– Расскажи мне о девочке, Миазма. Как она выглядела?
«Плывущая… ребенок… девять, десять… совсем ребенок… поцеловала нас обоих лепестками… у нее глаза из зеленых лепестков… запах внутри меня… моя Тень увяла, а потом зацвела… девочка целует робомальчика… он улыбается, а потом… потом начинает кричать… я бежала всю дорогу… бежала…»
– Расскажи мне о девочке. Опиши ее.
«…Сказала, что она Персефона… ее имя текло… как лепестки, да? Совсем как лепестки… девочка поцеловала его до смерти!»
Тут Миазма закричала одновременно со своей Тенью и одновременно чихнула, попав в мою Тень своей слизью. Взрывы золота, там, где ударяются частицы. Я вижу, как они гибнут в огне, хотя я пытаюсь отстраниться.
Еду на коповозке в зоопарк.
Собачий трек уже закрыт на ночь. Только темнота и дыхание. Теневая шлюшка ведет нас к постели из цветов.
– Я бы сделала это и просто так, – продолжает повторять она, слова с трудом выходят из ее губ, из глаз течет слизь, несмотря на респиратор, который мы дали ей. – Просто так, просто так…
– Наверняка, девочка, – хрипит Зеро. – Давай, отведи нас к любовному гнездышку.
Он немного привык к шлюхам, больше, чем к теням. В этой комбинации есть изюминка. Миазма разглядывает заросшие тропинки садов Бельвью.
– Теневая блядь, лучше бы тебе сейчас признаться, – требует Зеро.
Я считаю, что в таком настроении он невыносим.
– Зеро! Она напугана.
– Она напугана! Черт, мы все тут напуганы. Такое ощущение, что все общество развалилось и теперь бегает напуганное. Хреново идут дела, Дымка. – Он озирается вокруг, тяжело дышит через респиратор, его меховой лоб покрыт потом, он постоянно косится на клетки. – Блядь! Какие пиздюки платят деньги, чтобы смотреть на эти трупы? Это противоестественно.
Я хочу посоветовать ему приглядеться к собственному покрытому мехом лицу, а потом уж говорить о противоестественности, но мне ли лезть? Шлюха плачет, цветы словно ползут к нам в темноте, и все, что я слышу из клеток, – тихий шорох, словно сухие листья трутся друг о друга.
Зеро начинает орать. Он орет на Миазму, на зомби в клетках, на плотских копов, на меня, на весь мир, который довел его до такого. Песокоп и в самом деле страдает. Он читает цифры на своем наручном счетчике… 799… 801…
802. Миазма не может перестать чихать, даже в респираторе, и продолжает показывать на цветы. Ее Тень зовет меня, просит посмотреть, посмотреть на цветы. «Посмотри, как двигаются цветы. Посмотри на формы…»
Зеро, протестуя, задирает морду к небу.
– Это выстрел в молоко, Сивилла. Давай засадим эту шлюху за ложный вызов.
Но я уже разглядываю цветы, смотрю в просветы между лепестками. Вижу форму, вижу тело. Миазма сказала правду – он был действительно молодой и милый робомальчик. Красив лицом, силен в пластиковой кости и мягок в чувствах. Приятное сочетание плоти и инфы, упакованных в красоту. Но ничего из этого больше не осталось. Тело стало картиной, составленной из цветочных лепестков: они плыли по ветру от клеток и составляли цветные картины в соответствии с информацией. Нам не осталось физического тела, только грани между структурами. Это был момент смерти, пойманный растительным дисплеем. Венок воспоминаний.
– Тело здесь, Зеро, – сказала я.
– Ничего не вижу, Дымка.
– Ты не смотришь, Зеро.
Тогда он замолчал, и его собачьи глаза поймали видение формы тела в определенной комбинации лепестков.
– Ты проводила теневой поиск? – спросил он дрожащим голосом.
– Здесь больше нечего искать.
Но я все равно попыталась. Опустила ладони на цветы. Те касались меня, словно испытывая желание. А потом мой разум погрузился в тень цветов. Все, что мне досталось, – старая история про зелень; старая в том смысле, что я почувствовала в этот раз, как будто открываю дверь в миф. Взрыв цветов, который я видела в последних мыслях Койота. У зомби. Теперь у робомальчика. Мне надо было вырваться.
– Дымка? – Голос Зеро достиг моего слуха, пока я страдала от зелени. – Что происходит, Дымка?
Но у меня правда не было времени на него, несмотря на то что Крекер теперь фактически сделал меня начальником песокопа. Может, эта перемена власти и была причиной его очевидного дискомфорта? Но ведь до этого Зеро лгал мне про бесполезность Боды. Могла ли я доверять ему? Могла ли я доверять Крекеру? Могла ли я доверять хоть кому-нибудь?
«Этой чихающей девочке нужно помочь, Зеро». Я отправила это сообщение через Тень прямо в его сознание, потому что не хотела портить момент разговорами. «Могу ли я попросить тебя начать разбирать наше лоскутное одеяло?»
– Ты же знаешь, я ненавижу все эти дымные штучки, Сивилла, – залаял на меня Зеро. – Хочешь говорить – говори словами.
