— Да, твоя основная форма неизменна, — отвечал Пифагор. — Но водная материя реки переменчива. Гераклит имел в виду нечто более тонкое и эзотерическое. Человек — он как река, его субстанции меняются каждый день, не так быстро, как у реки, но столь же неизбежно. Камень может оставаться неизменным, но не человек, который бросает его. Для человека, как и для реки, все течет. Могу я задать тебе вопрос, Нессус?
— Поистине ты можешь задать вопрос, — отвечали громадные водяные губы на поверхности реки рядом с Пифагором.
— Прошлой ночью я получил знание числа от Скрюченного Жука, — сказал Пифагор. — Жук говорил, что это последняя из магических величин, которые я должен выучить. Если я буду удерживать величину в мозгу, сможешь ли ты объяснить мне ее смысл? Я должен знать, как использовать ее. Чувствую, что надвигаются испытания, и ни одна стрела в моем колчане не будет лишней.
Поток сузился, и река приблизилась к крутому ущелью. На некоторое время философская беседа прервалась — все силы реки уходили на то, чтобы уберечь Пифагора от расколотых стволов и острых камней. Когда они наконец достигли спокойного участка позади большого водопада, и философ, и река почувствовали, что силы их иссякают. Пифагор понял, что стоит по колено в воде на длинной песчаной отмели. На землю упали сумерки.
— Твое новое число — загадка для меня, о Пифагор, — мягко ответил Нессус. Губы реки истончились, словно зыбь на воде. — Попробуй сам истолковать его. Теперь я покидаю тебя. Когда ты снова ступишь на мою поверхность, надеюсь, что, несмотря на все различия между нами, дружба наша останется прежней.
— Передай мой поклон Посейдону.
— Я связан с ним даже сейчас, так же как связан с Зевсом, — ручьями, что текут с самых высоких холмов. Жаль, что ты не знаешь Числа Океана. Полагаю, Посейдон помог бы тебе.
— Наверное, теперь я уже далеко от Тарентума, — уверенно произнес философ. — Пора искать новую удобную пещеру.
Быстро стемнело. Пифагор обнаружил вокруг заросли кустарника и, воспользовавшись Числом Овчинной Накидки, подаренным ему Спутанным Деревом, устроил себе удобную постель. Он лежал на берегу, грыз сыр и гадал, что сталось с Эвритоей. Кто знает, вдруг она посетит его на новом месте. Некоторое время спустя философ заснул.
Этой ночью к Пифагору пришел Перевитый Червь. Пугающе осязаемый Червь состоял из нескольких нитей, числом не более пяти, но эти пять соединялись так причудливо, что их просто невозможно было сосчитать. С одной стороны у червя была голова с тремя яркими глазами и клыкастой пастью.
— Ты так ничему и не научился от нас, Пифагор, — заявил таинственный Червь. — Почему ты продолжаешь распространять ложь о том, что целые конечные числа — есть суть всех вещей? Это твоя благодарность апейрону за то, что мы сделали для тебя? А ведь сегодня мое Число Реки спасло тебе жизнь.
— А разве не твой друг Жук повредил мою ногу во время нашей первой встречи, ты, грязное животное? — пробормотал ученый.
— Только благодаря неразрушимому золоту на бедре ты способен воспринимать числа, которые соответствуют беспредельной сущности истинных вещей, — сказал Перевитый Червь. — Бедро, если можно так выразиться, это крыло из воска и перьев, благодаря которому ты паришь.
— И как всякое подобное крыло, когда-нибудь оно истает, — прошептало Спутанное Дерево, вдруг ставшее зарослями вокруг Пифагора. Дерево изгибалось толстыми стволами не меньше человеческого роста, стволы расщеплялись на бесчисленные сучья, а сучья завершались бесконечными ветками. Голос Дерева походил на смутный гул. — Вспомни миф об Икаре, — промолвило Дерево. — Он слишком приблизился к Солнцу.
Раздался треск, и Скрюченный Жук просунул трясущуюся нижнюю челюсть сквозь хаос веток.
— Мой собрат слишком мягок с тобой, Пифагор. Так знай же: солнце взойдет еще дважды, а потом плоть твоя умрет. Пока есть время, ты должен рассказать о нас, потому что только мое последнее число спасет тебя от полного уничтожения.
