трудное было, неприкаянное, сиротское, мне на роду написано было сдохнуть от выстрела копа, или в тюряге, или от алкогольного отравления, я слово «совесть» впервые в жизни узнал на Новой Венере, в Академии. У.нас на Новой Рязани этакое глупое понятие отсутствовало в принципе… Если у тебя еще остались иллюзии, в мой адрес, сейчас они рассеются. Вот, это про меня, послушай! Все сразу обо мне поймешь! Я и в иксы-то пошел, чтобы отомстить собственному племени. Услышал однажды песню эту и вдруг понял со всей обескураживающей ясностью, в какое дерьмо окунула судьба Ваньку Полышного, типичного представителя новорязанского дна!
Он лапнул левое запястье, зарыл пальцы в густую шерсть цвета ночи и пошевелил ими в глубине. Где-то там в зарослях прятался сетевой терминал, потому что вдруг зазвучала мелодия жангады, и хриплый баритон запел…
«Я начал жизнь в трущобах городских
И добрых слов я не слыхал.
Когда ласкали вы детей своих,
Я есть просил, я замерзал…
Вы, увидав меня, не прячьте глаз, Ведь я ни в чем, ни в чем не виноват!
За что вы бросили меня, за что?
Где мой очаг, где мой ночлег?
Не, признаете вы мое родство,
А я ваш брат, я человек…
Вы вечно молитесь своим богам,
И ваши боги все прощают вам!
Край небоскребов и роскошных вилл;
Из окон бьет слепящий свет.
О, если б мне хоть раз набраться сил.
Вы дали б мне за все ответ…
Поверьте, люди, ведь я ваш брат!
Ведь я ни в чем, ни в чем не виноват…
Вы знали ласки матерей родных,
А я не знал, и лишь во сне,
В моих мечтаньях детских золотых
Мать иногда являлась мне.
О, мама, если бы найти тебя,
Была б не так горька моя судьба!»
Доверху налитыми болью глазками парень исподлобья смотрел на подругу, словно спрашивал ее о чем-то взглядом, и ждал обязательного ответа. Оцепеневшая девушка зашевелилась и положила правую руку на край стола; накрыла левой ладошкой хрупкое запястье, и над недопитыми кружками пива развернулся стилизованный пергаментный свиток. На нем возникали золотисто-пурпурные, цвета весеннего рассвета стихи. Они появлялись по одной буковке, бежали слева направо и прибавлялись построчно, сверху нисходя вниз, словно невидимый кто-то набирал текст, писал их прямо в эту минуту, а не множество миллениумов тому назад…
«Нас мало, понимающих. Из книг
Не словоблудье нам, но мудрость лба,
Уткнувшегося в рукопись. Шрапнели,
Когда в миру забрезжило едва,
Попали в цель, глаза остекленели.
Нас мало, не смакующих интриг Из книг.
Векам-то пальцы загибали
Те, у которых высох бутерброд
И чай остыл, покуда выгребали
Из мусора великолепный бред и вброд
Переходили океаны лжи,
За чаем, что остыл некстати. Живы
Те, что за спинами своими скалы
Правдивости оставили. Нас мало,
Как мало скал. А океан шуршит:
Так машинистка строки набирала,
И с юбки бархатной ворсинки обирала,
И непременно делала ошибки.
…Цензурой текст заужен, что ушит.
Но мудрость лба заузить, что стирала
Легко границы меж миров, времен?..
Да так должно быть, чтоб нас было «мало»!
Я жму Вам руку, злой мой компаньон.
Напротив Ф.И.О. – ставлю долгий прочерк,
Я обожаю Ваш сквернейший почерк,
На лживом языке так назван он.
Не словоблудье нам, но смех, но стон, но вой.
Протяжный. Вечности звук —
ВОЙ. Забрезжит чуть, на рукопись роняясь,
Как в пропасть, головой. В очередной
Раз умершей. И солнце выйдет каясь, спотыкаясь,
Каясь».
ТАК ГОВОРИТ ИРИНА УХОВА.
– Может быть, мы не так безнадежны, – прошептала Маленькая, опираясь обеими руками и медленно вырастая из-за стола; костяшки ее смуглых пальцев, крепко стиснутых в кулачки, побелели от напряжения. – И не такие уж монстры… У нас есть истинное, неподдельное, неразменное богатство. Хорошая наследственность. Духи предков не дадут нам. выродиться.
