Она улыбнулась:
– В таком случае пойдемте-ка ко мне. И не беспокойтесь о своем желудке – надолго я вас не задержу. По крайней мере, сегодня.
– Ну что вы, Карна, мой желудок сворачивается клубком и тихонько замирает, когда речь заходит о выборе между его требованиями и вашими просьбами! Более того, здесь, по сути, и выбора быть не может!
– Спасибо, Нулкэр Пойдем, я боюсь, мне придется немного разочаровать вас. Я хотела бы поговорить о вещах иного плана.
– О чем же?
Она отперла дверь своей комнаты и впустила меня. Усадила меня на стул, сама присела на кровати и спросила:
– Вас ничего не настораживает? Из случившегося в последние несколько дней?
Я задумался, а потом медленно покачал головой:
– Представьте себе, ничего конкретного. Да, по-моему, ничего особенного-то и не случилось. За последние несколько дней.
Она кивнула так, словно получила подтверждение своим подозрениям:
– В этом-то все и дело! После того как в продолжение целой недели по башне бегали олени, падали камни, Данкэн видел сквозь стены и так далее, короче говоря, после недели чудес – совсем ничего не происходит Мне это не нравится.
Я деланно рассмеялся:
– На вас не угодишь, госпожа! Вам не нравилось то, что по башне бегали олени, но вам же не нравится и то, что теперь они перестали бегать!
– Я понимаю. Но меня настораживает... Получается, что вы с Данкэном договорились делать вид, что больше не интересуетесь происходящим в башне, рассказали обо всем мне, сделали своей помощницей (можно сказать, сообщницей), и тотчас все события прекратились. Как отрезало.
– Ну, на сей счет у меня как раз есть одна мысль, – сказал я. – Мне кажется, что в течение первой недели, поскольку повествования в основном касались Пресветлого, обладающего даром, это каким-то непостижимым образом отразилось на нас. А потом повествования стали более обширными, захватывают большее количество людей, даже хуминов, и влияние уменьшилось, перестало быть ощутимым.
Она задумалась:
– М-м, возможно, что и так.
– Меня волнует другое. Вы не подбрасывали мне записку «Будьте осторожны»? И – не знаете – Данкэн этого не делал? Карна медленно покачала головой:
– Н-нет, кажется, нет. А что?
– Да вот, какой-то шутник развлекается. Она подняла брови:
– Так ведь вроде бы некому. Генерал и Валхирры – да и господин Чрагэн, кстати, тоже – не похожи на людей, способных на розыгрыши. И этот молодой человек – он, как мне кажется, не из таких.
– Остаются слуги и Мугид. Но поскольку записку подбросили как раз после разговора с ним – помните, старик меня тогда задержал после повествования – я не думаю, что это сделал он. Да и слуги, честно говоря, тоже... Ладно, оставим. Я ведь и так осторожен.
Неожиданно Карна всхлипнула:
– Боже, Нулкэр, еще это! Мне начинает казаться, что мы никогда отсюда не выберемся. Если бы не моя дурацкая мышебоязнь...
Я обнял ее и понадеялся, что господин Мугид освободится не скоро.
(несколько позже)
– Карна! Вы здесь?
Разумеется, этот писака. Кажется, от него нигде не скрыться
– Да, – произнесла она. – А в чем дело?
– Мугид сказал, что начинается повествование. И – представьте – пропал Нулкэр.
Я благоразумно промолчал.
– Скажите, пускай подождут. Я сейчас.
Мы явились в повествовательную комнату с некоторой разницей во времени, но Данкэн все равно уставился на меня, словно старая дева – на кота, мучимая подозрениями, что тот не просто гулял где-то всю ночь, а именно развратничал Я отвесил журналисту шутовской поклон (не удержался) и опустился в кресло.
Мугид уже был на месте, и его взгляд, направленный на меня, раздражал сильнее, нежели Данкэнов. Меня оценивали и взвешивали и прикидывали, за сколько можно продать в базарный день, – вот такие ощущеньица...
Проклятый старик! Когда же наконец все это закончится?
ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
– Когда же наконец все это закончится?
Вопрос, обращенный к небу, небо, как и положено, проигнорировало. Оно куталось в сизые клочья дыма и ревниво прятало солнце подальше от людишек, затеявших внизу смертоубийство. В общем-то, Обхад его понимал. Тысячника тоже не тянуло смотреть на то, что происходило в долине. Тем более что ашэдгунцы, похоже, потихоньку сдавали позиции.