Треск веток стал громче, и перед Пифагором возникли ухмыляющийся Кот и Кишащий Рой Глаз. Взлохмаченный Кот проделал свой обычный трюк — существо вывернулось наизнанку, колючая шерсть сменилась розовой, мокрой плотью — подобного зрелища не видел еще никто из смертных. Кишащий Рой Глаз двигался как облако мошкары или стайка мух, и каждая крохотная частичка этого облака была маленьким ярким Глазом. Не успел Пифагор всмотреться в один из танцующих Глаз, как облако распалось на более мелкие облака с еще более крохотными Глазами, внутри каждого из которых, вероятно, располагалось еще более крошечное облачко — в Кишащем Рос Глаз не было ничего прочного, и деление внутри него никогда не прекращалось. Кишащий Рой Глаз был апейроном самой высокой степени.
— Восславь нас, пока еще жив, — хором пропели пятеро ужасных созданий. — И тогда с помощью числа Жука мы спасем тебя!
Скрюченный Жук куснул философа, и Пифагор со стоном проснулся. К его ужасу, треск веток не утихал. Только что занялся день, над водой висела туманная дымка. Треск и тяжелое дыхание. Львы? Нет, хуже, собаки. Их появление сопровождалось бранью — философ услыхал тенор царя Глокуса.
— Внимательнее, граждане! Собаки что-то почуяли. Держу пари, старый козел залег где-то рядом.
В отчаянии Пифагор призвал Число Облака — подарок Кишащего Роя Глаз. Над узкой лощиной сгустился туман, но, к несчастью, туман только обострил нюх гончих. Пифагор вскочил на ноги, однако собаки повалили его на землю, лая и пуская слюни, словно великий философ был загнанной лисицей. Грубые непочтительные руки связали его запястья и лодыжки.
Тем же вечером в присутствии Сената и жрецов Аполлона состоялся суд. Пифагору вменяли в вину богохульство и подстрекательство к мятежу — однако отнюдь не прелюбодеяние, так как царь Глокус не желал выставлять на всеобщее обозрение свои рога. Обвинители утверждали, что учение Пифагора отрицает веру и установленный порядок вещей на земле и на небе.
— Ты согласен, что власть царя Глокуса имеет божественное происхождение? — требовал ответа Пемптус, самодовольно кривя рыбьи губы.
— Разумеется, я отрицаю это, — отвечал Пифагор. — Нет ничего более нелепого, чем престарелый тиран.
Единственным, кто посмел встретить это замечание аплодисментами, оказался Алсибед, затерявшийся в гуще толпы, — рука его лежала на мече.
— Ты также учил, что все вещи суть числа и что смертный с помощью математики может постичь божественное устройство мира? — спросил верховный жрец, ничтожество по имени Тарнус.
— Именно этому я и учил, хотя…
Сторонники Пифагора затаились в толпе, но сейчас Архит возвысил голос:
— Отец Глокус, могу я сказать?
Глокус покачал головой, однако Эвритоя, сидящая рядом с царем, ткнула мужа острым локтем в бок, после чего Глокус кивнул:
— Пожалуйста, сын мой.
— Если вера в то, что вещи суть числа, является преступлением, тогда вели казнить и меня, и вот этих ученых юношей вместе с мудрым, хотя и несовершенным человеком, нашим учителем. Все мы следуем его благородным заповедям о том, что, постигая числа, мы постигаем суть вещей. Если это преступление карается смертью, то вели, Глокус, казнить и своего сына. Вместо того чтобы преследовать ищущих истину, почему бы тебе, отец, не позволить Пифагору удалиться в изгнание? А мы, адепты его тайного учения, последуем за ним.
Священники и сенаторы начали совещаться. Не желая сеять в полисе дальнейшие раздоры, они одобрили предложение об изгнании Пифагора и его сторонников.
— Превосходно, пусть убираются восвояси и основывают новое поселение, — нараспев проговорил Глокус.
Он больше прочих желал удалить с глаз долой своего молодого и решительного наследника.
Решив, что это и есть спасение, которое обещал ему Скрюченный Жук, Пифагор ощутил желание принести хвалу помощникам из апейрона. Философ встал и поднял руки, призывая народ к молчанию.
— Добрые люди, я действительно всю жизнь учил, что в основе всех вещей лежит игра простых цифр. Богу соответствует единица, Мужчине — двойка, Женщине — тройка, Правосудию — четверка, а Браку — пятерка. Моим последователям известно также, что цифры олицетворяют собой и геометрические формы: подумайте, как искусно восемь поверхностей соединяются в куб. Еще я пришел к выводу, что существует пять, и только пять тел геометрически правильной формы. Я учил, что эти тела и есть основа всех вещей.
Послышалось одобрительное бормотание. Архит выглядел возбужденным и польщенным, и даже суровый Алсибед позволил себе улыбнуться. Наконец-то учитель решил поделиться своим благородным учением! Казалось, даже тупоголовых жрецов Аполлона не оставили равнодушными великие истины, которые изрекал Пифагор. Философ остановился, затем, когда снова наступило молчание, продолжил:
