– Как я понимаю, ваши люди уже прочесывают эти места? – спросила Франсуаз.
– Уж будьте уверены. – Маллен недобро усмехнулся с видом человека, который только что приступил к долгой, изматывающей и абсолютно бесполезной работе. – Нет ничего проще, чем искать кого-то среди нелегальных эмигрантов.
– Эти люди вряд ли станут сотрудничать, даже если ни в чем не виноваты, – согласился я. – Ладно, это уже кое-что. Поехали, лейтенант.
– Сотрудничать? – фыркнул полицейский. – Да вы попробуйте хотя бы изловить одного или двух – это уже задачка. Они прячутся в каждую нору, в каждую дыру – боятся, что их вышлют на родину.
– Значит, так. – Франсуаз произнесла это таким решительным тоном, словно с ней кто-то ожесточенно спорил. – Мы не станем наступать на ноги вашим людям, лейтенант. Мы поговорим с теми, кто не станет отвечать на вопросы стражников. Два активных вампира – это слишком много.
– Подумать только, – пробормотал Маллен, – а я ведь собирался лечь сегодня пораньше.
– А что говорит окружной прокурор? – спросил я.
– Он лопает еще больше своих картофельных чипсов, чем обычно, – многозначительно сообщил Маллен, ибо сам по себе данный факт, по его мнению, значил очень многое. – Говорит, от стресса у него повышается аппетит. А я вот думаю – может, он тоже вампир?
– Вы сказали своим людям, чтобы они проявляли осторожность? – спросила Франсуаз.
– Я пошлю священника перед каждой полицейской машиной, – огрызнулся Маллен. – Не все так легко принимают некоторые стороны нашей реальности, мадемуазель Дюпон.
– Я в детстве был очень разочарован, – подтвердил я, – когда понял, что, если свернуть фантик снова, в нем не появится новая конфета.
– А вас не спрашивают, – огрызнулся Маллен. – Окружной прокурор заявил, что если мы не уладим ситуацию за ночь, он вызовет охотников из Высокого анклава Дроу.
– Ой, только не охотники из Анклава! – Франсуаз всплеснула руками. – Они повскрывают весь асфальт на центральных улицах и перебьют светофоры, как сделали это в прошлый раз.
– Так что с вашими людьми? – напомнил я.
– Мои парни должны найти их и следить, пока не подоспеет спецназ. – Маллен хлопнул себя по пиджаку. – Значит, поехали, – после чего спросил: – Скажите, Амбрустер, почему правдой обычно оказываются злые сказки?
– Когда это Маллен рано ложился спать? – спросил я.
Франсуаз задумалась.
– Может быть, эта история помешала ему пойти на свидание, а он стесняется сказать об этом прямо?
– Кто это, интересно, пойдет на свидание к Малленом? – удивился я.
Если остановить машину на двадцать футов дальше или на двадцать футов ближе – лучше заранее застраховать ее от угона и разграбления. Но перед баром Рона Педро ее можно даже не закрывать.
Заведение Рона давно должно было закрыться, но Рон нас ждал.
– Новости на улицах распространяются быстро, – заметил я, захлопывая за собой дверцу.
– Не быстрее, чем страх, – отозвалась Франсуаз. Я скользнул взглядом по пустой улице.
– Здесь действительно чувствуется страх, – подтвердил я. – Не тот громкий, когда люди собираются в кучки и с нетерпением ждут последних выпусков газет. Это иной страх – тихий, гнетущий, он заставляет людей забиваться в норы, как крыс.
– Вокруг этого бара сейчас слонялось бы человек десять-пятнадцать, – подтвердила Франсуаз. – А сейчас никого нет. Ты когда-нибудь испытывал такой страх, Майкл?
– Однажды, – ответил я. – Когда мне вдруг стукнуло в голову, что могу провести всю жизнь, занимаясь семейным бизнесом. – Я сделал вид, что усмехаюсь.
Мне стало в тот момент так страшно, что я не знал, куда деваться, я боялся, что мне некуда будет свернуть с этого пути.
– Многие люди мечтали бы оказаться на твоем месте.
– Это и было страшно, Френки. А ты – тебе когда-нибудь было страшно?
Она опустила голову, потом посмотрела на меня:
– Тогда, когда я поняла, что я не такая, как другие. Я спросил:
– Ну и что? Многие не такие, как другие. Она тряхнула волосами.
– Я боялась, что останусь одна.
Я открыл перед ней двери бара, и золотые колокольчики зазвенели над нашими головами.
Посетителей не было, хотя деревянная табличка, которая начала раскачиваться на дверях, как только я повернул ручку, все еще продолжала показывать Пустому залу буквы и завитушки, складывавшиеся в слово «закрыто».
