Яркие самолетики миновали продольную ось мира. Линдсей, любуясь, следил за ними, утопая по колено в траве.
Хрупкие, словно воздушные змеи, педальные самолетики то ныряли, то взмывали высоко вверх в зоне невесомости. За ними, на другом конце мира, искривленный ландшафт сверкал желтизной пшеничных и пятнистой зеленью хлопковых полей.
Линдсей прикрыл ладонью глаза — сквозь стеклянные панели в мир хлестали потоки яркого солнечного света. Самолет с синими крыльями из материи, разрисованными под птичьи, пересек один из таких световых столбов и теперь парил, постепенно снижаясь. Линдсей различил вьющиеся по ветру русые волосы авиаторши, крутившей педали, чтобы набрать высоту, и понял, что она тоже его заметила. Захотелось крикнуть, помахать ей рукой, но при свидетелях этого ни в коем случае делать было нельзя.
Тюремщики уже были рядом — собственные его супруга и дядюшка. Пожилые аристократы с натугой переставляли ноги. Дядюшкино лицо побагровело так, что старику пришлось даже усилить сердечный ритм.
— Ты… бежал! — выдохнул наконец старик. — Ты бежал!
— Я просто решил размяться, — вызывающе вежливо отвечал Линдсей. — Мышцы здорово застоялись под домашним арестом.
Прикрыв глаза сложенной козырьком ладонью, испещренной старческими веснушками, дядюшка проследил направление его взгляда. Пестрый аппаратик парил над Хлябями — пораженным гниением участком сельскохозяйственной панели.
— Хляби разглядываешь? Где работает твой дружок Константин? Говорят, он как-то связывается с тобой оттуда.
— Он специализируется по насекомым, а не по криптографии.
Линдсей лгал. Тайные сообщения Константина были единственным его источником новостей.
После раскрытия заговора Линдсея заточили под домашний арест в стенах фамильной усадьбы, а Филипу Константину как инженеру по экологии не нашлось подходящей замены, и его решили оставить на рабочем месте.
Нервы домашнего арестанта, пока он томился в усадьбе, здорово сдали. Линдсей чувствовал себя человеком лишь там, где мог найти применение своим навыкам дипломата. Он сильно похудел; над резко выделившимися скулами мрачно блестели глаза. Темные, по моде завитые волосы растрепались от бега. Высокий рост, благородный лоб, волевой подбородок, само его безупречное сложение были характерными фамильными признаками Линдсеев.
Супруга его, Александрина Линдсей, взяла мужа под руку. Одета она была в модную плиссированную юбку и белоснежную медицинскую куртку. Здоровый вид ее не выказывал, однако же, настоящей жизненной силы — лицо словно из вощеной бумаги, уложенные с помощью лака завитки на висках.
— Джеймс, — обратилась она к старику, — вы же обещали! Зачем опять — о политике? Абеляр, ты такой бледный. Чем-то расстроен?
— Я? Расстроен? — Навыки дипломатии, усвоенные у шейперов, заработали: кожа порозовела, зрачки слегка расширились, губы сложились в открытую белозубую улыбку.
Дядюшка, недовольно насупившись, отступил.
Александрина оперлась на руку мужа.
— Не делай так больше. Ты меня пугаешь.
Она была старше Линдсея на пятьдесят лет и недавно прошла операцию, заменив коленные чашечки на тефлоновые механистские протезы, но колени явно беспокоили ее до сих пор.
Линдсей переложил книгу из руки в руку. Под домашним арестом он коротал время, переводя на современный солярноорбитальный английский пьесы Шекспира. Родственники одобряли — чем бы дитя ни тешилось, только бы не политикой.
Даже позволили лично передать рукопись в Музей. И такая поблажка на несколько часов вывела его из заточения в четырех стенах.
Музей был рассадником оппозиции. Там были друзья, презервационисты, как называли они свою небольшую группу. Реакционная молодежь, вдохновленная романтикой искусства и культуры прошлого. Они превратили Музей в свою цитадель.
Мир их назывался Корпоративной орбитальной республикой Моря Ясности. Заселенная почти двести лет назад, эта лунная орбитальная станция была одним из старейших космических поселений с устоявшимися традициями и собственной культурой.
Однако ж ветры перемен, дующие с молодых, энергичных миров Пояса астероидов и Колец Сатурна, проникли и сюда. Не миновали этого тихого города-государства и отзвуки Бессистемной великой войны между двумя сверхдержавами шейперов и механистов. В результате население Республики раскололось на презервационистов, к которым принадлежал Линдсей, и радикальных старцев. Плебеи поднялись на борьбу с процветающими аристократами.
