РПМ по сравнению с другими галлюциногенами все равно что ложка толченого сахарина по сравнению с куском сахара. Я горько каялся несколько раз, когда пытался пробовать РПМ. Его техническое название эл-рибопропилметионин, но сейчас люди на улицах называют его «пеклом». Когда я впервые попробовал РПМ, моя реакция была настолько ужасной, что мне пришлось принять его еще раз. Я просто не мог поверить, что мне может быть настолько плохо. Это было оскорблением моего личного титула «Победителя всех химикатов».
Теперь меня ни за какие деньги не заставишь его попробовать.
И эту дрянь Билл дни и ночи напролет закачивал в свои артерии. Нечего и говорить, что он постоянно был под кайфом. Он был похож не столько на таксиста, сколько на астролога со съехавшей крышей, который наверняка совратит целое королевское семейство и кончит тем, что его утопят в полночь в ледяной реке.
Ехать с Биллом — тоже шиза, потому что он всегда огибает все, что только видит на дороге. К тому же он убежден, что рядом с ним сидят демоны — ифриты — и сбивают его с толку, искушают его и так досаждают, что ему приходится собирать все свое внимание, чтобы уберечься от смерти и не разбиться в лепешку на шоссе. Билл и те комментарии, что он бормотал себе под нос, казались мне просто замечательными. Он был для меня примером того, как не надо жить. Я говорил себе: «Ты можешь кончить как он, если не перестанешь все время глотать таблетки».
— И ты все же рекомендуешь этого водителя? — с сомнением сказал Фридландер-Бей.
— Да, — сказал я, — поскольку все внимание Билла может пройти сквозь игольное ушко и оставить в стороне слона. Он даже не вспомнит о нас, как только мы выйдем из такси. Иногда он все забывает прежде, чем ему заплатят.
Папа подергал себя за седую бороду, которую просто необходимо было привести в порядок.
— Вижу. Значит, его в самом деле невозможно подкупить, и не потому, что он честен, а лишь потому, что ничего не помнит.
Я кивнул. Я уже искал уличный телефон. Подошел к одному, бросил монетку и назвал в трубку его код. Пришлось крутить диск пятнадцать раз, и наконец Билл ответил. Он, как обычно, сидел прямо у восточных ворот Будайина, на бульваре аль-Джамаль. Билл пару минут не мог вспомнить, кто я такой, хотя мы знали друг друга уже много лет. Он сказал, что приедет и заберет нас.
— Теперь, — сказал Фридландер-Бей, — нам надо хорошенько подумать, куда поехать.
Я сунул в рот палец и задумался:
— За «Чири», конечно, следят.
«Чири» — это ночной клуб на Улице. Папа вынудил Чиригу продать его, а затем подарил мне. Чири прежде была одной из лучших моих подруг, а после этого с трудом могла заставить себя говорить со мною. Я сумел убедить ее, что это все идея Папы, а затем продал ей половину клуба. И мы снова стали друзьями.
— Мы не можем позволить себе общаться с кем-нибудь из наших прежних друзей, — сказал он. — Похоже, я знаю решение.
Он подошел к телефону и некоторое время спокойно с кем-то разговаривал. Повесив трубку, он коротко улыбнулся мне и сказал:
— Похоже, я решил проблему. У Феррари есть пара свободных комнат над ночным клубом, и я дал ему знать, что сегодня вечером мне понадобится помощь. Также я напомнил ему о кое-каких услугах, которые много лет ему оказывал.
— Феррари? — спросил я, — «Голубой попугай»? Я там никогда не был. Слишком шикарное место.
«Голубой попугай» был одним из тех респектабельных клубов, куда ходят в шикарном костюме, где подают шампанское и где играет латиноамериканский ансамбль. Синьор Феррари скользит между столов и бормочет комплименты, пока фанаты потолка медленно поворачиваются вверху. Тут даже голых грудей не увидишь. В этом месте мне было не по себе.
— Это куда лучше. Твой водитель отвезет нас к черному ходу в клуб. Дверь будет открыта. Мы с комфортом устроимся в верхних комнатах, а после двух часов ночи, когда клуб закроется, наш хозяин присоединится к нам, иншалла. Что до молодого бен-Турки, то мне кажется, будет лучше и безопаснее, если мы пошлем его к нам домой. Черкни пару строк на одной из своих голограмм, но не подписывай. Юссефу и Тарику этого хватит.
Я понял, чего он хочет. Я нацарапал короткое послание на обороте одной из голограмм с видом Дамаска: «Юссеф и Тарик, это наш друг бен-Турки. Обращайтесь с ним хорошо до нашего возвращения. Вскоре увидимся. Подпись: Магрибинец». Я отдал карточку бедуину.
— Спасибо, о шейх, — сказал он. Его все еще трясло от возбуждения. — Вы уже сделали больше, чем я смогу когда-нибудь отплатить.