Но сообщение вроде бы прошло, потому что в следующую секунду я уже слышала, как он орет на гортонских копов, чтобы принесли фонари, чтобы отвезли теневую шлюху в больницу, чтобы начинали копать.
– Ты чего там хуи пинаешь? Дай сюда лопату! Бля!
Он срывал свое разочарование на подчиненных, коллегах-людях. Еще он чихал через респиратор, снова и снова, и я знала, что его аллергия все тяжелее и тяжелее, и будет еще хуже, много хуже.
– Пес-Христос! – хрипел Зеро. – Содержание пыльцы уже дошло до 820, Сивилла.
Гортонские копы нашли только пластиковые части Ди-Фрага, погребенные глубоко в почве под его недолговечным портретом. Они были туго обвиты побегами, эти пластиковые части. Плоть стала цветами.
В тот вечер я узнала, что по городу ходит девочка из воздуха и травы и зовут ее Персефона. Что истинный наш убийца – маленькая девочка, ребенок; снова что-то абсолютно новое. Какой-то новый вид. В тот вечер мне хотелось объявить тревогу по всему городу.
Глаза мои вычленяли темные формы в глубине клеток. Цветы изменяли этих полуживущих. Девочка… Наверное, это она разбрызгивала вокруг свою силу, засевала все цветами. Зомби танцевали и цвели в дерьме и пыли, цветы свисали с их дубленой кожи, лепестки падали из их ртов. Это было отличное шоу флоры и фауны, смешанных в единое целое.
Новые виды.
Я чувствовала исполненную страха Тень Зеро, ползущую за моей спиной. Странная смесь собачатины и дыма; страх перед зомби, это точно, но еще страх передо мной. Страх перед делом. Там, в глубинах Тени, темнели смоляные водовороты, там, где спрятались в клетках все его тайны.
– Что ты делаешь, Джонс? – спросил он.
– Смотрю на зомби.
– То еще хобби. – Он делал все, что мог, чтобы удержать маску старой жесткой личности З. Клегга, но какое напряжение было в его струящейся Тени! – У тебя есть что-нибудь по делу Боды?
– Возможно.
– Хочешь мне рассказать?
– Ты любишь виртбол, Клегг?
– Терпеть ненавижу.
– Какая жалость. Завтра мы вместе идем на большой матч.
– Что здесь общего с поисками Боды? Черт… – Чихает, так громко и жутко, что зомби подпрыгивают в клетках, машут на нас конечностями, покрытыми лепестками.
– Будь здоров, Клегг.
– Спасибо. Извини, что врал тебе.
– У тебя последнее время очень тяжелая Тень, песокоп.
– Я страдаю, Сивилла. Правда, страдаю. Так много причин, что даже не знаю, о чем рассказывать.
– Знаю. Тебя напрягает, что Крекер отдал мне дело Боды.
– Ну да, это неприятно. Я просто выполнял приказы, Си. Мне было очень плохо, когда я узнал, что она твоя дочь. Я не знал, что делать.
Я протянула руку и похлопала шерсть на его плече. Похлопала? Как обычно хлопают пса? Ну да, что-то вроде этого. Но на какой-то миг Зеро выглядел счастливым. А потом он отпрыгнул от меня. Он уходил по джунглям цветов, и его Тень уменьшалась.
Миазма умерла в ту ночь, первая жертва аллергии. Первая жертва, убитая не убийцей, но тем, что убийца оставлял за собой: гранулами пыльцы. Я знала, что аллергия и убийца – сестры. Цветы и смерть. Дело повернулось в тот момент…
Куда бы я ни поглядела, везде возникали новые виды. Может, ученые были правы; мир стал более текучим.
Позднее, ночью, я прижала Сапфира к себе. НПС №57261. Как же я его любила! Его прерывистое дыхание, его слезящиеся глаза. Его взгляд, полный огня. Сапфир не хотел ничего, кроме жизни. Это была единственная вещь, которую никто не мог ему дать. Даже я, его мать, не могла ему помочь. Он навсегда останется на грани. Совершенно противозаконный. Если бы Крекер узнал, что я скрываю его, моя карьера была бы разрушена. Зомби нельзя находиться в городской ] черте. Сапфир был моей страшной тайной.
Но это был мой сын, и я держала его. Разве он не нашел дорогу из Лимбо, чтобы вернуться ко мне? Это что-то да значило? Разве он не умирал от аллергии? Разве его не было в списке будущих жертв?
Пусть только попробуют забрать у меня Сапфира. Копы или цветы – они почувствуют мои дымные руки на своих шеях.
Солнце грело поле, толпа ждала начала игры. Вечерний матч, не освещенный прожекторами. Духовой оркестр играл королевский гимн. «Эту страну я люблю и останусь здесь навсегда». Музыка, как золото, переливалась на косметической травке, подвергнутой тонким генетическим изменениям, чтобы приобрести цвет спелых зеленых яблок, такой пронзительный, что во рту становилось кисло. Но даже сквозь эту траву прорастали цветы, и в музыку этого дня отдельной партией вплетались завывания ровняющих траву косилок, на ножи которых намотались мясистые стебли.