Даже после той ночи, когда, благодаря смелой вылазке бойцов из Северо-Западной, была повреждена одна катапульта хуминов, перевес сил все равно оставался на стороне последних. Они обстоятельно и целенаправленно обстреливали южные башни до тех пор, пока те не лишились боевых балконов. – А через узкие бойницы и дверные проемы, ведущие к уже не существующим балконам, достойно отражать натиск противника было невозможно – увы. К тому же хумины применили тактику «выкуривания», нашвыряв с помощью уцелевшей катапульты и подручных баллист вязанки хвороста под самое основание башен, после чего подожгли древесину. Как выяснилось, предварительно они ее еще пропитали чем-то зловонным, так что вскоре на Коронованном (ну а уж в Южных, наверное, в сотни раз сильнее) все провонялось смесью из запахов конского навоза, гнили и еще чего-то неопределяемого. Следующей же ночью хумины предприняли первую попытку взять башни штурмом. Она чуть было не увенчалась успехом, но в последний момент, когда враги уже карабкались по приставным лестницам, а кое-кто даже вскочил внутрь через балконные проемы, – в последний момент ашэдгунцы словно обрели второе дыхание – и отразили атаку. Лестницы сбросили, оказавшихся внутри хуминов перерезали, а остальных – осыпали градом стрел и как следует полили кипящим маслом, заготовленным специально для такого случая и до поры до времени приберегаемым. Видимо, Хранители сочли момент надлежащим для его использования.
И все это время неотвязно, непрерывно, как некая стихийная музыка демонического происхождения, в ущелье звонили колокола. Изредка они замолкали – тогда становилось слышно тявканье набежавших шакалов и крики стервятников.
Шакалы явились чуть позже грифов и прочих пернатых по вполне понятным причинам: боялись людей; грифы всегда отличались большей смелостью (или глупостью). Но скоро четвероногие хищники присоединились к крылатым, и ни колокольный звон, ни шум боев их уже не пугали. Многих, очень многих убивало шальными стрелами или камнями, но остальные не желали убираться. Наверное, это было и к лучшему, потому что трупов, лежавших на дне ущелья, с каждым днем становилось все больше. Поначалу запах разложения вызывал у Обхада тошноту, но потом тысячник привык, перешел тот рубеж, за которым на подобные вещи организм просто не реагирует.
Делать было, по сути, нечего. Он выучил назубок все возможные сигналы тревоги, которые следовало бы передать, когда хумины найдут дорогу. Он излазил вдоль и поперек Коронованный; запасы топлива и еды, заготовленные впрок, пожалуй, будут использовать еще и ятру (кто выживет), но на этом – все. Делать было, по сути, нечего.
Джулах вон нашел выход из положения. Жрец раздобыл себе где-то кусок древесины и вырезал из него фигурки: лошадок, грифов, людей. Вырезал даже одну башенку, похожую на Северо-Западную.
У Обхада не было умения мастерить, которое так помогает бороться со скукой. Поэтому он часами сидел у костра, вспоминая прожитое, иногда бродил по склону Коронованного и подолгу спал. Сейчас от него ничего не зависело, оставалось лишь ждать. Он ждал.
Но:
– Когда же наконец все это закончится?
Тысячник еще раз посмотрел в небо, затянутое дымной пеленой, и решил, что неплохо было бы прогуляться. Он и так почти все время на одном месте, скоро в травяной шевелюре Коронованного плешь просидит.
Обхад сказал жрецу, что собирается немного пройтись; тот кивнул и склонился над новой фигуркой.
День, конечно, был не ахти какой, и это маленькое путешествие вряд ли могло стать приятным: крики и шум, порожденные очередной атакой хуминов, смешивались со звоном колоколов и были слышны даже здесь. Но, может, у подножия утеса не так смердит.
В предыдущие прогулки Обхад не спускался так далеко: то ли от лени, то ли от нежелания привлекать внимание ятру. Горцы, правда, больше не появлялись, но тысячник был уверен: Ха-Кынгу его сообщение передали и следить за двумя обитателями Коронованного не перестали.
Тропинка, по которой он спускался, была неширокой и местами извивалась наподобие спятившей змеи. Обхад прошел примерно половину пути и решил было вернуться, но в этот момент его внимание привлекла одинокая фигурка на горной дороге, обегающей подножие Коронованного, – той самой дороге, по которой ятру привели их с Джулахом к утесу. Фигурка двигалась к Коронованному, и даже с такого расстояния тысячник мог определить, что это не горец, – по крайней мере, не похож ни на одного известного ему горца. Те были высокими и тощими, а этот человек – приземистым и плотным.