Я пожал плечами.
— Не думай о благодарности, друг мой, — сказал я. — Мы найдем способ помочь тебе все отработать. — Я повернулся к Фридландер-Бею. — Я верю тебе насчет Феррари, о шейх, поскольку не знаю, насколько он честен.
Папа еще раз улыбнулся.
— Честен? Я не верю честным людям. Как ты сам знаешь, предают всегда впервые. Синьор Феррари скорее боится меня, а на это я вполне могу положиться. Что до его честности, он не честнее, чем кто-либо другой в Будайине.
Не слишком честен, значит. Хотя в этом был свой резон. Я задумался о том, как буду убивать время в комнатах Феррари. Однако прежде чем я успел поговорить об этом с Фридландер-Беем, приехал Билл.
Он посмотрел на меня из своего такси безумными глазами — казалось, что они вот-вот зашипят.
— Ну? — спросил он.
— Во имя Аллаха, благого, милосердного, — пробормотал Папа.
— Во имя Кристи Мэтьюсона, дохлого и зарытого, — прорычал в ответ Билл.
Я посмотрел на Папу.
— Кто такой Кристи Мэтьюсон? — спросил я.
Папа едва заметно пожал плечами. Мне было любопытно, но я понимал, что сейчас не время завязывать разговоры. Таксист может разъяриться, или уехать, или начать болтать, и мы не доберемся в «Голубой попугай» до самого рассвета.
— Ну? — угрожающе спросил Билл.
— Давайте сядем в такси, — спокойно сказал Фридландер-Бей. Мы забрались внутрь. — «Голубой попугай» в Будайине. К черному ходу.
— Да? — спросил Билл. — Улица закрыта для движения автомобилей, а мы и есть автомобиль или станем им, как только я тронусь с места. Точнее, мы все стронемся, потому что…
— Не беспокойся насчет распоряжений городских властей, — сказал Папа. — Я тебе разрешаю.
— Да? Хотя мы везем огненных демонов?
— Об этом тоже не беспокойся, — сказал я. — У нас специальный пропуск, — подыграл я в свою очередь.
— Да? — проворчал Билл.
— Бисмилла, — взмолился Папа.
Билл нажал на газ, и мы рванули прочь от аэропорта, словно ракета, кренясь в стороны на углах. На поворотах Билл всегда прибавлял газу, словно ему не терпелось поскорее увидеть, что там, дальше. Когда-нибудь там окажется большой грузовой фургон. И будет большой бенц.
— Йа Аллах! — в ужасе восклицал бен-Турки. — Йа Аллах! — По дороге его вопли слились в перепуганное подвывание.
На самом деле наша поездка оказалась на удивление спокойной — по крайней мере для меня. Я привык к манере Билла. Папа глубоко вжался в сиденье, закрыл глаза и то и дело повторял: «Бисмилла, бисмилла». А Билл разливался в бессмысленном монологе насчет того, как бейсболисты жаловались на лысые мячи, но попробовали бы они поиграть с ифритом, тогда увидели бы, как трудно отбивать огненные мячи, и даже если отобьешь, то он не уйдет к воротам, а просто рассыплется красными и желтыми искрами, вот это попробовали бы, может, тогда бы люди поняли, что… И прочее в том же духе.
Мы свернули с прекрасного будайинского бульвара аль-Джамаль и проехали через восточные ворота. Даже Билл понял, что на Улице слишком много пешеходов, и потому мы медленно подъехали к «Голубому попугаю». Затем обогнули квартал, чтобы подобраться к черному ходу. Когда мы с Папой вышли из такси, Фридландер-Бей заплатил за проезд и дал Биллу скромные чаевые.
Билл помахал загорелой рукой.
— Рад был повидать тебя, — сказал он.
— Ладно, Билл, — отозвался я. — А кто такой Кристи Мэтьюсон?
— Один из лучших игроков в истории бейсбола. Его называли Большая шестерка. Он жил лет двести, а может, сто пятьдесят назад.
— Сто пятьдесят лет? — изумился я.
— Ну? — сердито сказал Билл. — И что? Я покачал головой.
— Знаешь, где дом Фридландер-Бея?
— Конечно, — ответил Билл. — А в чем дело? Вы что, ребята, забыли, где он стоит? Не приделали же ему ноги!
Вот еще десять киамов. Отвези моего друга в дом Фридландер-Бея и удостоверься, что он добрался туда в целости и сохранности.
— Уж конечно, — сказал водитель.
Я посмотрел на заднее сиденье, где сидел бен-Турки, испуганный, что ему придется одному ехать с Биллом по огромному городу.
— Через день-два увидимся, — сказал ему я. — А пока Юссеф и Тарик позаботятся о тебе. Всего доброго!
