Дрогон снова зашептал. Судорога жгучей болью свела конечности Каттера. Мастер шепота указал на проход в холмах и повел Яни Правли прочь. Обернувшись, он снова зашептал Каттеру:
– Просто чтобы ты знал. Хотя, по-моему, ничто не изменится. На всякий случай. Потому что теперь все должно закончиться. Твои зеркала разбиты. Для верности.
Яни Правли посмотрел Каттеру в глаза.
– Ты знаешь, где меня найти.
И они ушли, а Каттер остался напрягать непослушные мышцы.
«Почему вы не убили меня, ублюдки?»
Его рука поднялась. Это не имело значения. Он ни для кого не был опасен. То, что ему сказали, тоже не имело значения. Милиция ждет – он твердил эти слова неделю за неделей. Все знали, что он только об этом и думает. Нынешняя внезапная уверенность ничего не изменила: он всегда знал, что так и будет. Так почему что-то должно повлиять на мессианские планы Железного Совета?
Была еще одна причина, по которой Дрогон и Правли оставили его в живых: надеялись, что он все же передумает. Оба верили, что он покинет Совет, мчащийся навстречу кровавой расправе, и присоединится к ним. И Каттер ненавидел их за это, думая про себя: «Кто я? Кто я такой, что они так думают обо мне?»
Он немного всплакнул – то ли от попыток стряхнуть колдовство, то ли от чего другого. Он увидел себя со стороны, таким, каким, наверное, видел его Дрогон: из-за своей язвительности и одиночества Каттер выглядел потенциальным предателем.
Каттер достал зеркала из оружейного вагона: они лежали там, тщательно обернутые тканью. Стекло покрылось паутиной трещин, оловянная амальгама превратилась в пыль. Каттеру хотелось рассказать кому-нибудь о случившемся, но он боялся продемонстрировать жалкое торжество предсказателя, чьи слова сбылись, боялся, что его сочтут злорадствующим, хотя на деле он испытывал лишь горечь. Он ненавидел эту свою черту и знал, что именно ее учуял Дрогон. Оттого ему и сделали такое предложение.
Он отнес разбитые зеркала Анн-Гари и рассказал обо всем.
Старые рельсы отражали лунный свет. На горизонте с восточной стороны виднелась черная полоса: Строевой лес. Паровозные прожектора и кухонные костры окружал слабый ореол.
– Ну? – спросила Анн-Гари.
– Что «ну»?
– Да.
– Что ты будешь делать?
– А ты бы что сделал?
– Развернул бы паровоз, черт возьми. Развернул бы и поехал по рельсам на юг, а не на север.
– В болото?
– Для начала. Если другого способа уйти нет. Выжить, Анн-Гари. Выжить. Они ведь ждут. Завтра, может быть, послезавтра. Они там.
– Правда? И что?
Каттер закричал. Прямо в ночь.
– Как это «что»? Ты спятила? Или ты не слышала, что я говорил? И что значит твое «правда»?
Внезапно он замолчал. Они смотрели друг на друга.
– Ты мне не веришь.
– Не знаю.
– Думаешь, я лгу.
– Ну-ну, – сказала Анн-Гари. – Не надо. Ты верный друг Совета, Каттер, мы это знаем…
– О боги мои, ты думаешь, я лгу. И что из этого следует? Ты думаешь, о боги, ты думаешь, что я сам разбил чертовы зеркала?
– Каттер, не надо.
– Нет, думаешь.
– Каттер. Ты не разбивал зеркал. Я знаю.
– Значит, ты думаешь, что я лгу насчет Дрогона?
– Ты всегда был против нашего возвращения, Каттер. Ты никогда не хотел, чтобы мы оказались здесь. А теперь ты говоришь мне, что нас ждет милиция. Откуда тебе знать, что Дрогон и тот человек не солгали? Им известно твое настроение; они знают, что тебе сказать. Может, они просто хотят, чтобы мы испугались и сдались.
Каттер застыл с открытым ртом. Может ли быть, что Яни Правли просто хотел их напугать?
Возможно, Коллектив победил. Беженцы в каменистых землях на подступах к городу ошиблись, и Коллектив утверждает новую демократию, положив конец выборной лотерее, разоружив милицию и вооружив народ. Тем, кто пал, поставили памятники. Парламент отстраивают заново. Не гремят больше над головами милицейские стручки-вагоны, неопознанные дирижабли не таятся в облаках, в небе лишь вирмы, воздушные шары да флаги. Возможно, Яни Правли просто не хотел, чтобы они стали частью этого нового Нью-Кробюзона.
Нет. Каттер знал. Он знал правду. Все совсем не так. Он покачал головой.
– Ты должна сообщить Совету, – сказал он.
– Что я должна им сообщить? Что человек, которого мы никогда толком не знали и которому не доверяли, привел другого человека, которого мы не знаем? И тот сказал нам, что правда, в которой мы не были уверены, на самом деле правда, но не представил никаких доказательств? Ты этого хочешь?
