«Вечные сумерки»,— захотелось ему заорать,— «это нечестно». Но не успел в нем подняться гнев на чудовищную жестокость вселенной, как он услышал за собой знакомый кашляющий лай. Спотыкаясь, он выбежал из бесполезного укрытия в кустах на открытое место.
Поле серо-желтых камней, лежавшее перед ним, обещало безжалостно изрезать голые ноги, но выбора не было. Охота началась опять и он, покрытый потом и истощенный, спустился на солончак и мертвые земли.
Крики за спиной стали громче, нечеловеческие голоса вопили от радости, хрипло каркая, как вороны. Он посмотрел назад, хотя и знал, что не должен, что только слабнет, увидев их. Окруженные языками огня, они вынеслись из подлеска, из которого он только-то убежал, смеясь, хихикая и показывая на него пальцами, толпа кошмарных тварей из маминых сказок, некоторые животные, некоторые нет, но все чудовища, по виду и размерам. И только женщины и самки.
Его мать сама с лаем неслась перед стаей, Ведьма Сотворения Мира, всегда первая и самая жестокая из всех: блестящие глаза динго сверкают, волосатые челюсти динго широко открыты, красные внутренности ждут его. За ней бежала ведьма Сулавейо с острым копьем, как и шлюхи Мартина и Полли, каким-то образом сросшиеся вместе в каменноглазую безжалостную тварь. За ними, через дым, торопились остальные, злая стая мопадити, безымянные, почти безликие мертвецы. Но лица им были не нужны. У мертвых женщин было достаточно когтей и острых зубов, а их ноги могли бежать не уставая целую вечность.
Они охотились за ним, час за часом, день за днем, неделя за неделей. Они будут охотится за ним всегда.
Плача, как ребенок, разбуженный ночным кошмаром, хныча от истощения, боли и страха, голый Джонни Вулгару побежал через сухие земли Сотворения Мира, пытаясь найти несуществующее убежище.
* * *
Она затолкнула его в маленький парк рядом с больницей, хотя и не знала почему. Свет послеполуденного солнца бродил между зданиями, и сама мысль о том, что придется возвращаться в их меблированные комнаты с таким светом, бьющим в глаза, наводила на нее тоску. Она хотела спать, она хотела поговорить. И сама не знала, чего хочет больше.
Они сели на придорожную скамейку рядом с на удивление хорошо ухоженной клумбой. Группа детей играла на скамейке на другой стороне дорожки, смеясь и пихая друг друга. Одна маленькая девочка упала на бетонную дорожку, но едва Рени в ужасе наклонилась к ней, вскочила и с криком опять вспрыгнула на скамейку, стремясь отвоевать себе место.
— Сегодня он выглядит лучше, верно? — спросила Рени у !Ксаббу. — Он даже улыбался — и это была настоящая улыбка Стивена.
— Он действительно выглядит лучше. — !Ксаббу кивнул, на отрывая взгляда от играющих детей. — Однажды я покажу тебе места, где я вырос, — сказал он. — Не только дельту, но и пустыню. Там бывает очень красиво.
Рени, которая все еще думала о Стивене, не сразу поняла его.
— Но я уже видела ее! — сказала она. — Ту, которую ты построил. Великолепное место.
Он внимательно посмотрело на нее.
— Ты очень волнуешься, Рени.
— Я? Просто задумалась о Стивене. — Она опять уселась на скамейку. Дети попрыгали на землю, выбежали в центр парка, на грязный треснутый бетон и начали бегать друг за другом вокруг одинокой пальмы посреди площадки. — Ты никогда не спрашивал себя, что все это значит? — внезапно спросила она. — Я имею в виду… все то, что мы знаем.
Он посмотрел на нее, потом опять перевел взгляд на кричащих детей.
— Что все это значит?..
— Я имею в виду эти создания. Информационные… люди. Если они будут следующими, что о нас?
— Я не понимаю, Рени.
— Что о нас? Каково… наше предназначение? Всех нас. Всех людей на земле, живых, рождающихся, умирающих. Работающих. Спорящих. Но эти информационные создания идут за нами и пойдут дальше… без нас.
Он медленно кивнул.
— Если у родителей рождаются дети, надо ли им умирать? Кончается ли их жизнь?
— Нет, конечно — но это совсем другое. Родители заботятся о детях, растят их, помогают им. — Она вздохнула. — Прости, но мне… очень грустно. И я не знаю почему.
Он взял ее за руку.
— Я постоянно спрашиваю себя, что все это значит, — сказала он, улыбаясь. — Я уверена, что произошло много всего. Этот мир почти подошел к своему концу. И мы вместе. У нас есть деньги! Но я все еще не знаю, хочу ли я взять их.