– Да, мы твари живучие. Спасибо матушке-природе, по-напихала в нас до фига и больше механизмов, способствующих выживанию. Похоже, она из нас какой-то спецназ готовила. Для выполнения особого задания предназначила. Дух наш стоек, мысль быстра, тело крепко. Даже самых, казалось бы, уязвимых и беспомощных – просто так не угробишь… Маленькая, я как-то участвовал в спасательных работах, на Исраэль Три дело было. Там город один, Новый Ашкелон, землетрясение развалило вдребезги. Мало кто выжил. Десятки тысяч гробов разного размера – больших и малых. Настоящий конвейер смерти, праздничное торжество энтропии. Неделя уж прошла, почти все разысканные тела похоронили… И внезапно сенсация: локатор одной из групп похоронщиков улавливает живые тела. Где-то внизу, погребенный под грудой обломков высотой с небольшой звездолет, кто-то тепленький. До сих пор борется со смертью! Только вот уж слишком крохотные объекты на экране, будто не наших тела, а иных, какой-нибудь некрупной расы… В общем, раскопали завалы, в которые превратился родильный дом. Ир, младенчики!! Даже я чуть не расплакался. Одиннадцать новорожденных, не старше двух-трех недель. Крохотули такие, иссохши-' еся, скукоженные. Но живые! Продержались без питания, бет пополнения запаса жидкости, практически без воздуха. Взрослые мертвы, они выжили. Оказывается, особая способность у грудных малышей есть, научники ее зовут эффектом ныряния. Чтоб, если мама вдруг исчезнет на некоторое время, у деток был шанс дождаться возвращения. Организм как бы замирает, впадает в ступорный транс, переходит на режим тотальной экономии энергии, и практически прекращает жизнедеятельность, безо всяких медицинских приборов и препаратов. Но – вот именно что почти. У взрослых, которые уже сами могут себя прокормить, эта способность атрофируется или ослабляется. Выходит, недельный ребеночек в чем-то посильнее здоровенных дядек-тетек будет. Я к чему это все вспомнил… Может, эта способность, минуя средний уровень взрослого индивида, проявляется в общечеловеческом масштабе. Мы, весь наш биовид, после падения выживаем как младенцы. Схлопнулись, перешли в глухую оборону, экономим остатки энергии…
– И ждем спасателей, – тихонечко завершила Маленькая. До Щербатого, урожденного Пабло Мартина Энсино Хименеса, уже дошло, что с начала до конца слушать надо было не вполуха, а во все три, среднее в придачу приложив.
Маргинальные слои эрсеров, конечно, знали, что миры пропадают. И так же строили предположения на предмет того, что мифическая Армия Солнца реально существует. Только вот никак не могли решить, как относиться к этому. Вдруг правдой окажется – приветствовать как освободителей, примазаться к победителям или совсем наоборот, свою выгоду поиметь, иным с потрохами сдать и соответствующую мзду получить? Ясное дело, спокон веков человек человеку – торк!.. Чем роднее, тем лютее ссора. Недаром самыми кровавыми войнами были гражданские, и народности одной языковой группы враждовали свирепее и безжалостнее, чем нации, разделенные морями-океанами.
В эту секунду рядом с хлипким столиком, над которым только-только растаяла проекция одного из бесценных сокровищ духовного наследия, возник столб желтого клубящегося тумана. Тренькнул сигнал вызова. Фоновая заставка коммуникационного канала предупреждала, что в этом объеме сейчас возникнет изображение. Туман рассосался. Появился человек. Тело у него было ничем не примечательным, среднего роста и комплекции, но не голова. Она была огромная, раза в два больше нормальной, но вовсе не уродливая благодаря сохранению привычных пропорций. Казалось даже, что это тело ужалось, а голова-то – нормальная.
Проекция Головы по очереди оглядела гостя, гостью и прикомандированного к ним Щербатого, резво вскочившего на ноги. Удовлетворившись увиденным, король преступного мира смачно прокашлялся, весомо, отрывисто высказался:
– Тачка типа готовая. Можете сваливать, придурки. Повторяю для тугих. В Торкмуадир нельзя колоться. Но ежели чего, Сол, перекинь привет. Чисто Зубатому и Мотыльку. Длинному не кидай. Бывайте.
И исчез, вместо себя оставив песню-нетленку «Мурка», типа гимн круссоязычных «воров в законе», в реке времени не, утонула. Неотъемлемая часть наследия!
Мама с папой как чувствовали – дали будущему Голове имя, уменьшительное от которого – Женя. Уровень интеллекта, и это неопровержимо доказано наукой, не от количества мозгового вещества зависит, а от качества. У гениев морщинистого серого студня зачастую меньше двух килограммов, но вот почти все особи с более чем трехкилограммовыми мозгами – кретины. Однако мухом Голова, похоже, примером своей жизни опровергал выкладки научников. Его мутиро-ванный череп мозгов вмещал килограммов семь, не меньше, и ни единый грамм из них кретиниче'ским не был. Если у структур априори анархических, типа уголовных, и возможен реальный руководитель глобального масштаба, то этот большеголовый мутант был им. Хотя знали это лишь его ближайшие подручные. Так что этого головатого мухбма адекватнее было бы звать Серым Кардиналом преступного мира.
