За тяжеленной дверью бункера с надписью ВАРОЧНЫЙ ЦЕХ, остатки моего боевого духа совершенно улетучились.
Я очутился в длинном коридоре, который скорее напоминал бункер Гитлера Вольфсшанце, чем кухню столово́й приказа общественного призрения джамахирии номер один.
Свежевыкрашенные стены, натертый до блеска кафельный пол и двери-бойницы такой толщины, что легко выдержали бы близкий разрыв ручной гранаты.
Шеф-повар Зангиоты — Рустам-ака бы, если не вру, служивал вице губернатором ферганского вилойята.
Оказавшись в Зангиоте, губернатор превратил кухню в неприступный бастион. Немедленно можно было отметить насколько больше фигура шефа была чем эта новая должность, чем сама столовая и даже чем весь оцепленный колючкой квадрат колонии номер один. Такое бывает, когда капитанов подводных атомоходов вдруг назначают выдавать прогулочные лодки в парке культуры.
Двери, выходящие в коридор были отмечены художественными табличками. Я сразу узнал колонковое перо автора полотна «Амур Тимур, скачущий галопом» — украшавший центральный плац зоны.
Дверные таблички гласили НОН, ГУШТ, ДИЕТА, АМБАР.
В откровенно тюркском ряду этих слов, мой взгляд филолога-недоучки резанула эта самая «ДИЕТА». Неужели во времена тимуридов не было таких расхожих понятий? Диета по Абу Али ибн Сино? Что так сложно было подобрать перевод в диванах бессмертного Навои?
Слово «диета» политически некорректно вырывалось из стройного ряда независимых слов. С обретением долгожданной свободы, народ великой джамахирии начал возрождать родной язык. Первым и наиболее приоритеным шагом молодого государства стало всяческое искоренение противных поэтическому уху среднего узбека славянизмов.
Так из узбекского ушли слова «университет», «космос» и «главный инженер». Но некоторые откровенно омерзительные, юркие как бельевые вши русские словечки — все же выскакивали то там, то тут.
Что и говорить о выступлениях вождей джамахирии, которые, начав речь с традиционно-восточного Ассалям Алейкум, дустлар, — быстро срывались на партийно-аппаратную дробь кэпээсэсэной версии аппаратного русского.
«Как же это хорошо демонстрирует злобную недалекость и непрагматичность юртбаши», со злорадством подумал я — вот взять к примеру — тех же индусов. Сколько лет терпели тяготы и лишения от британских колонизаторов, а вот скинув иго гнета, утопившего в пучинах и славного капитана Немо и его Наутилус, индусские гандиты ведь ни на минуту не подумали отказываться от стандартных удобств английского языка, а наоборот всяческие культивировали его на разных уровнях.
Да и сам наш юртбаши пострадал. Короновав себя президентом, он и не подозревал, что заигравшиеся придворные звездочеты перекрестят его в юртбаши. Как бы это лучше по-русски? Глава юрты? Пахан юрты? Да нет же — нет: смотрящий за хатой!
Мое пафосную внутреннюю речь мелкого брюзги прервало неожиданное появление самого губернатора столово́й.
— Ассалому алейкум, Рустам-акя!
Я содрал с головы чепчик, и прижав его к груди, склонился в приветственном поклоне. Очевидно шефа, чьи покои находились в самой глубине, в святая святых бункера, уже известили о моем несанкционированном вторжении.
— Ты чо без халата — вместо «ваалейукум» заорал шеф — нельзя тут без халата!
Я оглянулся по сторонам и тут же заметил — нас уже окружала свора прокаченного вида поварят, а в затылок гнусаво дышал страшный зангиотинский мясничий. Все они, кроме меня и облаченного в блестящую шелковой нитью ПУМУ Рустама, были в накрахмаленных белых халатах. Это походило на картинку из школьного учебника по анатомии — когда белые кровяные тельца-лейкоциты изгоняют чуждую для организма инфекцию.
— Мне бы мяса, Рустам-акя, и масла…немножко. Пожарить к ужину ДЛЯ САГИТА.
— Мясла нет.
— Ну это жеж — для САГИТА ведь.
— Поздно пришел. Все мясо уже в котле. Открывать до выемки не могу — инструкция. В два часа ночи — к выемке и приходи, дам твоему Сагиту.
— Так он на ужин придет через час…
— Миску сейчас принеси — диеты наложу ему. (Рустам кивнул низкому меланхоличному бильярдному шару — повару-диетчику. А ты, кстати, почему здесь без халата? Обнаглели совсем сэпэпэшники. Все обнаглели!
Я сам не заметил как снова очутился в вонючем картофельном дворе. Последнее, что я видел в коридоре был плакат изображающий в довольно извращенных деталях жирную муху с надписью «ифлос килманг».
