Голос Филди настойчиво сверлит барабанную перепонку.
– Холо? Жми на минус третий в сектор У04 к Марцелиусу, он тебя уже ждет.
Неуязвимость придает мне бодрости.
– Что там за дело?
– Доберешься - узнаешь, - мне кажется или в голосе Филди действительно звучит тревога?
– Нет, ну правда. У меня с собой одна панель, давай, я заеду в крысятник, хотя бы стукач возьму.
Филди начинает паниковать.
– Идиот, не смей даже приближаться сюда! Ты что же, думаешь, тебя можно вычислить по одному ай-ди?
Я все еще ничего не понимаю.
– Марцелиус заменит тебе воспоминания, придурок. Тебе когда вживляли идентификатор?
Пожимаю плечами. Соображаю, что этот жест Филди не видит, и говорю:
– Час назад.
– Урод. Настоящий когда? - обычно спокойный Филди весь кипит. Я незаметно тоже начинаю психовать
– Лет пять назад. Нет, кажется, уже шесть. Ты скажешь, наконец, что случилось?
– Спросишь у Марцелиуса. Давай, гони.
Тонкая струна начинает тревожно дрожать где-то возле солнечного сплетения. Мне совсем перестает нравиться эта история, слишком быстро все происходит.
Отключаю связь. Спускаюсь в энергопровод и втыкаю щуп в информационный кабель, имитируя тестовый процессор. Скрючиваюсь с панелью в узком проходе. Неведомый Марцелиус подождет, пока я разберусь с происходящим.
Прочесываю информаторий: по вживлению идентификаторов ничего нового. То, что человек получает идентификатор лет в 15 и после этого считается полноправным гражданином, я и так знаю.
Вылезает, правда, совсем уж странный кусок про "определение идентичности последовательностей белковых молекул в нейронах головного мозга эталонным при условии наличия у них увеличенного электрохимического потенциала". Дальше идет столь же бестолковое описание прибора, который, видимо, этим определением и занимается.
К идентификаторам эта чушь, похоже, отношения не имеет.
Не дает покоя идиотская фраза про замену воспоминаний. Методично прочесываю информаторий и не нахожу ровным счетом ничего. Такой вещи просто не существует.
Я не удивлен. Но встревожен.
На минус третьем номерных модулей нет: или именные, или нищие коммуны. Марцелиус (по данным информатория - практикующий гипнокорректор психики) помещается в самом конце линии, занятой сплошь складами и мини-фабриками. Копы здесь редки.
Кварталы кажутся бесконечными, меня обгоняют юркие грузовые авиетки. Некоторые с голорекламой, визуально увеличивающей ширину мобиля вдвое. Пару раз машинально отпрыгиваю к грязной стене.
Возле нужного мне дома торчит блок слежения, тупо вертит лупоглазой башкой, считывая все идентификаторы подряд. Меня подмывает пнуть прорезиненную ногу, но я сдерживаюсь. Не нужно делать глупости.
Я на месте. Дверь синеватого металла, похоже, недавно пытались взломать. Или даже выломать: поверхность идет волнами, лохмами облезают слои покрытия. Придавливаю сенсор, жду. Через минуту нажимаю еще раз.
Никакого отклика.
Верчу головой, быстро нахожу четыре работающие камеры. За мной внимательно наблюдают. Достаю щуп, демонстративно нацеливаюсь на тот глаз, что расположен пониже. Гулко лязгает замок. Оборачиваюсь.
За дверью кромешная темнота. Открывший мне человечек рисуется еле заметным силуэтом, вижу только, что мал ростом. Марцелиус?
Засовываю щуп обратно в куртку, сообщаю:
– Холо.
Молчание. Когда я начинаю терять терпение, в модуле вспыхивает слабый рассеяный свет. Человечек манит меня обезьяньей лапкой и удаляется куда-то в узкие коридоры. Иду за ним.
Модуль крохотный, неудобный, заставленный старой пыльной мебелью. Сияет чистотой только зеркальный стол, возле которого человек останавливается. Оборачивается, и я едва удерживаю нервный смешок.
На вид он стар неимоверно: один из тех, кто не доверяет омолаживанию. Крючковатый нос почти упирается в выдающийся вперед острый подбородок. Глаза тонут в морщинистых набухших веках, но при этом кажется, оценивают даже конфигурацию панели у меня под курткой.
– Если вы готовы, приступим сразу, - слабым тенорком говорит он, наконец.
Я не готов. Я вообще не понимаю, что со мной собираются делать, о чем и сообщаю Марцелиусу. Тот жует морщинистыми губами и молчит. Я распаляюсь:
– Я не уверен, что это необходимо! И я хотя бы должен знать, что происходит!
Гипнокорректор качает плешивой головой.
– Видите ли, молодой человек, мне уже заплатили за сеанс. Если вы решите отказаться, я ничего не потеряю, даже напротив - сберегу немало сил и времени. Так что дело ваше.
Вспоминаю тревогу в голосе Филди. Выкрикиваю почти обвиняюще:
– Я хочу разобраться!
Марцелиус поджимает губы, отчего кончик носа почти смыкается с подбородком.
– Знания ищете, значит? Что ж, извольте.
Кивает мне рукой на продавленное кресло, сам устраивается на жестком табурете. Немыслимо сплетает пальцы, уставившись в зеркало стола.
– Насколько я понимаю, раз уж вы попали ко мне, вас прижали с идентификацией? - начинает он. - Идентификация личности бывает двух типов: об одном знают все - это код личного вживленного идентификатора, любой полицейский и любой блок слежения по этому коду распознает ваши данные. Однако, идентификатор несложно сменить, вам это уже сделали или сделают в ближайшее время. Зато о другом способе знают лишь специалисты.
Похоже, какая-то из рук у него искусственная: при движении раздается посвистывание на грани слуха. Руки нервно вытанцовывают по зеркальному столу, отчего пальцев кажется в несколько раз больше.
– Наномолекулярные технологии правят миром, молодой человек, как бы мы к этому не относились. Наши воспоминания, накапливаясь в течение всей жизни, сохраняются в белковых молекулах нейронов головного мозга. При этом каждая группа этих молекул, отвечающая за конкретный эпизод вашей жизни, имеет электрохимический потенциал, которым мозг обозначает важность тех или иных воспоминаний. Пока ясно?
– Вроде бы.
– Воспоминания, потенциал которых выше определенного порога, человек не забудет никогда, сколько бы ни прошло лет. А значит, такие группы молекул можно использовать для идентификации личности: ведь даже одно и то же событие каждый человек запомнит по-своему.
– Ерунда, - искренне возражаю я, - откуда они берут эталоны?
– Когда вам вживляли идентификатор, то делали это под наркозом, верно? А заодно просканировали мозг и заложили молекулярную матрицу воспоминаний во всеобщую базу. Так что в случае необходимости вас вычислит любой патруль - у них есть нужные устройства.
Вычислит? Я занимаюсь информацией достаточно, чтобы понимать - нечеткий поиск по нескольким наборам белков среди двадцати миллиардов записей займет не минуты и даже не часы.
Марцелиус правильно истолковывает мой взгляд.
– Им не нужно будет искать среди всех жителей планеты. Каждому патрулю выдают сведения о преступниках, находящихся в розыске, а их не так уж много. Человек может изменять лицо, код и структуру сетчатки, но заменить воспоминания сложнее всего.
Что-то в его словах тревожит меня.
– Не проще ли изменить запись в базе?
– Если бы это было проще, организации, подобные вашей, давно уже этим занялись бы, правда?
Похоже на правду, но неприятный холодок не проходит. Тяну время.
– Значит вы удаляете воспоминания с нужным потенциалом?
– Не удаляю - заменяю. Они становятся другими.
– И вы вот так свободно этим занимаетесь?
Марцелиус скорчил укоризненную гримаску.
– Бестактный вопрос, молодой человек. Свободно я занимаюсь психокоррекцией под гипнозом: лечу бессонницы, депрессии, неврозы. Ваш случай попадает в категорию незаконных операций, а их я проделываю только для тех, кто не сможет донести.
– Не сможет? - возникает сразу несколько ассоциаций, и все чрезвычайно неприятные.
– В данном случае я заключал договор не с вами лично.
Пояснение ничего не прояснило: почему он не страшится доноса от меня? Поставит гипнотический блок? Возможно.
Марцелиус начинает раздражаться.
– Так мы начнем или вы уходите?
Слишком много "за" и одно неясное "против", которое я не успеваю осознать. Облизываю сухие губы.
– Да. Начнем.
– Расслабьтесь. Закройте глаза.
Я вижу мать. Смеющееся лицо склоняется надо мной, белокурая прядь щекочет нос. Она действительно так юна или это давняя память играет со мной? Мягкие пальцы треплют меня за щеку. Мне это не нравится, я верчусь, пытаюсь высвободиться.
Мгновенная пелена застилает взгляд. Почему я решил, что она молода? Усталая, среднего возраста, с удрученными складками вокруг рта, она берет меня на руки. Я тыкаюсь носом в гладкие темные волосы. Она мурлычет мне в ухо какую-то простенькую мелодию.
Передо мной женщина без лица: не помню, как она выглядела, только синяя гладкая ткань одежды видна до мельчайшей ворсинки. Я плачу - горько и безутешно, как умеют только дети.