Власти Республики держали сторону механистов. Радикальные старцы, каждому — далеко за сто, правили прямо из клиник, будучи неразрывно связаны с медицинской аппаратурой механистов. Лишь импортируемые технологии протезирования еще позволяли им жить. Республика погрязла в долгах, но расходы на медицину росли год от года. Мир все больше и больше зависел от механистских картелей.
Шейперы тоже не обходили Республику своим вниманием и своим арсеналом соблазнов. Несколько лет назад Линдсей с Константином прошли у них курс обучения, и именно это сделало друзей первыми в своем поколении. Молодежь, не в силах смириться с принесением в жертву механистским выгодам своих законных прав, встала на сторону шейперов.
Социальная напряженность достигла той стадии, когда взрыв может вызвать самая крохотная искра.
Предметом спора была сама жизнь. Аргументом же в этом споре служила смерть.
Запыхавшийся дядюшка тронул свой пульт-браслет, уменьшая частоту сердцебиения.
— Постарайся обойтись без этих выходок, — сказал он. — Нас ждут, и воздержись там, в Музее, от риторики. Ничего, кроме заранее согласованного.
Линдсей поднял взгляд. Птицеподобный самолет в стремительном пике несся вниз.
— Не-е-е-ет!!!
Отшвырнув книгу, он побежал.
Аппарат рухнул в траву близ открытого амфитеатра с каменными скамьями. Крылья его, конвульсивно дрожа, возвышались над грудой обломков.
— Ве-е-ера!!!
Когда он вытащил ее из путаницы стоек и растяжек, она еще дышала, но была без сознания. Изо рта и носа шла кровь. Ребра явно были сломаны. Рванув ворот ее костюма, Линдсей сильно поранил руку проволокой — костюм, по моде презервационистов, имитировал старинный космический скафандр. Его гофрированные рукава были смяты и залиты кровью.
Облачко белых крохотных мотыльков поднялось над травой. Они суетились в воздухе, словно притягиваемые запахом крови.
Смахнув с Вериного лица мотылька, Линдсей прижался губами к ее губам. Пульсирующая жилка на шее замерла. Все. Конец.
— Вера, любимая моя, — прошептал он. — Ты все-таки…
Обхватив голову руками, он рухнул в траву. Боль утраты смешалась в нем с восхищением силой ее духа.
Вера решилась на то, о чем они часто беседовали — в Музее, ночами, в постели, после воровской близости. Самоубийство как средство борьбы. Последнее средство выражения протеста.
Черная бездна распахнулась перед внутренним взором Линдсея. Путь к свободе… Но неожиданно в душе взметнулась бурная волна любви к жизни.
— Что ж, любовь моя… Сейчас, подожди немного…
Он поднялся на колени. К нему, побелев лицом, уже спешил дядюшка.
— Этот твой поступок… Отвратительно! — выкрикнул старик.
Линдсей одним прыжком вскочил на нога:
— Отойди! Не трогай!
— Старик застыл над телом покойной, не сводя с нее выпученных глаз.
— Проклятый дурак!.. Она умерла! Ей было всего двадцать шесть!
Линдсей выдернул из рукава, собранного в тугие складки на локте и у запястья, грубо выкованный нож и приставил к своей груди.
— Во имя вечных человеческих ценностей… Во имя гуманизма… Выбираю по собственной свободной воле…
Старик схватил его за запястье. После короткой схватки нож выпал из руки Линдсея. Дядюшка поднял нож и положил в карман лабораторной рабочей куртки.
— А это, — прохрипел он, — нарушение закона. И за незаконное хранение оружия тебе придется отвечать.
— Хоть я и в ваших руках, — ухмыльнулся Линдсей, — вы не сможете помешать мне умереть. А сейчас или чуть позже — какая, собственно, разница…
— Ф-фанатик, — с отвращением выплюнул дядюшка. — Выучили шейперы, нечего сказать… Республика оплатила твое обучение, а ты с его помощью сеешь разрушение и смерть!
— Она умерла человеком! Лучше вот так, в полете, чем — двести лет проволочной механистской куклой!
Линдсей-старший отрешенно рассматривал мотыльков, усеявших тело мертвой.
— Вы обязательно ответите за это. И ты, и этот твой плебейский выскочка Константин.
Линдсей не верил своим ушам.
— Вы… Тупой механистский… Вы что, не видите, что и так уже нас убили?! Она была лучшей… Она была нашей Музой…