Дверь в пропахший капустой и дезинфекцией коридор плотно захлопнулась и я уперся в нее лбом.
Чепчик все еще был у меня, сжимал в руках, и недавно выбритой «под Котовского» голове сразу стало неуютно.
* * *
Запах разлагающейся картошки подтолкнул меня к действию. Вот сейчас припрется голодный Сагит с Греком из спортзала, где они явно не аэробикой занимаются. Разогретые и жаждующие добытого мной мяса качки. Поджарить им что-ли картошки хоть — может прокатит, а завтра долой с этого поста, к черту этот ватикан в ватикане. Диета, еб твою мать!
Я склонился к зловонной куче и брезгливо, будто руки мои были облачены в белые перчатки, стал выковыривать более-менее целые картофелины.
Но и тут меня снова отбросило на несколько уровней вниз — во-первых, как я уже упоминал, среди инструментария Валерчика мною не было обнаружено ни одного ножа. А еще — чтобы пожарить пусть с грехом пополам вычищенную картошку нужно было хоть немного масла. Мысль о возвращении в волчье логово фюрера зангиотинской столово́й наполнило мое сердце скорбным трепетом.
И тогда я решился на новый трюк — сгонять к Баеву в сектор. За ножиком.
Все гласныя и негласныя инструкция вахтера СПП запрещают нашему маленькому племени лукаться в закрытые сектора — во избежания провокаций. Большинство мужиков нас презирает, а некоторые люто ненавидят. Но Баев жил в первом секторе, а сидели там, в основном, первоходы и маслокрады низкого уровня, те у кого не было достаточно денег и связей, чтобы инвестироваться в столовую или на худой конец в кубовую. Если они и недолюбливают гадов, то в лицо все равно улыбаются.
Перспектива того что я заработаю колющее или режущее раненье шкурки в первом секторе была настолько мала, что я решил ей пренебречь. Я сам неоднократно наблюдал как скользкий гад Шкур — со свиданки, не раз нырял в первый сектор, отрабатывая груза.
Правда перед тем как уйти с головой в пучину сектора, которая едва заметно колышется от количества напичканных туда зэка, Шкур всегда выворачивал повязку СПП — буквами внутрь. Не отсвечивать и не играть с огнем лишний раз. Этого бывало достаточно, потому как — первый сектор — это вам не мутноватый второй и уж точно не самый страшный — третий, где сидит со всей своей свитой, склонный к злоупотреблению опиатами, положенец.
Так что основным препятствием с которым я столкнулся в ходе головокружительной пенетрации имунной системы первого сектора стали не его жители — кристально правильные мужики, а моя сладкая татарочка Рамиля.
Подружка наотрез отказалась открыть тяжеленные литые ворота. Пришлось рассказать ей о моих проблемах в виде приготовления ужина для руководства.
Татарочка сама аккуратно вывернула мою повязку буквами внутрь и, оглянувшись по сторонам, — нет ли ментов — быстро, как только умеют опытные секторные полицаи — открыла мне маленькую боковую калитку.
Когда я уже наполовину ушел в пучину сектора, Рамилька догнала меня и с треском сорвала повязку с моего рукава.
— На обратном пути отдам. Удачи!
* * *
Черт никогда даже отдаленно не так страшен, как его принято малевать. На появление мое в секторе просто не обратили внимания. Вот стоило бы к примеру нарисоваться тут долговязому Геше Авктштоль — даже без повязки, а хотя бы в своем костюме сталилитейщика — его тут же бы облепила толпа антител — как меня в столово́й.
Незаметным комариком я тихо добрался до точки назначения — прохода пятого барака, где скромно поживали Баев и Сэнсэй.
Сэнсэй руку мне пожимать не стал — увидев, сразу молча снялся — «Я на турник».
Зато Баев бросился обнимать, будто мы не виделись целый год.
— Ну как там житуха в штабах и приштабных пространствах? Выкладывай!
Рассказывать — это всегда с удовольствием — вы и сами уж не раз от моей вечной болтовни пострадали.
Так что вскоре Баев — исполнившись симпатии к моим злоключениям, уже протирал ножик сделанный из такой плоской железяки, что вставляют внутрь подошвы ботинок — супинатора.
Ножик Баева проще всего было бы описать как «тупой, как две залупы, сложенные вместе волей суровых обстоятельств».
Со вздохом представив, насколько муторно этим залупообразным супинатором чистить картошку для сагитов, я с досадой сунул его в карман брюк. Этот жест не укрылся от Баева — во всяком случае его глаза восхищенно блеснули — дерзко, мол, ты ножик носишь — прямо в кармане, а не прячешь куда — в носки, от ментов.
