общий кокон, налил из термоса горячего чая.
— А вот и зима начинается, — сказал я ей, подавая кружку.
— Да, первый снег. Вы были правы, Михл.
— В чём?
— Вы как-то сказали, что Кали однажды станет мне вторым Родлом. И это будет куда больнее, потому что я её люблю. Я вам тогда нахамила в ответ, простите.
— Не извиняйся, я предпочёл бы не быть правым.
— Вы сейчас скажете, что она ляпнула в сердцах, что вышло не специально, что она не могла знать, да?
— Нет, Алиана, не скажу. То есть, это, в общем, так и есть, но всё равно — дело не в подборе слов. Она поступила отвратительно. Сорвала злость на том, кто не может ответить. На человеке, который её любит. Это поступок слабого.
— Она же ненавидит слабость! Презирает слабых!
— Потому что в глубине души считает слабой себя. Калидия ненавидит и презирает Калидию. Это предельно саморазрушительный внутренний конфликт, который убил бы её уже сегодня — если бы Берана не заперла оболочку на складе. То, что она сказала тебе, говорилось себе самой.
— И что же, — саркастически спросила Алька, — мне её простить? Опять? Принять во внимание, пожалеть, утешить, ждать следующего раза? И что будет в следующий раз? Она меня ударит? Или сразу мечом рубанёт?
— Нет. Не надо её прощать.
— Нет? Вы сказали «нет»? Я думала, вы пришли спасать наши отношения, наводить порядок и поднимать моральный дух в гарнизоне. Мы же на войне, да?
— Мы на войне, Алька, но я вам не командир, вы мне не гарнизон, у нас нет боевой задачи, мы просто ждём, когда нас убьют. Я пришёл, чтобы ты не грустила одна. Чай вот принёс. С травками и горным мёдом, Анахита заваривала.
— Спасибо, Михл. Мне очень больно сейчас. Мне много раз делали больно, но никогда — так сильно.
— По-настоящему больно может сделать только близкий человек.
— Что мне делать? Скажите, Михл, вы умный — что мне делать? Я ведь её люблю. Понимаю, что надо расстаться, плюнуть и забыть, что будет только хуже… Но как только представлю себе: «Всё, Алька, дальше живём без Кали. Словно её не было», — сразу заливаюсь слезами. Как будто надо своими руками сердце себе вырвать.
Девушка всхлипнула и прижалась ко мне плотнее.
— Я не знаю, что делать, — признался я. — Хорошего решения нет, придётся выбирать из плохих. Видишь ли, проблема отчасти в том, что хотя вы одного возраста, на самом деле ты старше.
— Почему?
— Ты выросла в среде, которая ускоряет взросление, а она — наоборот. Твоя обида и боль — реакции взрослого человека, которого жестоко и незаслуженно оскорбили. Её поведение — идиотский саморазрушительный протест подростка. Она кричала матери: «Я тебя ненавижу», — но Берана не может ответить. Тогда она оскорбила тебя, потом меня, но сделать больно при этом пыталась себе. Когда подростки кричат на родителей, то наказывают не их, а себя. Добиваются, чтобы их ударили, наорали в ответ — хотя бы так дали понять, что им не всё равно. Что ребёнок для них существует.
— Вы опять её оправдываете, Михл.
— Нет, Алька. Я не оправдываю и не обвиняю. Я показываю причины, чтобы ты поняла следствия.
— И какие, по-вашему, будут следствия?
— Она погибнет. Скорее всего, в героически-ненужном бою. Чтобы доказать, что чего-то стоит. С неосознаваемым посылом «Вот буду лежать такая красивая и мёртвая, тут-то они зарыдают!».
— Детский сад какой-то, — буркнула Алиана.
— Детство с нами навсегда.
— И что, я должна её простить и утешить, чтобы этого не случилось?
— Нет. Ты ей ничего не должна. У тебя своя жизнь. Я хочу, чтобы ты поняла — ваши отношения не партнёрские, и не будут таковыми. Но не потому, что ты сирота, а она дочь владетеля, а потому, что это отношения «взрослый-ребёнок», и в роли взрослой оказалась ты. Она выливает на тебя негатив — и одновременно требует одобрения, ждёт безусловной поддержки — но при этом категорически отрицает твою ценность, обижает — и жаждет в ответ любви. Это коммуникация подростка и родителя, а не партнёров.
— Я что, должна её удочерить? — фыркнула Алька.
— Из этого не вышло бы ничего хорошего. Отношения родитель-ребёнок заканчиваются тем, что ребёнок уходит. Ты хочешь нянчиться с Калидией, принимая всё это, чтобы потом она сказала: «Спасибо тебе, теперь я выросла и мне пора. Буду иногда заходить в гости, поплакаться, если что-то в жизни пошло не так. Кстати, познакомься — это Вася, я выхожу за него замуж…»?
— Какой Вася? — растеряно спросила Алиана.
— Любой Вася. Или Петя. Или Маша. Кто-то, с кем она попробует выстраивать взрослые отношения, а не родитель-ребёнок. Ты в этом качестве рассматриваться по определению не будешь.
— Отличная перспектива, Михл. Вы как всегда позитивны.
— Напомню — несколько минут назад, на этом самом месте, ты признала, что мой прогноз был верным.
— Я помню, — вздохнула она. — И не спорю. Наверное, вы правы и сейчас. Но мне от этого не легче. Неужели нет способа разрушить этот дурацкий замкнутый круг?
— Может быть, и есть, — признал я неохотно. — Если вернуть ей мать, то она с ненулевой вероятностью переключится со своими запоздалыми подростковыми проблемами на неё. Может быть — именно «может быть», — это освободит в ней возможность для нормальных, нетоксичных отношений с партнёром. И ещё одно «может быть» — может быть, этим партнёром будешь ты. Уверенности в том, что все эти вероятности совпадут, сама понимаешь, никакой.
— Это лучше, чем ничего, — грустно сказала Алиана. — Но вы же всё равно не знаете, как вернуть ей мать?
Я не ответил ни «да», ни «нет». Мироздание больше не хочет смотреть моими глазами, но, кажется, я знаю, чьими хочет.
* * *
Калидия пришла, когда мы допили чай, и Алька, прорыдавшись мне в разгрузку, уже начала задрёмывать. Девушка соткалась из темноты и сказала мрачно:
— Док, вы не могли бы нас оставить?
— Нет, — сказал я спокойно. — Это караульный пост. По уставу я должен спросить «Стой, кто идёт», а потом пристрелить тебя нахрен. Это решило бы кучу проблем морально-психологического свойства.
— Так почему вы этого не делаете?
—