Каттер почувствовал, как что-то подкатывает к горлу – какой-то сгусток отчаяния.
– О боги мои, – сказал он. – Тебе плевать.
Анн-Гари посмотрела ему в глаза.
«Даже если ты прав, – говорил ее взгляд, – даже если ты прав, и Дрогон с Яни Правли не солгали, и десятитысячная армия действительно ждет нашего прибытия, ничего не меняется, потому что мы те, кто мы есть, и никуда не свернем. Наше место здесь». Была ли она безумна?
– Мы – Железный Совет, – сказала она. – Нам некуда сворачивать.
Может, думал Каттер, побежать в ночь и рассказать правду этим отступникам, товарищам, хаверим, сестрам, которых он полюбил, и заставить, упросить их повернуть назад, поведать им о том, что их ждет, о том, что знали он и АннГари? Но он ничего не сказал. И не крикнул. Неизвестно, надлом или слабость были тому причиной, но Каттеру просто недоставало сил объявить правду. Ведь он знал, что все напрасно, никто из них не согласится повернуть назад.
Поезд медленно полз по старым рельсам, рабочие бежали впереди, то укрепляя ползущую насыпь, то сметая с рельсов сор, который мешал проехать. Они заваривали трещины в металле, забивали новые костыли, поднимая фонтанчики ржавчины. Однако ход их замедляло не только плачевное состояние дороги, но и недоверие к местности. Делая десять-пятнадцать миль в час, окруженный неровными зубцами базальтовых скал вечный поезд под названием Железный Совет продвигался на север, к Нью-Кробюзону.
Ружейные стволы торчали из каждого окна. Открытые платформы, заросшее травой маленькое кладбище, башни, палаточные городки на крышах были полны вооруженных граждан Совета. Сидя на корточках, они пели военные песни.
– Расскажите про Нью-Кробюзон, – просили молодые, рожденные от шлюх в те времена, когда Совет еще был рабочим поездом, или от свободных женщин Бас-Лага, или от женщин Совета.
Позади поезда шли граждане Совета, не способные воевать, – дети, беременные женщины, переделанные. И старики. Колонна растянулась по путям на много миль, в ней пели другие песни.
Над головами носились вирмы, то улетая на разведку, то возвращаясь назад с вестями. Через несколько часов дорога поползла вверх, и поезд оказался на хребте, от которого в обе стороны сбегали вниз усеянные гранитными валунами склоны. Сначала вокруг были только пни, потом стали попадаться деревья, в кронах которых вопили какие-то твари. Через много миль зловещий подлесок перешел в Строевой лес.
Время мчалось под гипнотический стук колес, уже позабытый Каттером, стертый из его памяти месяцами пути, когда Железный Совет двигался слишком медленно, чтобы отбивать ритм. Теперь скорость была как раз что надо. Стук колес, пыхтение паровой машины. Тревожное «ту-тук, ту-тук», вроде навязчивого хлопанья по спине, пробуждало память. Беспокойство поезда передалось Каттеру.
«Я узнаю, через миг я узнаю, – твердил он про себя. – Через миг я решу». Но вечный поезд не медлил, приближая его к Нью-Кробюзону, не давая времени подумать.
«Что же будет?»
Ружье он держал наготове. Тормозной вагон, в котором он ехал, переполняли беженцы и чужаки, взволнованные и напуганные тем, что ждало их впереди. Дорога все петляла и петляла, точно пытаясь скрыть от них станцию назначения. «Далеко еще», – думал Каттер, но ему казалось, будто самым краешком глаза он все время видит мрачный огонь в конце пути.
– Мне надо домой, – сказал один. – Меня там кое-кто ждет.
«Кое-что, – мысленно поправил его Каттер. – Кое-что тебя ждет наверняка».
«Я не останусь. – Решение пришло внезапно. – Я не пойду к этому подонку Дрогону, но и подыхать ради его удовольствия тоже не собираюсь».
– Что же ты будешь делать? – спросил он себя вслух.
«Убегу».
– Куда?
«Куда надо».
– А как же Иуда Лёв?
«Я найду его. Если смогу».
Иуда Лёв.
«Ах, Иуда, ох, Иуда. Иуда ты, Иуда».
Ночь спустилась так быстро, словно тьма сгустилась в воздухе, но они не остановились. Свет спешил от них прочь по серой равнине, превращая поезд в сороконожку на лапках-лучиках.
Оставалось пройти пару десятков миль. Совершенно неожиданно дорога стала ухоженной и чистой. Каттер подумал, что здесь, должно быть, есть какое-то движение; возможно, город неизвестно зачем гоняет вагоны туда и обратно, перевозя призрачных пассажиров с одной призрачной станции на другую. Ранним утром, едва забрезжил рассвет, Каттер увидел на обочине каких-то людей: они махали теслами и метлами с толстыми пучками прутьев, крича вслед поезду: «Давай, давай!» и «Добро пожаловать!».