— Стивену потребуется инвалидное кресло и специальная кровать, — мягко сказал !Ксаббу. — По крайнем мере на какое-то время. И тебе понравился тот дом на холме.
— Да, но я не уверена, что сама понравилась этому дому. — Она покачала головой и засмеялась. — Извини. Сегодня я очень трудная.
Он тоже рассмеялся, тихим тайным смехом.
— Кроме того, я хотел бы потратить часть своей доли. На самом деле я уже потратил.
— Что? Ты выглядишь очень загадочным.
— Я купил землю. В дельте Окаванго. Один из договоров закончился и ее продали.
— Там, где ты вырос. И что ты собираешься с ней делать?
— Проводить там время, — весело сказал он и его глаза широко раскрылись. — Но не один! С тобой, я надеюсь. И со Стивеном, когда он наберется сил, и даже, возможно, с детьми, которые у нас появятся. И то, что они будут жить в городе, вовсе не означает, что не должны знать другое места.
Она опять уселась на скамейку, тревога в душе постепенно улеглась.
— Мне показалось, на мгновение, что ты передумал… о нас. — Она нахмурилась. — Ты должен был сказать мне. Я бы не стала пытаться остановить тебя.
— Вот я и говорю тебе. Мне пришлось очень быстро решать, чтобы повстречаться с тобой в больнице. — Он опять улыбнулся. Видишь, что эта городская жизнь сделала со мной? Обещаю, что теперь целый год не буду никуда торопиться.
Она улыбнулась в ответ, немного устало, и сжала ему руку.
— Мне очень жаль, но сегодня я — плохая компания. В голове только и крутятся мысли, столько важных дел, и… и почему-то я до сих пор спрашиваю себя, имеет ли все это смысл.
Он какое-то время глядел на нее.
— Неужели то, что эти новые люди взяли истории моего народа с собой, в путешествие, которое мы не в силах представить, означает, что весь мой народ больше не имеет смысла?
— Означает ли?.. Конечно лет.
— И разве то, что ты видела версию моего пустынного мира — ту, которую я выстроил по собственным воспоминаниям — разве это означает, что ты ничего не приобретешь, увидев его на самом деле? Ничего не приобретешь, поспав вместе со Стивеном и нашими детьми под настоящими живыми звездами?
— Конечно приобрету.
Он отпустил ее руку и наклонился к земле. Выпрямившись, он показал ей маленький красный цветок, который держал в руке.
— Ты помнишь цветок, который я сделал для тебя? В тот первый день, когда ты показывала мне, как работают виртуальные миры?
— Конечно. — Она не могла не посмотреть на лепестки, немного неровные на одном конце, где какое-то насекомое пожевало их, на яркие цвета, красные фиолетовые, и на золотую пыльцу, осыпавшую коричневое запястье !Ксаббу. — Очень милый.
— Этот я не делал, — сказал он. — Это настоящий цветок и он умрет. Но сейчас мы можем глядеть на него, вместе. Это что-то, не правда ли?
Он протянул его ей. Она поднесла цветок к носу и вдохнула его запах.
— Ты прав. — Она опять взяла его за руку. То, что мешало ей и кололо ее с того мгновения, как она вышла из капсулы, начало исчезать — как будто в ее сердце раскрылись крылья. — Да, О да. Это безусловно что-то.
Зажглись уличные огни, но дети, играющие в уже ночном парке, не обратили на них внимания.
Сейчас, когда звуки боя почти полностью затихли, рев немецких тяжелых орудий стал едва различим, превратился в низкие ноты, волнующие, но не внушавшие ужас. Он плыл через непонятно что, и тут его схватило и вытащило на поверхность, к свету рассветного неба, и он встал и опять услышал ее голос, так долго говоривший с ним во сне.
— Пол! Не покидай нас!
На этот раз голос чем-то отличался — и все вокруг изменилось. Он много раз слышал ее, почти ощущал ее, ее крылья, молящие глаза, но сейчас, в неровном усиливающемся свете он увидел ее всю. Она плавала перед ним, широко раскинув руки. Ее крылья стали сетью трещин, из которых лился яркий свет. Лицо печальное, бесконечно печальное, но не совсем настоящее, похожее на икону, которую писали и переписывали десятки раз, пока оригинал не исчез.
— Не покидай нас! — молила она. В первый раз за все время в ее голосе была не только печаль — но и требование, безнадежное и резкое приказание.
Он попытался ответить ей, он обнаружил, что не может говорить. Наконец-то он узнал ее. Память потоком обрушилась на него — башня, ложь, ужасные последние мгновения. И ее имя.
