– О строгая невеста тишины, дитя в безвестье канувших времен… (Д.Китс. "Ода греческой вазе" (пер. Г.Кружкова)) – прошептал он. – Матери Той, Кто Учит, несомненно положены кое-какие поблажки!
– Матери Той… – Ламию внезапно замутило. Слава Богу, рядом оказалась скамейка. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой неуклюжей, но седьмой месяц – есть седьмой месяц, и сесть ей удалось с немалым трудом. Аналогия с дирижаблем, причаливающим к башне, напрашивалась сама собой.
– Той, Кто Учит, – повторил Китс. – Даже предположить не могу, чему Она будет учить, но это изменит всю вселенную и положит начало тому, что не утратит важности и через десять тысячелетий после нас.
– Мой ребенок? – вымолвила она, чувствуя, что ей не хватает воздуха. – Наш с Джонни ребенок?
Двойник Китса потер щеку.
– Слияние человеческого духа и логики ИскИнов, которое безуспешно искали Уммон с Техно-Центром, – сказал он и отступил на шаг. – Хорошо бы оказаться здесь, когда Она будет учить тому, чему должна научить. Увидеть все собственными глазами.
Голова Ламии шла кругом, но что-то в его тоне насторожило ее:
– В чем дело? Ты разве уйдешь? Куда?
Китс вздохнул:
– Техно-Центр исчез. Здешние инфосферы слишком малы, чтобы вместить меня… даже частично. Остаются ИскИны кораблей ВКС, но, боюсь, это не для меня. Не терплю приказов.
– А больше негде?
– Метасфера, – с таинственным видом ответил он и оглянулся. – Но там львы, и тигры, и медведи. А я еще не готов.
Ламия пропустила эту тираду мимо ушей.
– Есть идея, – заявила она. И туг же изложила се.
Двойник ее возлюбленного обнял ее своими бесплотными руками и сказал:
– Вы чудо, мадам. – И вновь отступил в сумрак.
Ламия покачала головой.
– Всего лишь беременная женщина. – Она положила руку на живот и пробормотала: – Та, Кто Учит, надо же. – Затем обратилась к Китсу: – Раз уж ты у нас архангел, посоветуй, как ее назвать?
Ответа не последовало, и Ламия огляделась по сторонам.
В саду никого не было.
Ламия пришла в космопорт на рассвете. Проводы получились не слишком веселые. Мартин, Консул и Тео страдали от головной боли, поскольку пилюли от похмелья исчезли вместе с Сетью. Одна Ламия была в чудесном расположении духа.
– Чертов бортовой компьютерное утро чудит, – проворчал Консул.
– Это как? – улыбнулась Ламия.
Прищурившись, Консул посмотрел на нее.
– Прошу провести стандартную проверку перед взлетом, а этот кретин выдает мне стихи.
– Стихи? – Мартин театрально выгнул бровь.
– Да… послушайте… – Консул нажал кнопку комлога, и Ламия вновь услышала знакомый голос:
Прощайте, Призраки! Мне недосуг
С подушкой трав затылок разлучить;
Я не желаю есть из ваших рук,
Ягненком в балаганном действе быть!
Сокройтесь с глаз моих, чтобы опять
Вернуться масками на вазу снов;
Прощайте! – для ночей моих и дней
Видений бледных мне не занимать;
Прочь, Духи, прочь из памяти моей –
В край миражей, в обитель облаков!
(Д.Китс. "Ода праздности", VI
(пер Г.Кружкова))
– Может, какой-то дефект? – предположил Тео Лейн. – Ведь ИскИн вашего корабля сравним по мощности с разумами бывшего Техно-Центра.
– Так и есть, – сказал Консул. – Я проверил. Все в порядке. Но он раз за разом подсовывает мне… это! – Он взмахнул распечаткой.
Мартин Силен посмотрел на Ламию и, заметив, что она улыбается, повернулся к Консулу.
– Ну что ж, похоже, ваш корабль решил научиться грамоте. Пусть это вас не беспокоит. Он будет хорошим спутником в вашем долгом странствии.
Возникла пауза. И тут Ламия извлекла из сумки объемистый сверток.
– Прощальный подарок, – сказала она.
Консул принялся его разворачивать, сначала медленно, затем все быстрее, разрывая и комкая обертку. Глазам присутствующих открылся свернутый в трубку выцветший и потертый маленький коврик. Консул провел по нему ладонью, поднял глаза и проговорил дрожащим голосом:
– Где… как вы…
Ламия улыбнулась.
– Местная беженка нашла его ниже шлюзов Карлы. Она пыталась продать его на базаре в Джектауне, когда я шла мимо. Кроме меня никто на него не позарился.
Консул сделал глубокий вдох и провел пальцем по узору ковра-самолета, который доставил его деда на роковое свидание.
– Боюсь, он больше не летает, – сказала Ламия.
– Надо перезарядить левитационные нити, – пробормотал Консул. – Не знаю, как вас благодарить…
– Не благодарите. – Ламия улыбнулась. – Это вам талисман в дорогу.
Консул покачал головой, обнял Ламию, пожал всем руки и поднялся на лифте в рубку. Ламия и остальные двинулись к зданию космопорта.
В лазурном небе Гипериона не было ни облачка. Солнце окрасило далекие вершины Уздечки в бледно-розовые тона. Все предвещало чудесный теплый день.
Ламия оглянулась на Град Поэтов и долину за ним. Из-за скал виднелись верхушки Гробниц Времени. Одно крыло Сфинкса озарило солнце.
В ту же секунду эбеново-черный корабль Консула беззвучно поднялся на струе голубого пламени и устремился в небо.
Ламия пыталась вспомнить стихи, которые только что прочла, и последние строки неоконченного шедевра своего возлюбленного:
Гиперион вошел. Он весь пылал
Негодованьем; огненные ризы
За ним струились с ревом и гуденьем,
Как при лесном пожаре, – устрашая
Крылатых Ор. Пылая, он прошел…
(Д.Китс. "Гиперион", книга первая, 229-233 (пер. Г.Кружкова))
Теплый ветер играл ее волосами. Задрав голову, Ламия отчаянно махала рукой, не пытаясь скрыть или смахнуть слезы, а красавец-корабль поднимался все выше и выше, оставляя за собой ослепительный голубой след, и наконец преодолел звуковой барьер. Громовой удар разнесся по пустыне и эхом отозвался в далеких горах.
Ламия плакала в голос и все махала улетевшему Консулу, небу, друзьям, которых больше никогда не увидит, кусочку своего прошлого и кораблю, уносившемуся в небо, словно гигантская черная стрела, выпущенная из лука каким-то божеством.
"Пылая, он прошел…"