И здесь все было деревянным, под стать этой табличке: деревянный пол, выметенный так чисто, как может быть только в деревенском баре, куда заходят фермеры в высоких сапогах, оставляя у дверей открытые, иссеченные пыльным ветром джипы; деревянная стойка, мягкая на взгляд, покрытая чем-то темным и в то же время прозрачным, хотя я был уверен, что это не лак; деревянные стены, на которых висели предметы самые разные – от седел до широкополых шляп, от высушенных кактусов до фотографий.
Предметов было много, и каждый из них был на особицу, точно случайный пассажир, случайно вошедший в случайный автобус, идущий по длинной пыльной степи.
Не было здесь единства, о котором пекутся иные владельцы баров, расставляя на полках кубки, развешивая по стенам военную амуницию или испещряя их черно-белыми фотографиями знаменитых боксеров. Вошедший в бар Рона мог бы, пожалуй, подумать, что владелец его был когда-то огром-ковбоем, но пара фотографий убеждала его, что Рон Педро родился и вырос в городе Темных Эльфов.
В следующую минуту вошедшему уже представлялось, что это бар, стилизованный под Дикую Пустошь. Но не было здесь ни револьверов, ни кобур, ни галстуков пионеров, ни шерифских Звезд.
Тот, кто прожил хотя бы пару лет в Олхоме или Канзе, мог бы, пожалуй, догадаться, что на самом деле объединяет вещи, развешанные по стенам, – да только и он был бы не прав. Бескрайняя пустыня, добрая к тем, кто входит в нее с уважением и селится в ней с любовью... Нет, не она была в этом баре хозяйкой, в разноцветной юбке спускающейся к посетителям.
И тогда человек, сидящий за стойкой, переставал искать единство в этих развешанных разностях, единство, которое словно напрашивалось с первого же взгляда и которое упорно ускользало, стоило только внимательнее всмотреться в него. Этот человек обнаружил бы нечто большее, чем призрачное единство, и успокоился бы в нем, как успокаивается тот, кто вернулся домой после долгой дороги, где-то на полпути успев позабыть, как выглядит его дом.
– Доброй ночи, мистер Амбрустер, – произнес Рон Педро, заходя за стойку и облокачиваясь на нее. – Мадемуазель Дюпон.
Рон Педро был огром из прерий – высоким и таким широким в плечах, что, когда он стоял в дверях собственного заведения, то закрывал их собой почти целиком. Его лицо было широким и невозмутимым, как и должно быть у огра из прерий, даже если он никогда в жизни не покидал огромный город дольше чем на пару недель. Он носил синюю рубашку в белую клетку и никогда не расстегивал ее дальше верхней пуговицы. Его длинные волосы, черные и ровные, были заплетены в длинную косу, переброшенную через правое плечо.
На шее Рон носил две цепочки. На одной висел христианский крестик, на другой – амулет его родного племени.
Если оба эти бога были истинными, то они не стали бы возражать против такого соседства. Если же один из них – или даже оба сразу – оказались бы плодом пустых суеверий, то от их сочетания тем более не было бы никакого вреда.
Рон передвинул по стойке высокий бокал с жидкостью, столь же неприятной на вид, как и на вкус, и поставил его перед Франсуаз.
– Ваш протеиновый коктейль, мадемуазель Дюпон, – сказал он.
Мы обменялись приветствиями, и Франсуаз пригубила омерзительную жидкость, которая, по ее уверениям, чрезвычайно полезна для здоровья.
Во всяком случае, не настолько, чтобы я предпочел ее апельсиновому соку.
– Вижу, у тебя кое-что изменилось, Рон, – сказал я. – Танцовщицы больше не объезжают у тебя лошадей, там, на подиуме?
Рон Педро перевел взгляд туда, где в глубине просторного бара, по центру стены, возвышалась площадка, обнесенная грубо обструганными деревянными жердями. Сено, устилавшее пол подиума, было свежим, оно лежало ровным слоем, девственным, как молоко.
– Каурый отдыхает в своем стойле, – ответил Рон. – Он уже отработал сегодняшнее представление.
Держать в центре города Темных Эльфов скаковую лошадь, пусть даже и выдрессированную для нехитрых выступлений в баре, – это не так уж необычно, как может показаться на первый взгляд. Люди позволяют себе куда более странные и менее безобидные привычки, тогда как Каурый – опытный актер и уважаемый всеми работник этого бара.
Каждое утро Рон выезжает на нем на прогулку и покупает для него яблоки на городском рынке.
– Я слышал, у тебя новая танцовщица, Рон, – произнес я полувопросительно, оглядывая пустое помещение бара.
Огр кивнул.
– Она огреанка. Приехала в город два года назад. Хотела стать фотомоделью.
– Получилось? – спросил я.
