и куски мяса. Парень дергался в предсмертных конвульсиях. А медведь все рвал и рвал свою жертву. Будто хотел, чтобы и клочка от него не осталось.
– Не надо, – голос не слушался, получился хриплый шепот. – Пожалуйста, не надо. Остановись. Стой! Не убивай!!!
Медведь замер. Обернулся на голос. Глаза дикие, ни капли разума. Морда в крови, шерсть слиплась. Зарычал, обнажая клыки. Того и гляди бросится на нее. Потом застыл, тряхнул башкой, будто отгоняя наваждение. И ломанулся в лес через кусты. Оставляя на острых сучьях клочья шерсти.
Леся села. Оправила одежду и застыла, словно изваяние. Боялась шевельнуться. Боялась даже посмотреть в сторону кучи кровавых ошметков, что еще пару ударов сердца назад была человеком.
Тень возникла среди деревьев, на самом краю света. Он замер, глядя на нее из тьмы лесной чащи. Уже не свирепый зверь. А ее любимый мужчина. Сердце болезненно сжалось в груди. На глазах выступили слезы. Захотелось броситься к нему, обнять. Но перед глазами возник образ свирепого медведя и дыхание перехватило.
– Зачем ты его убил? – она с трудом переборола страх и вернула голосу силу.
– Он хотел сделать то, чего ты не хотела, – голос, больше похожий на рычание. – Я не мог ему позволить.
– Ты мог остановиться. Напугать, покалечить на худой конец. Но не убивать.
– Не мог. Прости, – тень отодвинулась вглубь леса. – Уходи. И больше не возвращайся. Ты сама все видела.
Он не сказал больше ни слова. Она звала. Плакала, умоляла. Клялась, что не испугалась и что ни в чем его не винит. Грозилась остаться в лесу и замерзнуть насмерть. Снова плакала. Но он не отозвался. Леся посидела еще немного и бросилась к выходу из леса. Когда Радомира хватятся, станут искать. И лучше бы ей быть отсюда подальше.
Перед глазами стояла картина окровавленной медвежьей морды и горы дымящегося мяса. Ее вывернула наизнанку. А потом еще раз и еще. Пока в желудке ничего не осталось. Он убил человека! Из-за нее убил! “У Хозяина лесного голос ласков, да норов жесток!” – вспомнились бабкины слова. Выходит, так оно и есть.
Не помнила, как вернулась в деревню. Благо, по дороге никого не встретила. Пришла домой, забралась на печь, сказалась больной. Бабка лишь головой покачала укоризненно.
Радомира нашли вечером. На опушке запретного леса. Никто не рискнул идти в чащу по кровавому следу, что тянулся от трупа. А утром пришли за ней. Кто-то из друзей убитого рассказал, как они ссорились. И видел, как он утром пошел за ней в сторону леса. Люди быстро сложили два и два. Возглавлял процессию друид с железной цепью в руках.
Костер разложили в поле. Недалеко от опушки запретного леса. Практически, в двух шагах. Лесе связали руки и приковали к столбу железной цепью. Железо почему-то жгло кожу через тонкую рубаху. Несильно, будто едва разогретая сковородка. Под босыми ногами сложили охапки хвороста. Односельчане окружили место казни. Среди них были и отец с мачехой. И бабка. Все смотрели на нее осуждающе. Будто она их обманула и предала. Или будто она лично задрала Радомира.
– Может, хочешь покаяться? Признаться в своих злодеяниях, в связях с нечистью лесной, – друид подошел к ней с факелом в руке. – Позови его! Пусть выйдет к тебе из леса. И я тебя отпущу. Клянусь!
– Ловлю тебя на слове, братец! – он стоял у самого края леса. Еще в тени деревьев, но уже на самой границе своих проклятых владений. Стоял в своем настоящем обличье.
Леся во все глаза смотрела на покрытые чешуей руки. На птичьи лапы с жуткими когтями. На худое костистое лицо с нечеловечески-большими глазами. На грозно изогнутые рога, венчающие гордо поднятую голову с гривой темно-зеленых волос. Так вот ты какой, Хозяин леса. Деревенские в ужасе перешептывались.
– Отпусти ее, – еще один шаг к свету. – Тебе ведь я нужен? Зачем губить невинную душу?
– Выйди из леса, – друид поднес факел к охапке хвороста, – Тогда и отпущу.
И он вышел. Поморщился, словно от боли, когда смуглой кожи коснулись лучи полуденного солнца. Леся с ужасом заметила, что кожа у него дымиться. Он развел руки, показывая пустые ладони, сделал несколько шагов к костру. Старик мерзко улыбнулся. И поджег хворост.
Огонь занялся быстро. Лизнул ее по голым пяткам. Тронул край рубахи. Она закричала. Сначала от страха, а потом от боли. Едкий дым застил глаза, не давал вдохнуть. И в этом дыму она видела крылья.
Раскрылись за спиной вороньи крылья. Подняли ветер сильными взмахами. Черной тучей он обрушился на брата, повалил на землю, вонзился когтями в дряхлое тело, разрывая тощую грудь.
– Мразь! – и снова глухое рычание вместо голоса. – Подлая старая мразь! Ты предал свой народ ради них! Нет тебе прощения, падаль!
Один из деревенских мужиков кинулся, было, их разнять. Но взмах черного крыла отшвырнул его прочь. А на опушке леса одни за другими загорались глаза хищных зверей и слышалось недовольное рычание. Больше никто решился подойти.
Когда друид больше не стоял на пути, он бросился к костру. До крови обжигая руки о ненавистное железо, разорвал цепь, отвязал ее от столба, подхватил на руки и отнес в сторону.
Опустил на землю, сбил остатки огня с рубахи, развязал веревку. И впервые в жизни посмотрел ей в глаза. Своими желтыми зверины глазами с черным белком и вертикальными черточками зрачков. Она молчала. Смотрела на него и молчала. По чумазым щекам текли слезы.
За их спинами тихо стонал раненый друид. Он не мог умереть даже от ран и вынужден был мучаться. Костер продолжал гореть, с аппетитным треском пожирая деревянный столб. В деревне трусливо выли собаки. Люди застыли в паническом страхе. Никто не пытался помочь старику или помешать чудищу.
– Можно мне остаться с тобой? – голос, сиплый от дыма и крика. – Пожалуйста.
Он молча кивнул, подхватил ее на руки и поднялся в небо. Пролетел над лесом, унося ее на запад. Туда, откуда когда-то пришла в деревню ее мать. Дева из древнего, дивного народа, обитающего в лесах и холмах. Люди смотрели им вслед, открыв рты от удивления.
Друид умер на закате.
