есть смутные воспоминания о том, что давным-давно я уже занималась этим делом – но пропасть минувшего, очевидно, велика, да и я забыла почти все, что знала. Что-то не так здесь и с качеством материалов – куски пружинной стали, которые я пытаюсь спаять в одно целое, становятся хрупкими у сварного шва. Когда я пытаюсь согнуть свое детище, стоившее часа работы, в тисках, оно лопается по всей длине и разлетается по сторонам маленькими фрагментами, один из которых, стой я чуть левее, мог залепиться мне прямо в глаз.
В неприятном шоке от произошедшего я возвращаюсь в дом – разобраться с ужином. Если оставить Сэма после работы наедине с собой, он плюхнется в кресло перед телевизором и забудет обо всем – в первую очередь, о какой-то пустячной готовке еды для двоих.
И вот я на кухне одна, копошусь в замороженных полуфабрикатах и в какой-то момент умудряюсь уронить одну из упаковок на пол с высоты своего роста. Та лопается, и содержимое обильно рассыпается по полу. Наступает один из тех эпизодов, когда кажется, будто вся Вселенная навалилась на тебя совокупным весом и все вокруг смеется над твоим незавидным положением. «Какого хрена я тут делаю?» – задаюсь я вопросом и через мгновение начинаю рыдать.
Я заперта в совершенно неадекватном теле и у меня остались обрывочные воспоминания о том, кем я была, что подталкивают меня к поискам лучшей жизни. Я попала в ловушку зеркального отражения исторического общества, где все были сумасшедшими по умолчанию, сведенными с ума иррациональными законами и бестолковыми обычаями. Вот я думаю, что помню, как была в реабилитационном центре, читаю письмо, написанное для себя более ранней версией, – и как я узнаю, что взаправду писала письмо самой себе? Я даже не помню, чтобы я это делала! Вполне возможно, это шутка. Конфабуляция. Моя собственная глупая попытка привнести немного волнения в жизнь, полностью лишенную интереса. Разглагольствования о могущественных преследователях, желающих мне смерти, с каждым днем кажутся все более неправдоподобными, и я списала бы их в невероятные, если бы не тот чернокожий тип, что напал на меня перед самым заселением в симуляцию.
Я не могу вспомнить решительно никаких причин, по которым кто-то мог желать мне смерти. Во всяком случае, на данный момент даже умеренно компетентный новичок наймит сочтет это тривиальной задачей – я даже не могу поставить замороженную стряпню в микроволновку, предварительно не поваляв по полу. Я подолгу торчу в гараже, мастеря арбалет – и планирую вдобавок на раз-два выковать меч, – в то время как враги, если они и впрямь существуют, организуют паноптикум, общество абсолютной слежки, и располагают оружием вроде той штуки, что лежала на церковном алтаре. Лезвия, сделанные из лазерного суперконденсата, волноводы генераторов червоточин. Ножи, рассекающие пространство-время. Убийцы придут за мной средь бела дня, при поддержке целой свиты редакторов памяти и экзистенциальных программистов. Мне некуда бежать – отсюда нет выхода, кроме как через Т-ворота, контролируемые экспериментаторами. Следовательно, нет и входа. И я даже не знаю, потеряла ли Кей – вполне возможно, я потеряла ее из-за того, что приняла Касс за Кей, – и почему вообще позволила Пикколо-47 уговорить себя сунуться сюда. Все, что у меня есть, – собственная память, но даже на нее я не могу полагаться.
Ощущаю себя беспомощной, потерянной, ужасно незначительной. Образ кухни расплывается перед глазами – его застилает пелена слез. Щелкает замок входной двери, из прихожей слышны шаги, и это больше, чем я могу вынести.
Сэм находит меня на кухне, рыдающей и шарящей в поисках совка.
– Что…
– А… да я… – Мне удается выкинуть коробку в мусорное ведро и бросить совок поверх нее. – Ничего особенного.
– Видно же, что не «ничего», – настаивает он.
Логично.
– Не хочу об этом говорить. – Я шмыгаю носом и вытираю глаза рукавом, смущенная и ненавидящая себя за проявление слабости. – Не важно.
– Ну, скажи. – Его рука утешительно ложится мне на плечи. – Так, пошли за мной.
– Пошли.
Он ведет меня из кухни в гостиную, к большим стеклянным окнам. Я смотрю, толком не понимая, как он открывает одно из них. От пола до потолка окно само по себе образует дверь, дверь в сад за домом.
– Идем, – говорит он, выходя на лужайку.
Я следую за ним на улицу. Трава успела подрасти и стать длиннее, чем прежде. «Что тебе от меня нужно?» – думаю я.
– Садись, – говорит Сэм. Я моргаю и смотрю на скамейку.
– Ладно. – Снова шмыгаю носом.
– Жди здесь, – велит он и возвращается в дом, оставив меня наедине с моим глупым и отупляющим чувством неадекватности. Я смотрю на траву. Влажно (у нас в обеденное время спрогнозированы осадки, вода мягко моросила из миллиона крошечных форсунок, воткнутых в небо), и улитка с трудом пробирается вверх по стеблю прямо у моих ног. Вон еще одна – неподалеку. Хорошее время для самодостаточных моллюсков, что всюду носят на горбу собственный микрокосм. Чувствую мимолетный укол зависти. Вот она, я, внутри самой большой раковины, какую только можно представить – но ее стенки легко просматриваются. Каждый шаг, жест – все уходит на мониторы и датчики наших соглядатаев-экспериментаторов. Глупая гордыня заставляет думать, что я действительно могу переползти из одной скорлупы в другую, скрыться в недрах самой себя…
Сэм что-то протягивает мне.
– На, выпей.
Я беру стакан. Он отлит из голубого стекла и имеет тяжелое основание, покрытое узором. Прозрачная жидкость заполняет его наполовину. Я вдыхаю горьковато-лимонный аромат.
– Давай, не отравишься.
Я поднимаю стакан и делаю глоток. Джин-тоник, подсказывает глубоко укоренившийся фантом памяти.
– Спасибо. – Я всхлипываю.
Он тоже наливает себе.
– Прости.
– За что? – спрашивает Сэм, садясь рядом со мной. Он снял пиджак и галстук, его движения – это движения уставшего человека, будто груз моих проблем лег и на его плечи.
– Я бесполезна, – пожимаю я плечами. – И мне все тут надоело.
– И вовсе ты не бесполезна.
Я смотрю на него, потом снова шмыгаю носом. Хотела бы я откалибровать пазухи.
– Еще как бесполезна. Я полностью завишу от тебя – что бы мы делали, если бы ты не ходил на работу? Да и вообще… и вообще…
Сэм делает еще один глоток.
– От тебя. Смотри, – говорит он, указывая на сад. – Ты можешь сидеть тут весь день. А я? – Он качает головой. – Я сижу в офисе, полном неписей, и провожу время, вычитывая какую-то тарабарщину. И мне раз за разом подкидывают все больше работы – выцеплять ошибки в текстах. – Он смотрит на меня настороженным, странным взглядом, который заставляет меня задуматься о том, что он видит. – И что бы ты ни делала в гараже…
– Я…
– …я не намерен подглядывать, – завершает он, застенчиво отводя взгляд.
– Это никакой не секрет! – поспешно заверяю я, отпивая из стакана еще немного. – Я мастерю вещи. – Почти добавляю: «Хобби
